Сливово-карие глаза моргнули, сверкнув на солнце алмазами слез, наконец-то нашедших дорогу наружу.
— Так не должно быть… — Она всхлипнула, став похожей на девочку, впервые в жизни столкнувшуюся с бедой. — Так не…
Я протянул руку, и пальцы благороднейшей из благородных легли на мою ладонь. Но лишь для того, чтобы тут же, оттолкнувшись, с новой силой взлететь вверх, к мокрой дорожке на щеке, и смахнуть капли соленой влаги.
— Я благодарна вам, эррете. Мой дом, дом моих детей и дом их детей всегда будет вашим. Но сегодня вам лучше поискать себе другое место для ночлега.
Что-то успело произойти в ее душе за то мимолетное мгновение, когда наши руки соприкасались: от беспомощной скорби не осталось и следа. Эвина подоткнула подол юбки за пояс и решительным шагом направилась через цветочное поле к призракам городских стен, дрожащим в мареве раскаленного воздуха. На сей раз я не стал ее догонять.
Но и не медлил слишком долго, чтобы свежепротоптанную тропинку вновь не заполонили цветы.
Натти встретил меня у городских ворот.
— Что там было? — спросил он, когда мы укрылись от солнца, а заодно и от любопытных глаз в изгибе узкого переулка.
— Куча трупов.
— В самом деле?
— Я не шучу.
Рыжий примирительно улыбнулся, словно прося прощения за свою недоверчивость:
— И кто умер?
— Двое черномундирников, трое слуг и сестра нашей любезной хозяйки.
— Сестра Эвины Фьерде?
— Ну да.
— Ого… — протянул Натти.
— Ага. Они что-то не поделили друг с другом, бальгерия и семья благороднейшей из благородных. Вот и подрались, когда встретились. И блондинчик просто недосчитался бы троих своих подручных, если бы в одного из них вдруг не вселился демон. Демон всех остальных и положил. А самое забавное, что Эвина не получит тело своей сестры для похорон. Запрещено законом. Как думаешь, это обстоятельство обрадовало эрриту Фьерде?
Рыжий не ответил, но скорчил гримасу, которой выразил свое впечатление от происходящего намного полнее и ярче, чем словами.
— А еще, напоследок, так сказать, нам отказано в гостеприимстве. Сегодня. И на какое-то время.
— Эррита выгнала гостей на улицу?
— Да.
— Ну дела!
Да, и не слишком радостные. Но гораздо больше, чем необходимость искать крышу над головой, меня тревожило другое:
— Она явно собирается натворить каких-то глупостей.
— Наверняка, — кивнул Натти. — Причем больших. И не хочет втравливать в них тебя. Что ж, благородно с ее стороны. А ты… Надеюсь, не пытался ее отговорить?
Искушение было, каюсь. Но оно возникло и исчезло еще быстрее, чем пальцы Эвины покинули мою ладонь.
— Знать бы, от чего отговаривать… К тому же она взрослая девочка.
— И даже очень, — подтвердил Натти. — Зато взрослые часто совершают ошибки пострашнее, чем дети.
Я недоуменно посмотрел на рыжего:
— Надо было вмешаться? А как же наставления твоего «братца»?
— Он не запрещал вмешиваться.
А ведь верно. Не запрещал. Неужели рассчитывал, что мы примем живейшее участие в делах, нас вовсе не касающихся? Не может быть. К тому же…
— Он говорил, что я не должен притворяться. А мне по большому счету наплевать, что случится с этой эрритой, пусть хоть повесится перед толпой зевак на городской площади!
— Злой ты, — сказал Натти таким тоном, что можно было поверить в искренность прозвучавших слов, если бы ржаво-карие глаза вовсю при этом не смеялись.
Наверное, со стороны так и кажется. Но невозможно объяснить тому, кто ни разу не входил в обстоятельства, что разговор по душам с эрритой Фьерде сейчас был бы бесполезен. Совершенно. Людей, находящихся в подобном расположении духа и переживших схожее потрясение, я уже видел. Вернее сказать, насмотрелся. И любые попытки их вразумить заканчивались ничем.
— Она бы не стала слушать.
— Конечно, не стала бы. Это ее жизнь. Да и когда женщина пускает тебя в свою постель, еще не значит, что одновременно она распахивает перед тобой душу.
А вот такое замечание могло бы заслужить удара по лбу. Или по щеке, если бы передо мной стоял равный противник. Потому что обидно слушать из чужих уст правду, которую сам стараешься не замечать. И самым разумным после такого поворота беседы может быть только резкая смена темы. Например:
— Кстати о постели. Где мы будем ночевать?
* * *
В отличие от столицы, да что там, даже от захолустного Литто, в котором мне довелось побывать, Катрала не полнилась красочными вывесками, зазывающими горожан промочить горло или провести время в веселой компании. И согласную приютить нас обитель мы нашли совершенно, случайно, скорее даже, она сама нас нашла.
Вернее, он. Пожилой, но все еще черноволосый мужчина, сидевший на ветхом стульчике у неприметной калитки, выходящей на пустынную улицу, окликнул нас, уже порядком измученных бесплодными странствиями под темнеющим небом. Надо сказать, с наступлением темноты людей на улицах прибавилось не шибко, а их мутно-серые и черные одежды потихоньку начали не просто надоедать, а раздражать. Поэтому когда в сумерках возникло светлое пятно, да еще и не оставшееся безучастным к двум заблудившимся прохожим, грех было не прислушаться к хрипловатому:
— Что-то ищете, эррете?
За все время вынужденной прогулки ни один из немногочисленных встреченных нами горожан не изъявил желания поговорить, поэтому проявленное стариком любопытство настораживало. И немного пугало. Правда, не настолько, чтобы молча пройти мимо.
— Ага, — ответил Натти. — Место, где можно было бы наполнить желудки и дать отдохновение усталым ногам.
— И насколько же устали ваши ноги?
Вопрос был задан с чувством, весьма похожим на надежду. К тому же был задан прямо, а значит, требовал столь же прямого ответа:
— На крепкий сон до утра, не меньше.
Мужчина степенно кивнул, поднимаясь со стула:
— Если пожелаете, можете провести ночь в стенах моего дома. Скоро совсем стемнеет, а темнота — не лучшая подруга для благородных эррете. — Он толкнул калитку, повернувшуюся на петлях с едва различимым шелестом, и прошел внутрь, не оборачиваясь, словно был уверен, что мы непременно отправимся следом.
— Что скажешь? — спросил я у рыжего. — Рискнем?
— Особого выбора все равно нет. Можно, конечно, и на какой-нибудь крыше переночевать, не замерзнем. Решай сам.
Крыши в качестве места ночлега меня не привлекали, особенно черепичные, поэтому я предпочел пригнуться перед низковатым калиточным проемом и отправиться туда, куда нас так любезно пригласили.
За глухой каменной кладкой прятался неожиданно широкий двор, вымощенный красочными глиняными плитками, глянцево поблескивающими в лучах заходящего солнца. А в той стороне, где небесный свет не мог перебраться через ограду и уже наступили благословенные сумерки, стоял длинный стол с лавками по обеим сторонам, а рядом хлопотал слуга, примерно такой же старый, как и хозяин.
— Кого это вы привели, эррете? — тревожно продребезжал он, увидев нас.
— Не твоего ума дело, — отмахнулся мужчина. — Лучше поторопись с ужином.
Слуга проворчал себе под нос длинную фразу, одновременно дающую нам с Натти весьма нелестную оценку и исполненную неподдельной заботы о неразумном господине, приглашающие в дом первых встречных, но перечить не стал и бодро посеменил исполнять приказ.
— Присаживайтесь, эррете. Сейчас в доме будет становиться все жарче, зато на двор приходит долгожданная прохлада.
Мы сели за стол, и я, только вытянув ноги, почувствовал, как сильно они натрудились за день.
— Издалека приехали? — спросил хозяин дома, еле вытерпев положенную правилами приличий паузу.
Говорить правду не всегда приятно, зато легко:
— Из столицы.
— И чем живет Веента?
Судя по тому, с каким искренним, почти детским любопытством он это спросил, в этом доме гости бывали нечасто.
Скорее всего, никто вовсе не заходил к старику уже многие годы, поэтому тот и сидел весь день на улице в ожидании хоть какого-нибудь собеседника. Но делиться с южанином своей любовью и ненавистью к родному городу я не собирался.
— Тем же, чем все прочие города. Люди рождаются и умирают. Кому-то удается отодвинуть одно событие от другого подальше, кому-то нет. Вот и у вас, к примеру, сегодня несколько человек тоже простились с жизнью до срока.
Расчет оказался верным: упоминание о местных событиях заинтересовало старика куда больше, чем жизнь далеких краев.
— А вы знаете, кто именно умер? В этот дом новости приходят, уже успевая стать такими же дряхлыми, как и я.
— Умерла сестра Эвины Фьерде.
— Малышка Лейра? — всплеснул руками хозяин. — Но она была еще так молода! Что же ее сгубило?
Ну не особенно и молода, если приглядеться. Но конечно, и не так стара, чтобы умереть смертью, не вызывающей удивленных вопросов.
— Несколько ударов ножом.
— Ее… убили?
— К несчастью, да.
Старик какое-то время молчал, позволяя расслышать, как где-то в доме звенит и стучит посудой слуга, а потом заметил:
— Это вы правильно сказали, эррете. К несчастью. И не только для семьи Фьерде, а для всех нас… Убийца известен?
— Он был одним из тех, кто носит черные мундиры.
— Неужели она так просто позволила себя… — В голосе моего собеседника проступило неподдельное возмущение.
— Не просто. Но с демоном у нее не было шансов справиться.
Лицо старика замерло безжизненной маской, и, когда губы все же шевельнулись, сеть глубоких морщин, кажется, стала еще обширнее.
— Ийани снова появились в Катрале?
Я почему-то думал, что это известие опечалит собеседника или обеспокоит, но в голосе хозяина дома явственно послышалось все, что угодно, кроме огорчения. Наоборот, услышав про пришествие демона, старик словно встрепенулся, скинув долой пяток лет. Впрочем, раздумывать над замеченными странностями было некогда: рассказ нуждался в продолжении.
— По крайней мере один. И он успел еще раз сменить тело и натворить бед, прежде чем был пойман. Блондином, который носит на груди рубиновую брошь.
— Значит, ийани все же попал в руки наследника Навалено… Дурно. Очень дурно, — заключил хозяин дома и умолк, но теперь уже ожидая, пока слуга, вновь появившийся на дворе, закончит накрывать на стол.
Ужин порадовал мясом, правда сдобренным излишне острыми специями, и вином, которое отлично разбавлялось прохладной водой, не теряя вкуса, а даже приобретая еще большую свежесть. Сам старик почти не притрагивался к еде, погруженный в напряженные раздумья, зато от пития, можно сказать, не отрывался. Я не стал его отвлекать, полагая, что нужно прежде всего выказать уважение мастерству повара и только потом возвращаться к беседе. Натти тоже сосредоточенно молчал, спешно уничтожая свою порцию яств, а когда опустошил миски и кружки, откланялся, шепнув мне на ухо, что идет спать, и на дворе, над которым небо становилось все темнее и темнее, остались только два человека.
Вряд ли рыжий так уж хотел закрыть глаза и предаться сну. Скорее, сбежал, предвидя обычное для всех подобных посиделок развитие событий — нудную беседу, составленную в большинстве своем из продолжительных фраз человека, изголодавшегося по общению. А мне надвигавшееся неторопливое действо было вполне привычно, еще со времен Атьена Ирриги и его пожилых соратников по чиновным делам.
Даже больше: разглагольствования стариков я ценил намного дороже, чем упрямое молчание юнцов. Пусть я отдавал себе отчет в том, что услышу только часть правды, причем отраженной в кривом зеркале, для вхождения в обстоятельства годилось все, даже наглая ложь, лишь бы она прозвучала и долетела до моих ушей. А входить было необходимо, потому что к цели нашего путешествия мы пока не приблизились ни на шаг.
— Простите мне мою рассеянность, эррете, — наконец нарушил тишину хозяин дома. — Принесенные вами известия оказались настолько скорбными, что я поневоле забыл о своих обязанностях перед гостями.
Да, скорбь я заметил. Крохотную такую. Мимолетную.
— Но вас больше обеспокоило второе, верно? Не смерть эрриты, а появление демона. Почему? Разве он опасен, особенно сейчас, когда пойман и обезврежен?
— Опасны не демоны. Опасны люди. Но я вижу, вы все равно не понимаете, о чем идет речь? Извольте, объясню. Правда, рассказ будет долгий, а вино… Почти закончилось. Эй, Тиго! Тащи еще один кувшин, бездельник!
— Вам бы хватит уже… — попробовал возразить слуга, но старик остался непреклонен:
— Вина! Оно нам понадобится. Лучше него ничто не промывает мозги.
Кувшин хоть и с многозначительной задержкой, но был водружен на стол, и хозяин дома собственноручно наполнил кружки. Причем не оставив места для воды.
— Попробуйте чистого, эррете. Оно тяжело пойдет, знаю, но того стоит.
Я послушался и поднес кружку ко рту. Правда, памятуя о том, что выпивкой одинаково рьяно норовят угостить и друзья, и враги, глотнул совсем немного, так, пролил пару капель на кончик языка. Густое, маслянистое, с резким горьковатым вкусом, вино и впрямь долго не желало проваливаться в горло, но, когда все же проскользнуло внутрь, мгновенно проложило огненную дорожку через все тело. К самым ногам.
Свою кружку старик опорожнил чуть ли не одним глотком, и выпитое заметно взбодрило радушного хозяина. По крайней мере, глаза стали смотреть намного яснее, чем прежде, и их выражение заставило меня еще внимательнее прислушиваться к каждому следующему произнесенному слову.
— Семья Кавалено прибыла сюда почти сразу же, как Катрала вошла в границы Дарствия. А впрочем, многие в то время приехали. Богатые люди, особенно по сравнению с теми, кто тогда здесь жил. Щедрые люди. Они научили других выращивать винные ягоды, самые сладкие на юге. Выкопали колодцы. Отстроили дома. Создали этот город из степной пустоты. Создали для нас, живших здесь испокон веков, но не видевших прежде ничего подобного. И мы отплатили им любовью. А любовь слепа, как водится. И ей было плевать на то, что людского в хозяевах новорожденного города оказалось намного меньше, чем полагается… — Он остановил свой рассказ, чтобы подлить себе в кружку еще вина, а заодно спросить: — Вы встречались когда-нибудь с демоном, эррете? Да, я вижу, как вы молоды, и все же… Так встречались?
Я кивнул. Но старик, вместо того чтобы удовольствоваться безмолвным ответом, спросил снова:
— И что вы почувствовали в тот миг? Только не лгите!
И не собирался. Но понравится ли ему моя правда?
— Страх.
— Да, страх… — Хозяин дома сжал кружку в сухих, словно вяленых ладонях. — Он приходит ко многим. Может быть, ко всем. Но кто-то справляется со своим страхом, а кто-то становится его рабом. А еще страх богат на выдумку. И добро бы только помогал воображению измыслить страшнейшие последствия того или иного шага, так еще и вмешивается туда, куда ему дорога должна быть заказана. Страх ведь очень умело порождает в человеке желания. Иногда благородные, иногда омерзительные, но обязательно сильные. А что может быть сильнее желания выжить? Только желание умертвить.
— Значит, Катралу построили демоны?
— О нет, если бы! — с искренним сожалением возразил старик. — Строили как раз люди. Но поначалу они слушали тех, кто мудрее, а потом… Потом настал черед сильных.
Неудивительно. Так обычно и бывает. Повсюду. И демоны тут ни при чем. Просто со временем любой человек набирается опыта. Это по молодости можно робеть перед чужими сединами, а когда сам обзаводишься плешью, начинаешь думать иначе. Да и как твой ровесник может вдруг оказаться втрое умнее тебя самого, если жили вы рядом, видели одно и то же, да и кормились чуть ли не за одним столом? Значит, вовсе он не мудрец, а прикидывается. Ловчит. Играет. А вот с силой не поспоришь, особенно когда сам вдруг начинаешь осознавать, что твои руки уже не так тверды, как прежде.