Он вряд ли до конца сам понимал, о чем говорит, но проповедовал проникновенно. Пожалуй, даже азартно, если не отчаянно. И казалось, был счастлив видеть перед собой хотя бы одного человека, для которого повторил бы все то же самое не один десяток раз. Просто так. Потому что его слушают.
— Но и каждому мирянину ежечасно грозит опасность потерять свет своей души. Любое слово лжи, любой взгляд, исполненный алчности или вожделения, по искорке уносит пламя того костра, что был разожжен божьим велением при рождении человека. Любой поступок, причиняющий вред тому, кто находится рядом, любое сомнение воруют тепло нашего сердца. Костер постепенно затухает, и тогда жажда вновь обрести огонь внутри себя порождает желания…
Любопытно. В Веенте я такого точно не слышал. Хотя, надо признать, сейчас звучала речь, не лишенная смысла. Если задуматься и припомнить все те разы, что мне приходилось лишать жизни других людей, пусть и заведомых преступников, после содеянного становилось… Не то чтобы дурно или больно, но именно холодно. Словно какой-то сквознячок забирался под одежду, а потом и под кожу, холодя внутренности. Он быстро исчезал, это правда, зато воспоминания уходить не спешили.
— Желания. — Прибоженный сделал скорбную паузу. — Не что иное, как двери, которые мы сами прорубаем навстречу погибели. Они ослабляют нас больше, чем пробоины в доспехах или раны на теле. Объятые желаниями, мы постепенно забываем о людях, окружающих нас, и, когда наконец оглядываемся вокруг, не видя никого, оказываемся целью жестокой охоты… А охотники не дремлют. Они чуют прореху в защите души яснее, чем натасканные на дичь псы. И устремляются туда со всей своей силой, во много крат превышающей человеческую…
Кое-где раздались испуганные вздохи особенно впечатленных верующих. Причем не только женские, как можно было ожидать.
Лус, стоящая рядом со мной, опустила взгляд в пол и быстро зашевелила губами. Танна поднесла сцепленные замком пальцы к лицу, что-то шепнув в них. Только бальга стоял неподвижно и смотрел на прибоженного. Не отрываясь. А тот… Смотрел на него?
— Они приходят, как огонь, но, вместо того чтобы разжечь пламя, пожирают костер души до последнего уголька. А как только свет внутри человека затухает совсем, в его сердце спускается ночь. Время демонов.
Последние слова он произнес тихо-тихо, но голос все равно звенел, и получившийся дребезг очень походил на дрожь стекла в оконной раме, перед тем как оно намерено разбиться.
— Они приходят и уходят и все же никогда не кончаются. Они найдут вас даже за самыми высокими заборами и самыми тяжелыми засовами, какие только можно опустить, запирая дверь. Им нет преград… Кроме одной. Ночь всегда отступает перед светом. Так и демоны отводят свой взгляд, ослепленные светом человеческой души. Храните в себе огонь, зажженный божьим Промыслом. Питайте его послушанием и смирением. Помните: тот, кто наносит удар, сам становится беззащитен, пусть и не перед вашим судом. Но суд свершится и будет беспощаден к ослушникам, растратившим свой огонь на пропитание демонов!
По залу прошел шепоток. Это зашевелились губы молящихся, склонивших голову над собственными сцепленными пальцами. Только бальга стоял прямо, и во взгляде прибоженного, по-прежнему обращенном на блондина, явственно читалось сожаление. Почти жалость. Неужели знает о маленькой тайне местного владыки? Похоже на то. И как же Иакин Кавалено рискнул раскрыть сердце перед служителем веры?
Тем временем молитва стихла, и верующие начали один за другим медленно подходить к алтарю. Каждого из них прибоженный встречал улыбкой и накрывал своими ладонями замки пальцев, протянутые к нему. Накрывал, чуть сжимал, словно благословляя, и кивал, приглашая следующего. Своей очереди дождался и бальга. Впрочем, он задержался у алтаря не дольше, чем все предыдущие молельщики, и это явно не добавило радости взгляду прибоженного. А губы того продолжили улыбаться, приглашая подойти… меня?
Я невольно огляделся по сторонам, но зал уже почти опустел, у дверей оставались только Лус и Танна: первая явно не собиралась двигаться без очередного приказа, вторая ждала возвращения хозяина. Бальга же, заметив мое промедление, вопросительно приподнял бровь. Пускаться в объяснения было поздно, да и неуместно, поэтому я сделал то, что от меня ожидалось: подошел к алтарю.
Вблизи прибоженный показался мне еще моложе, чем издали, а может, таковым его сделало совершенно детское удивление при виде моих рук, спокойно опущенных по бокам. Чувствовалось, что он растерялся, не зная, как поступить с человеком, который в благословении вроде бы и не нуждается.
— Вы не молились вместе со всеми, — наконец пролепетал он, глядя на меня во все глаза.
— Не молился.
— Почему?
Да, совсем еще ребенок. Интересно, сколько лет ему было при посвящении?
— Я приехал сюда из других краев.
В обращенном на меня взгляде читалось, что если хранитель кумирни и знает о существовании мира вне Катралы, то не допускает, что там, за кромкой степей, жизнь идет другим чередом.
— Там небу не возносят молитвы?
— Там больше полагаются на самих себя. Но огонь сердца берегут так же, как и здесь, — добавил я, опасаясь, что все расширяющиеся глаза прибоженного могут лопнуть.
— И никто никогда не ходит в кумирни? — спросил он-она, понижая голос на каждом слове.
— Почему же, ходят люди. По праздникам. Или если в этом есть нужда. Но не каждый день, конечно.
— Не каждый день… — Прибоженный повернулся к бальге. — Не каждый день?
Голос звучал потрясенно. И испуганно. Как будто он-она услышал от меня нечто ужасное, наносящее удар в самое сердце. И блондин тоже это почувствовал, потому что посмотрел на меня с чем-то вроде осуждения. А потом перевел взгляд на прибоженного и ответил, как мне показалось, почти ласково:
— К тебе будут приходить. Всегда. Обещаю.
Он-она кивнул, правда, больше послушно, чем успокоенно, подобрал полы мантии и медленно отправился обратно, вверх по лестнице, переставляя ноги с таким заметным трудом, как будто шел на плаху.
* * *
— Наверное, я зря привел вас сюда, — сказал бальга, когда мы снова ступили на площадь, под лучи жаркого солнца.
— Почему зря?
— Вам не нужно было… сосредоточение.
Это верно подмечено. Я сосредоточен сейчас, как никогда за последние дни. К тому же публичные молитвы меня не привлекают. Скучновато и запутанно. Хотя…
Был миг, когда я поймал себя на мысли, что еще немного, и проникнусь песнью, звучащей с алтаря. Наверное, потому, что после ослепляющего белого света попал под золотой. А высокий двуглавый купол кумирни, который вроде должен был возносить сознание к небу, казалось, сдавливал виски, заставляя кровь биться в такт словам прибоженного.
Да, так и есть. Отец когда-то рассказывал о подобных ухищрениях зодчих. И о том, что Цепью градоустроения не поощряется насильственное воздействие на головы и умы — на него нужно получать высочайшее дозволение. Только сомневаюсь, что здесь кто-то задумывался о разрешении. Просто взяли и построили, чтобы…
— Вы правы. Не нужно. Но проповедь стоила того, чтобы ее слушать.
Бальга согласно кивнул:
— Эти слова… Они прекрасны. Но они только лишь предупреждают.
— А должны были бы приказывать?
В этом месте беседы, где любой другой человек вздрогнул бы, блондин, наоборот, замер, даже остановился. И это меня не слишком порадовало, потому что после кумирни, чьи стены дарили какую-никакую прохладу, солнце, казалось, обжигало сильнее, чем прежде.
— Не все люди ясно видят свой путь, — наконец отчетливо, хоть и очень тихо проговорил бальга.
Справив дела духовные, можно было отправляться обратно, домой, под каменные своды дома Кавалено, но время для беспрепятственного ухода с площади неожиданно истекло: немногочисленные прохожие, вместе с нами приходившие на молебен, лихорадочно расступились, двумя волнами откатившись в стороны и открывая нашим взглядам изящную фигуру эрриты Эвины.
Благороднейшая из благородных стояла у нас на пути, положив руки на синий пояс, словно в нем одном находила поддержку. Сегодня ее юбка была черной как ночь, но это еще больше оттеняло пронзительную белизну рубашки, простой, без всяких кружев и вышивок. Не попытались чем-то украсить свою одежду и слуги имения Фьерде, стоящие позади своей хозяйки, скорее наоборот, избавились от всего, что могло помешать…
Помешать действовать, конечно же.
Лицо эрриты выглядело безмятежно-спокойным, но словно передразнивая застывшие черты бальги, а не отражая то, что на самом деле творилось в душе женщины.
— Очередная молитва достигла небес? — невинно поинтересовалась Эвина.
— Как ей и полагалось, — подтвердил блондин.
— И в ней было упомянуто о прегрешениях, требующих искупления?
— Несомненно.
— И о душах, загубленных чужой волей?
Бальга чуть помедлил, но ответил:
— Человек всегда губит свою душу сам.
Эвина шутливо погрозила пальцем:
— Ой ли? Но если и так… Значит, хозяин отвечает за своих слуг, ведь они всего лишь исполняют приказы?
Не знаю, что подумал о начавшейся беседе сам Иакин Кавалено, а я, кажется, понимал, куда клонит благороднейшая из благородных. И искренне наслаждался сейчас ее стараниями.
— Хозяин всегда в ответе за тех, кто ему служит, — согласился бальга, хотя в его голосе и прозвучало некоторое напряжение.
— Очень хорошо.
Эвина коротко кивнула, и на камни площади из громоздкого свертка, притащенного откуда-то сзади слугами, выкатилось тело. Разумеется, мертвое. А еще мельком мне знакомое. Именно над ним эррита склонялась тогда, еще при первой нашей встрече в степи. Именно его внимательно разглядывала.
Блондин посмотрел на мертвеца, брошенного под ноги, и снова перевел бесстрастный взгляд на благороднейшую из благородных.
— К чему оно здесь?
Эвина танцующим шагом сделала круг, приближаясь к бальге, но отнюдь не затем, чтобы шептать ему на ухо: голос эрриты прозвучал так громко, чтобы даже задние ряды зевак могли расслышать каждое слово.
— Этот человек умер несколько дней назад. Но не своей смертью, нет. Он пал от рук путешественников, осмелившихся дать отпор «степным бродягам».
— Зачем мне знать все это?
— Затем, что… — Благороднейшая из благородных улыбнулась еще невиннее. — Этот человек напал на путешественников. Но он не был «бродягой». Не мог им быть.
— Многие люди жаждут наживы, — осторожно заметил блондин.
— Но немногие при этом находятся на вашей службе.
Это был хороший удар. Продуманный, точный, пробивающий защиту. Захотелось даже крикнуть эррите: «Браво!»
— Рино Гаэно покинул отчий дом, чтобы вступить в ряды бальгерии. Ведь так, эррита?
Из-за спин слуг Эвины выступила немолодая женщина, закутанная в скорбно-черное покрывало поверх платья из небеленого полотна.
— Мой мальчик грезил этой службой, — подтвердила она.
— Мог ли он перейти на сторону разбойников, нападающих на обозы? — уточнила благороднейшая из благорюдных, чеканя каждое слово.
— Только не Рино! Он ни за что бы не преступил человеческие законы!
— Что вы хотите доказать? — спросил бальга.
— Совсем немногое. К примеру, то, что «степные бродяги» взялись не из ниоткуда, и если и удовлетворяют жажду наживы, то не свою, а… — Эвина сделала долгую-долгую паузу, во время которой все слушатели и зрители невольно затаили дыхание. — Вашу!
— Чушь, — спокойно ответил блондин.
— Мертвое тело — тому подтверждение. К тому же… Вы ведь сами и убили его. Очередным вашим приказом.
Левая бровь блондина чуточку приподнялась. Я тоже немного удивился, ведь гибель тех разбойников уж точно не имела к бальге никакого отношения. Но похоже, эррита Фьерде считала иначе. И с блеском доказала свою уверенность:
— Рино Гаэно был убит человеком, в тот же день надевшим черный мундир.
Ну да. Тот бледный недокровка горел желанием сражаться. Но с демонами, а не с людьми. И это всего лишь совпадение…
Или нет?
— Мне ничего не известно о прошлом людей, принесших присягу бальгерии. Оно может быть любым. И оно остается лишь на их совести.
— И вы принимаете каждую присягу?
— Нет, — вынужден был сказать блондин.
— А что же говорит в пользу того или другого человека? Уж не какие-либо особые заслуги?
Бальга промолчал. Наверное, зря, хотя вряд ли кто-то на его месте нашел бы достойный ответ прозвучавшему обвинению.
— К примеру, приказ уничтожить «бродяг», чьи лица и имена могли перестать быть тайной? — предположила Эвина.
Конечно, все ее выводы были выдумкой чистейшей воды. Но выдумкой логичной и разумной. А с подобной ложью всегда очень трудно справиться.
— Можете думать, что вам угодно, эррита.
— Это признание?
— Это разрешение.
Они смотрели друг на друга, внешне спокойные, но за взглядом каждого уже явственно бушевал огонь. Правда, если Эвину это пламя явно только раззадоривало, подсказывая новые и новые обманные финты, то бальга, вряд ли привыкший горячиться, легко мог совершить ошибку. И все же не совершил.
— Хозяин в ответе за своих слуг, — повторил блондин. — С этим вы не стали спорить. В ответе за приказы убить. Значит, и мне есть что спросить с вас.
Благороднейшая из благородных лукаво округлила глаза:
— И чью же жизнь я пожелала получить на завтрак, обед или ужин?
— Мою.
Толпа ахнула. Не испуганно, а скорее азартно, ведь не каждый день две главные силы города сталкиваются между собой, да еще движимые схожими намерениями.
— Это шутка? — Улыбка покуда держалась на лице Эвины, но уже с намного большим трудом, нежели прежде.
— Это правда. Вчера… вечером, когда я шел в свой дом, на меня напали. Слуги вашего дома.
Она и правда растерялась. Наверное, не отдавала никакого приказа вовсе.
— Мои слуги?
— Тело одного из них лежит у меня в погребах. Изволите подождать, пока я велю его доставить сюда?
Эвина пожала плечами. Бальга посмотрел на свою помощницу, и та, понимающе кивнув, отправилась исполнять поручение.
Не менее четверти часа понадобилось бы Танне, чтобы добраться до дома, причем бегом, срезая путь по переулкам, еще какое-то время — чтобы приготовить и нагрузить повозку, поэтому я приготовился стоять на жаре три четверти часа, а то и больше, но женщина вернулась намного раньше. Можно сказать, с полпути. Вернулась растерянной, даже слегка обозленной, шепнула что-то на ухо бальге и отступила назад, глядя на благороднейшую из благородных с неподдельной ненавистью.
— Какие-то трудности? — спросила эррита Фьерде, видимо чувствуя, что удача вновь повернулась лицом именно к ней.
— Да, — признал блондин. — Тело украдено.
— А было ли оно вообще? — продолжила Эвина, уже заметно окрепшим голосом, и часть зевак поддерживающе залопотала.
— Вы подвергаете сомнению мои слова?
В ответ благороднейшая из благородных только улыбнулась.
— А если найдется человек, которому вы поверите? — спросил блондин.
— Пусть найдется, — беспечно согласилась Эвина.
Бальга чуть повернул голову в мою сторону:
— Что скажете, эррете?
Хорошая подстава. Даже если она всего лишь попытка уберечь собственный тыл. Или заодно проверка того, под чьими знаменами я собираюсь воевать?
— Вчера вечером слуга дома Фьерде по имени Игго охотился за жизнью Иакина Кавалено.
Я постарался добавить в голос нотку вины, но, как оказалось, зря, потому что обжегший мое лицо сливово-карий взгляд полыхнул тем, что очень удачно позволяет не замечать очевидное. Ненавистью.
— Откуда это может быть известно вам? — все же спросила Эвина, цедя каждое слово сквозь зубы.
— Я сам убил Игго.
— Защищая верховного бальгу?
— Защищая безоружного.
Надо было бы добавить «и беспомощного», но эту маленькую правду я оставил при себе. На всякий случай.