Война? Что ж, это не самый плохой способ бороться со скукой.
И я равнодушно разрешаю:
— Не верьте.
Теперь наступает моя очередь молчать, в надежде что Себерро Рен, как и все старики, окажется словоохотливым в ущерб разуму.
Он ведь и правда очень стар. Он провел в чужом мире не один десяток, а может, и больше сотни лет. Но особенно важно, что по итогам принятых решений и совершенных поступков оказался там, где мы и встретились: в пустом подвале, лишенный не просто свободы, а возможности передвижения. Значит, что-то когда-то кому-то Себерро сделал не так, как следовало бы. И он прекрасно это понимает. Должен понимать. А понимание частенько рождает на свет одно нелепое, но беспощадное чувство. Чувство вины.
— Меня уже предавали, — нарушает молчание калека.
Допускаю. И конечно, виноваты не куклы. Предавали соотечественники, больше некому, ведь враг предать не может.
— Я всего лишь хотел повеселиться, а они… Устроили на меня охоту.
Ну давай, еще чуть-чуть! Выдавливай из себя историю, хотя бы по капле!
— Здесь нельзя верить никому. — Себерро Рен выпрямляет спину, пытаясь приподняться на обрубках рук. — Никому.
Он повторяет с такой настойчивостью, что приходится пообещать:
— Не буду верить.
— И мне не верь. Я люблю… обманывать, — хихикает калека, но, впрочем, сразу же стирает улыбку с лица. — Хотя тебя обманывать не хочу. У тебя-то обратного пути нет, и солгать тебе — все равно что одержать победу над беспомощным противником. К тому же…
Он щурится, словно желая спрятать от меня взгляд. Значит, если и не собирается врать, всей правды никогда не скажет.
— Мы могли бы действовать вместе. Мне нужны люди, играющие на моей стороне. Все равно нужны, хотя вначале я думал обойтись одними лишь куклами.
— Вначале?
— Да. Сразу после того, как меня затравили.
Медленно и равномерно вожу мокрой тряпкой по взволнованно дрожащему телу. Работу нельзя прекращать. Возможное наказание меня не пугает, но намного хуже будет, если до моей надсмотрщицы дойдет соображение, что слуга занимался совсем не тем, что ему приказали.
— Мы приехали сюда, спасаясь от преследования. Нас было пятеро, пришедших в этот мир почти одновременно, обладающих схожим опытом и, главное, схожими намерениями. Хотя все мы были молоды и азартны, рисковать никто не хотел. Когда-нибудь потом, позже — да, могло дойти дело и до войны. Со старожилами, теми, кто попал сюда намного раньше. Ты бы знал, какие они брюзги! А как трясутся над своим положением! Но конечно, в те дни старички были сильнее, опаснее, и нам ничего не оставалось, как убежать, отступить далеко в тыл, чтобы спокойно и надежно собирать силы для ответного удара…
Что ж, все как всегда: там, где встречаются хотя бы двое людей, недовольных действительностью или мечтающих о большем, сражения не избежать. Но как-то грустно получать подтверждение тому, что дайанинцы воюют друг с другом. Пусть на чужой земле, непонятно, существующей или нет на самом деле, и все же воюют, а не живут мирно, не пробуют построить новую империю.
Или все-таки пробуют?
— Южные земли подходили нам больше всего, особенной те, над которыми еще не было установлено ничьей власти! Такие, как Катрала. О, ты не представляешь, насколько это было жалкое зрелище! Но мы радовались и ему. А превратить пустырь в цветущий сад оказалось не очень-то и сложно, ведь местным куклам было неведомо, что такое вера… Они попались на удочку сразу же. Хватило нескольких чудес для того, чтобы нас признали здешними богами. Ну или приближенными к богам. Нас слушали затаив дыхание, любой приказ бросались исполнять со всех ног. Славное было время, да…
Он вспоминает не без печали. Значит, есть в его прошлом что-то потерянное, что-то неосязаемое, но оставившее после себя прореху, заштопать которую оказалось нечем.
— А потом меня предали. Мы ведь пришли в Катралу, чтобы подготовиться к войне, но лишь я один помнил об этом, а остальные… Им слишком понравилась беззаботная и спокойная жизнь богов. Они и думать не хотели о том, чтобы набраться сил и отомстить гонителям. Зачем? Ведь тут так хорошо, так тихо и вокруг столько послушных слуг…
А может, они попросту начали жить? Именно жить, как делали это на землях Дайи? Может быть, те четверо, что пришли на юг вместе с Себерро Реном, не вдыхали пыльцу с крыльев бабочки, а лишились своих тел не по доброй воле? И, получив шанс прожить жизнь снова, захотели воспользоваться им по полной?
— Я решил всколыхнуть это болото. И на очередном смотре… — Он спохватывается, вспоминая, что некоторые слова могут быть для меня всего лишь пустым звуком, и поясняет: — Каждые двадцать лет мы меняли свои тела. И отбирали для перехода самых красивых и сильных кукол. Устраивали целое празднество на главной площади, торжественное и пышное. Конечно, сам переход выполнялся не на глазах у всех. Без лишних свидетелей.
Чтобы люди не видели, что им уготовано в будущем? Разумно. Но меня куда больше, чем церемонии, интересует другой вопрос:
— И сколько же раз вы… переходили?
Он усмехается, видя мое удивление:
— Четыре раза. И надо сказать, тела каждый раз были как на подбор!
— А они не сопротивлялись?
— Они желали быть избранными и становились ими. И это желание, исполненное без малейших усилий, выжигало все прочие, оставалась только мелочь, которую легче легкого…
Себерро Рен понижает голос, явно показывая, что все сказанное дальше будет намного важнее предыдущего:
— Я открою тебе один секрет, Да-Диан. В память о заслугах твоих предков перед имперским троном. Считай это моим подарком на будущее, которое мы, надеюсь, проведем плечо к плечу. Большинство тех, кто сюда попадает, лентяи и глупцы, ищущие развлечений, — и они даже не стараются понять, что и как происходит. А вот я наблюдал. Размышлял. Пробовал. И все оказалось очень просто.
Зачем же ты, последний из рода Да-Нали, стремился в другой мир? Бежал от скорбей, как гласят записи в семейных хрониках? Что-то не верится. Нет, скорее в тебе пылала жажда борьбы, которую ты не мог утолить в границах империи. Тебе бы не дали повоевать дома, поэтому ты ушел. Но разве в гостях позволено делать все что заблагорассудится?
— Мы после перехода похожи на тех же мотыльков: летим на свет желания. Главное, чтобы рядом хоть кто-нибудь хоть чего-нибудь пожелал. И нет никакой разницы, в чем именно заключается желание. Да, тебе нужно будет его исполнить. Тебя заставят. Не знаю, кто или что, только отвертеться все равно не удастся. И не надо! Наоборот, хватайся за желание сразу, как только оно прозвучало в твоей голове. Сразу, понимаешь? Сначала оно похоже на комок глины, почти бесформенный, годный для любой поделки, а вот если промедлить дольше необходимого… — Себерро презрительно цокает языком. — Оно начинает обретать границы, и ты попадаешь в клетку, которую тебе придется осторожно разбирать уже по прутику. В этом нет ничего страшного и невозможного, поверь. Но это так долго! Иной раз может понадобиться полжизни, чтобы удовлетворить какое-нибудь завалящее желание. А все почему? Потому, что однажды оказался нерасторопен! Запомни: бросаться в бой нужно сразу, без колебаний. Вот чего, к примеру, хотел тот мальчишка, в чье тело тебя всунули?
Пробую вспомнить. В сознании всплывает мешанина невнятных образов, среди которых едва удается ухватить нужный.
— Он хотел вылечить ногу.
— Именно так оно и звучало, его желание? — настойчиво уточняет калека.
«Я хочу, чтобы моя нога исцелилась…»
Да, под конец он думал именно так, тот несчастный ребенок. А что было сначала?
Был бег. Стремительный и неудержимый. Была свобода от вечной боли, сковывающей мышцы. Много всего пронеслось тогда в его голове, но слова… Последние, окончательные слова прозвучали именно так. Наверное, мальчик и хотел бы пожелать что-то иное, да не хватило умения. Не смог собрать свои чувства воедино и воплотить их в желание, потому и ухватился за то, что подсказали. Это ведь были чужие слова. Слишком взрослые.
— Он пожелал исцелить ногу.
— Да! — оживляется Себерро. — Но если бы ты не промедлил, можно было бы подменить единичное многим.
— Многим? — Переспрашиваю о последнем, что слышал, хотя больше всего меня пугает и волнует совсем другое слово.
Подмена?
— Не одну ногу, а обе. И не просто исцелить, а поддерживать здоровыми. Теперь понимаешь?
Еще бы! Исполни я именно такое желание, никаких усилий не хватило бы, чтобы снова искалечить это тело. Любая рана либо не появлялась бы вовсе, либо заживала бы в мгновение ока. Но если это и в самом деле возможно, то…
— Вы тоже так делали, эсса?
Он горделиво кивает:
— Неоднократно. Конечно, нужен опыт. Но еще нужнее умение быстро думать. Желание, оно как водоворот, как воронка: если уж раскрылось для тебя, непременно затянет. Только ведь необязательно спускаться на самое дно. Нужно внимательно смотреть по сторонам, и, едва заметишь удобный для исполнения образ, плыви к нему. Изо всех сил! Только тогда ты сможешь быть хозяином, а не слугой.
Заманчивый совет. И пожалуй, стоит к нему прислушаться, потому что тиски боли, в которых меня сжимало последний раз, не доставили ни малейшего удовольствия. Но есть ведь и другие трудности? Должны быть.
— Не слишком ли велик риск? Я же не знаю, чего кто пожелает, пока не окажусь в…
Себерро Рен насмешливо качает головой:
— Узнаешь. Мы можем видеть здешних кукол насквозь. Придет время, и ты все сам поймешь. Когда полностью освоишься в этом теле. Ты же пока не чувствуешь его по-настоящему своим?
Удрученно киваю.
— Ничего, это случится быстрее, чем ты думаешь. Главное, что прежнего хозяина удалось прогнать подальше, — успокаивает меня калека.
Странно звучит — «прогнать». Почему не уничтожить?
— Разве мальчишка не умер? То есть его душа, желание которой я исполнил?
В ответ раздается тяжелый вздох:
— Наш путь к победе прост, но… По нему можно двигаться не только вперед.
— Не понимаю.
Себерро Рен долго молчит, дыша в такт движения тряпки по уже почти дочиста оттертой коже. Слишком долго. А когда продолжает беседу, выглядит далеко не столь оживленным и благодушным, как в самом начале.
— Они не исчезают, когда мы занимаем их место. По крайней мере, не сразу. Топчутся рядом, готовые вернуться в любой миг, если наша хватка вдруг ослабеет.
— А это возможно?
— Да, — коротко отвечает калека.
Мне кажется, что он не склонен пускаться в дальнейшие объяснения, но я ошибаюсь. Наверное, к счастью.
— Среди кукол время от времени находятся те, что умеют охотиться на нас. Умеют ловить. И там уж как повезет: или будут сажать в новое тело на цепь, как пса, или отправят обратно.
— В империю?
— Если тело осталось там, целое и невредимое. А если нет…
Я невольно содрогаюсь, вспоминая бесконечный мрак и кольцо света, которое хотело меня поглотить.
— Их так и называют: охотники на демонов. И если попадешься на глаза одному такому, можешь прощаться со свободой. Или с жизнью.
— А как они это делают? Как вынимают нас из чужих тел?
— Не знаю. И знать не хочу! — зло кривит губы Себерро Рен. — Я не видел еще никого, пережившего встречу с охотником. Даже не слышал о таких счастливчиках.
— Но вы же сами что-то сказали о цепи…
— Она мало чем лучше смерти. Тебя заставят исполнить желание, но желание не той куклы, в которую поместят. Понимаешь? Желание придет извне. А потом, когда ты все сделаешь как надо, кукла очнется ото сна и станет распоряжаться результатами твоих трудов.
Все становится запутаннее и запутаннее. Сначала он говорит о том, что нет ничего легче, чем перебраться в новое тело, потом вспоминает, что есть какие-то охотники, а теперь сообщает и вовсе нечто невероятное. Хотя…
Если здешние люди додумались, как уничтожать пришельцев, нам и в самом деле проще воевать со своими. А я-то удивлялся! Теперь становится понятно, почему старожилы не балуют новичков: те приносят с собой очередную угрозу разоблачения. Особенно если оказываются такими же непоседливыми, как Себерро Рен.
— Тот светловолосый, что подставил мне тело мальчика… Он тоже охотник?
Калека усмехается. Правда, горьковато.
— Нет, он всего лишь подражатель, опасный только для кого-то вроде тебя, потому что знает основное правило: если тело, содержащее в себе демона, умрет там, где не окажется других кукол с желаниями, перемещаться будет некуда и нам придется вернуться в Безземелье. В ту унылую темноту.
В темноту, где лично меня поджидает смертоносный свет.
— Почему же он так не поступил? Зачем оставил меня в живых?
— Ты все еще не понял? — округляет глаза калека. — В этом мире нет природного волшебства. Никакого. Зато мы, едва пересекая границу, становимся волшебниками. Желания ведь могут быть какими угодно! Кукла может захотеть вырастить крылья, стать неуязвимой, научиться читать мысли: любой нелепый каприз, любое сумасшествие здесь воплощаются в реальность. Нами. Так что нас ценят намного дороже золота, запомни! Тот, в чьей голове есть мозги, не убьет демона, если умеет с ним обращаться. А мой сыночек оказался не по годам смышленым…
— Ваш сын?
— Да. — Себерро Рен чуть выдвигает подбородок вперед, словно испытывает неподдельную гордость за своего отпрыска. — Надо было попридержать себя, но уж больно его мать была хороша… Так хороша, что жалеть не о чем.
Его взгляд мечтательно влажнеет, а я невольно пытаюсь вообразить, какой же должна была быть женщина, стоящая искалеченного тела. Но делаю это недолго, потому что важнее узнать:
— Значит, меня оставили, чтобы…
— …исполнить чье-то желание. Может быть, особое. А может, то, которое подвернется под руку первым.
— Почему же меня не держат взаперти, как вас?
— А куда ты мог бы деться? В доме одни недокровки, совершенно для тебя бесполезные… Кроме Лус. Но с ней ты вряд ли справишься.
Он произносит незнакомое мне имя с заметным сожалением, как будто говорит о чем-то весьма драгоценном и безвозвратно потерянном.
— А если все же найду подходящую… куклу?
Мне не нравится использовать это слово. Оно слишком надменное. Слишком беспечное. Какие же они куклы, если могут бороться со своим врагом и, главное, могут побеждать?
— Тогда не медли. Можно исполнить и самое глупое желание, да не одно, если есть шанс добраться до чего-то стоящего.
— Но для этого мне придется каждый раз…
— Умирать, — улыбается Себерро Рен. — Поэтому если уж собрался всласть попрыгать, то нужно делать это очень быстро, пока не сросся с телом накрепко. Сколько ты уже в нем находишься?
— Второй день.
Калека подтверждает:
— Будет больно. Тут или сам должен не дрогнуть, или найти кого-то, кто поможет умереть мгновенно. В этом можешь мне верить, сам проверял.
Вот и не знаешь, что делать. То ли ждать, пока тюремщик тобой воспользуется по своему усмотрению, то ли действовать самому. Но что я могу с таким телом? Сбежать вряд ли удастся, оказать сопротивление — тоже. А найти в этом доме человека с желанием, если верить словам Себерро, невозможно.
Тупик?
Ну и пусть.
Я живу, и это пока самое главное.
Засов скрипит, двигаясь в петлях, и дверь распахивается. В подвал из коридора проникает поток воздуха, обтекающий серую женщину по имени Танна. Воздух холодный, плотный, пропитанный ароматом цветов, хотя я пока не видел ни одной вазы или кадки с…
Аромат?!
Делаю вдох через ноздри. Поглубже. Помедленнее. Едва не задыхаюсь от тяжелого запаха, поднимающегося над ведром с грязной водой.
— Закончил? Теперь оберни его!
Мне на руки падает полотнище, сложенное в несколько раз. Груботканое, шершавое, оно словно теркой проходится по моей коже, и я понимаю: сращивание завершилось. Теперь тело полностью мое. Только непонятно, радоваться этому или огорчаться.
— Обернуть?
— Ну да, как детей пеленают. Только с головой, — недовольно поясняет женщина.
Себерро Рен подмигивает, когда я начинаю новую работу. Подмигивает до последнего мгновения, пока его лицо не скрывается из виду под слоями ткани.
— Теперь пойдем.
Я послушно следую за своей надсмотрщицей, оборачиваясь лишь однажды, чтобы в последний раз посмотреть на калеку, превращенного во что-то вроде тюка.
Если все предположения правильны, то сегодня выходец из империи Дайа получит новое тело. И снова начнет игру, в которой надеется стать победителем. Вот только почему-то не получается ему позавидовать.
Неужели мне настолько страшно умирать?
Да. Жить скучно, а умирать все равно не хочется.
Серая женщина идет по коридору очень быстро, быстрее, чем я могу бежать, поэтому ей все-таки приходится остановиться и зло окликнуть нерасторопного слугу. Однако звук ее голоса не только подстегивает меня, а делает кое-что, скорее всего, не предусмотренное, иначе почему Танна так вздрагивает, когда одна из дверей рядом с ней открывается, и на пороге появляется…
Человек. А согласно убеждениям Себерро Рена — кукла..
Я уже видел его раньше? Да. И будто бы не видел никогда.