Он… светится, но вовсе не так, как калека. Этот свет очень мягок, еле заметен, зато переливается бесконечным множеством красок, делая кожу мужчины похожей на перламутр. Да и сам человек весь цветной, а не серый, как моя надсмотрщица, которая нехотя спрашивает:
— Что вам угодно?
— Сущие пустяки. Услышать ваш голос, к примеру.
Радужный свет становится ярче, и вдруг среди многих оттенков набирает силу один, пурпурный, румяня лицо человека, а мгновением позже цвет словно прорывает границы тела, добирается до меня полупрозрачным облаком, касается моих щек и…
И я раскрываю глаза так широко, как только могу, хотя того, что они сейчас видят, не происходит в действительности. А еще хочется уважительно закивать, если, конечно, цветной мужчина и вправду способен осуществить с серой женщиной то, о чем думает.
— Мне нужно идти, — полушепотом выдыхает она, только не торопится следовать своим же словам, потому что и сама, похоже, греется в лучах…
Желания. Но не того, что возникает между двумя людьми, а совсем другого. Желания такого рода, какое нужно демону, чтобы забраться в чужое тело.
Желания, которое может пригодиться и мне.
Здесь…
Иакин Кавалено никогда и ни в чем не сомневался. Даже в тот день, одним легким движением зачеркнувший детство, сомнений не возникло. Ни на мгновение.
Казалось бы, мальчишка, называющийся наследником человека, которого одна половина Катралы боялась, а другая ненавидела, мальчишка, видевший с рождения только согбенные спины слуг или гордо поднятый подбородок отца, мальчишка, слышавший слово «нет» так редко, что почти забыл о его существовании… Он должен был усомниться, удивиться, прийти в ярость, наконец. Но вместо всего этого лишь послушно кивнул, когда Кроволивец Горге, позвавший своего единственного сына в кабинет и ожидавший там, но не в одиночестве, а положив ладони на плечи тоненькой девочки, сказал:
— Ее тело примет меня, когда придет время.
Сказал, улыбаясь с той самой нежностью, что когда-то наполняла каждый его взгляд, направленный на любимую супругу. Супругу, вот уже много лет почивавшую в усыпальнице рода Кавалено.
Мальчику не раз объясняли, что он и не смог бы ослушаться повеления своего отца, каким бы оно ни было, — такова уж участь всех недокровок, особенно при звуке голоса того, кто их породил. Нечего ни стыдиться, ни проклинать, лучше принять предначертанную судьбу как должное. Иакин никогда не собирался делать ни первое, ни второе. Но в тот день решил отказаться и от третьего тоже.
Девочка, заметно млеющая от сильных прикосновений и в эти минуты вряд ли способная что-то видеть затуманенным взглядом, была похожа на свою мать. Похожа настолько сильно, что смогла не только пробудить воспоминания, но и помогла понять истинный смысл обрывков прошлого.
Эррита Имма появилась в Катрале не по своей воле, привезенная кем-то то ли из слуг, то ли из наемников Горге Кавалено, причем привезенная для личного пользования, сразу же привлекла внимание Кроволивца и ступила на порог нового дома, пройдя по трупу несчастного, отыскавшего в неизвестных краях белокурую красавицу. Она была вовсе не злой и не жестокой, даже наоборот: Иакин помнил мягкое тепло материнских пальцев на своей макушке и тихий покой странно светлых глаз. Но она была женщиной и была влюблена в своего мужа. Влюблена настолько, что не осмелилась перечить его воле и тем самым только лишний раз доказала, что явилась на юг из совсем других земель: оттуда, где женская гордость лишь отражение мужской.
Горге Кавалено был нужен особый наследник, способный стать вместилищем его души. Для всего прочего должен был сгодиться сын, зачатый в первую же, еще добрачную ночь прямо на столе, до которого влюбленные едва успели добраться, путаясь в объятиях и одеждах. Правда, свадьба не заставила себя ждать, и никому даже из недоброжелателей не пришло бы в голову назвать первенца незаконнорожденным. В конце концов, что решает всего один день? А потом еще долго других детей не рождалось. Зато Иакин часто видел свою мать изможденной, измученной, глядящей на супруга затравленно, но по-прежнему влюбленно. Вскоре к ней начали приходить мужчины. Почти каждую ночь. И их было много, мужчин и ночей. Так много, что эррита Имма неуклонно становилась похожей на бледную тень. Пока не растаяла вовсе.
Сын честно оплакивал свою безвременно скончавшуюся мать, но одновременно вместе с ее кончиной в его сердце поселилась спокойная уверенность, сделавшая маленького мальчика удивительно немногословным. Правда, в тот день он едва не онемел навсегда.
Девочка, вставшая на пути беспечального будущего. Зеркальная копия женщины, скончавшейся, потакая прихотям супруга. Ладони отца на ее плечах походили на крылья, пока еще сложенные, но вот-вот готовые раскрыться и вознести свою ношу на самый верх, туда, где светит яркое солнце и где сбываются мечты…
Иакин не умел сомневаться и в единое мгновение понял: все кончено. Кроволивец Горге приготовил себе настоящую замену, приготовил тщательно, любовно, жертвуя истинно драгоценными вещами, вкладывая в свой труд чувства, и малой толики которых пожалел для единственного сына.
Лус…
Ненависть? Нет, Иакин не испытывал к своей сестре чего-либо подобного. Но, всякий раз взглядом натыкаясь на точеное личико в облаке коротких светлых локонов, понимал, что не сможет никогда ни простить, ни забыть. Ни Горге, ни ее. И будет только правильно, если дочь последует за отцом.
Да, так будет правильно.
Верховный бальга Катралы отодвинул кисею занавески и, брезгливо щуря глаза, посмотрел на крышу галереи внутреннего двора, по тусклой черепице которой протянулась тень от одной из дозорных башенок. Близился вечер, а с ним и исполнение давно намеченного плана. Если у Танны все уже готово, можно не медля ни минуты…
Иакин с удовлетворением отметил, что пальцы, касающиеся тонкого кружева, остаются настолько неподвижными, насколько это вообще возможно, и плетеный узор колышется, потревоженный лишь дыханием. Впрочем, сейчас и оно казалось лишним посреди покоя огромного кабинета, где стулья, столы и шкафы были расставлены тем особым способом, что легко позволил бы какое-то время держать оборону даже при самом неудачном раскладе сил.
Отец всегда старательно думал о безопасности, этого у него не отнять. Но счастливец, получающий почти все на свете без каких-либо стараний, рано или поздно становится слишком самоуверенным. Именно самоуверенность сгубила и Кроволивца Горге, привыкшего считать своего сына таким же слугой, как и все остальные. Таким же послушным и пустоголовым…
Одним ударом рассечь суставы не удалось, пришлось пилить. И как бы Иакину Кавалено ни была в глубине души омерзительна эта кровавая работа, он ни на мгновение не помыслил позвать кого-то на помощь. И потому, что не мог быть уверен ни в ком из обитателей дома, и потому, что, выступая против отца в одиночку, он в одиночку получал всю награду за свое деяние. Позже, когда власть окончательно перешла в руки юного наследника прежнего бальги, помощники нашлись сами. Вернее, помощница.
Танна Тьяри не помнила своих родителей, да и не желала помнить: достаточно было того, что один из них носил в своем теле демона. Это роднило светловолосого мужчину и темнокосую женщину лучше всего другого. Даже лучше чувств, что обычно возникают между людьми. Чувств, которые верховный бальга не испытывал ни к кому на свете просто потому, что не успел их узнать.
— Этот человек опасен.
Она любила войти вот так, неслышно и незаметно, подбирая подол, чтобы платье шелестом не выдало свою хозяйку. Подкрасться, оказавшись на расстоянии не более двух шагов, и что-нибудь проговорить, чаще всего что-нибудь глупое и неуместное. Но сейчас Иакин простил своей верной служанке ее излюбленную вольность. Ведь все это было уже неважно. А вот слова…
— О ком ты говоришь?
Не дождавшись быстрого ответа, верховный бальга недовольно повернулся, но если раньше Танна непременно бы зарделась или побледнела, встречая тяжелый темный взгляд, то в этот раз выдержала его спокойно, словно было что-то другое, куда больше волновавшее женщину, чем гнев господина.
— Этот человек, — повторила она и снова долго молчала, прежде чем добавить: — Вы привели его с собой прошлой ночью.
— Что ты видишь в нем опасного?
— Он человек, — произнесла Танна, перекатывая каждый слог во рту, как камешек.
— Я видел.
Большинство недокровок не считали себя людьми, остро чувствуя собственную ущербность. И зачастую готовы были поставить выше себя ничтожного человека, лишь бы его кровь была чиста, ведь она давала тому шанс стать равным божествам, спустившимся на землю.
Иакин Кавалено был о себе лучшего мнения, но и сам еще во время поездки в паланкине, находясь так близко от чужака, ощущая сонм его желаний всей своей кожей, поймал себя на мысли, что хочет преклонить колена и губами коснуться пыльных сапог. С жителями Катралы было проще, почти все они старательно избегали желаний либо желали одного: спрятаться и скрыться. Даже у эрриты Фьерде желание уничтожить бальгерию было единственным, а вот гость из столицы…
— И он что-то ищет…
— Ищет силу.
Танна качнула головой, будто хотела возразить, но не решилась сделать это вслух.
— Думаешь иначе?
— Ему не нужна сила, я знаю.
— Знаешь? Откуда?
— Потому что мне сила тоже не нужна.
Женщина шагнула вперед, впрочем так и не осмелившись пересечь невидимую черту, в ее понимании отделявшую верховного бальгу от остального мира. Зато посмотрела так пронзительно, что Иакин невольно сравнил глубину глядящих на него глаз с яростным взором эрриты Эвины. Мысленно, разумеется, чтобы не признавать победу за своей помощницей.
— Что же нужно тебе и… ему?
— Сильный вождь, за которым стоит идти.
— И что же в этом опасного?
— Если тот, кто впереди, вдруг перестанет быть сильным, пусть даже на короткое время…
Танна осеклась, запоздало сообразив, что признается в сомнениях, которые уж точно могут быть опасны, и прежде всего для нее самой, но Иакин смотрел на вещи с иной стороны. Той, на которой не было места женским страхам.
— Не волнуйся об этом.
Опасен чужеземец или нет, не имело значения раньше, да и теперь ничего не решало. А уж когда свершится задуманное, у верховного бальги останется всего лишь один враг. Время. Но без гостя из столицы не обойтись. Если Катралу Иакин знал до омерзения хорошо, то все земли, что простирались дальше, пока оставались загадкой, справиться с которой в одиночку будет сложно.
— Я хотела сказать…
— После. Мы поговорим обо всем после, обещаю.
По щекам женщины стремительно разлился румянец.
Всего одно коротенькое слово, и больше ничего не нужно… Надо же. И значит произнесенное вовсе не то, что она себе вообразила.
Но Иакин не лгал, давая туманное обещание. Он вообще не имел привычки обманывать, потому что с детства усвоил: молчание никогда не бывает правдивым или лживым, а значит, способно прикидываться и тем и другим.
— Ты подготовила сверток?
— Да, эррете.
Она склонила голову, и гладко причесанные волосы глянцево блеснули, оказавшись на пути солнечного луча, пробившегося сквозь неплотно задвинутые занавески.
— Я сейчас спущусь. Жди меня в паланкине.
Женщина еще раз поклонилась и, половину пути до двери пятясь, а другую половину пролетев быстрыми шагами, покинула кабинет. Иакин Кавалено не стал провожать свою помощницу взглядом, вновь уделяя куда больше внимания теням на крыше галереи.
Разговор произойдет. Совсем скоро. Обо всем на свете. И его никому не удастся избежать.
* * *
Глорис не различал дни месяца между собой. Но не потому, что от мига пробуждения до мига, когда закрытые глаза начинали видеть сны, всегда проходило одно и то же количество времени. Нет, просто это самое время изо дня в день текло одинаково. Утренний молебен, дневной молебен, вечерний молебен и краткие часы отдыха между разговорами с небом — замкнутый круг, из которого невозможно было вырваться.
Нужно было думать о побеге давным-давно, когда совсем юного прибоженного привезли в Катралу. Думать, пока еще жили в памяти смутные образы других краев и других людей, существовавших не одной лишь верой, пока предначертанный путь не превратился из кочковатой тропы в мощенную камнем дорогу. Да, идти стало удобнее и проще. Но впереди почему-то виделся тупик, а не просторы, убегающие за горизонт…
Мысли, текшие с привычной плавностью, вдруг остановились, и Глорис не сразу смог понять, что произошло. А когда понял, голова показалась совершенно пустой. Как главный зал кумирни по окончании последнего за день молебна.
Это слово — горизонт. Откуда оно взялось? Что означает?
Когда-то оно было знакомо и чему-то соответствовало, как и все прочие слова, но куда исчез его смысл? Верно, туда же, куда утекали минуты жизни.
Он знал, что умрет раньше прочих, об этом ему не преминули сообщить сразу же после инициации, дабы вновь допущенный до общения с богами не возомнил себя равным небесным жителям. И Глорис помнил, что это известие его не испугало. Наоборот, показалось вполне уместным. Прибоженный и сейчас не боялся, но…
Тот человек. Чужеземец. Да, он был другим сам по себе, хотя светлыми волосами немного походил на верховного бальгу. Но главное, смотрел по-другому. Смотрел на Глориса не как на сошедшее с небес божество, а как на человека. С уважением, но как на равного. Это было так странно — не ощущать границы, к которой привык за многие годы, просто дух захватывало. Словно еще мгновение назад ты уныло шел по опостылевшему лабиринту, от стены к стене, и вдруг оказался перед зияющим проломом… Он мог вести в бездну или к неприступным высотам, мог скрывать за собой опасность, зато показывал: есть и что-то кроме смыкающихся над твоей головой стен. Есть что-то и за ними.
Глорис мысленно вернулся к разговору с верховным бальгой, разговору о непонятных вещах и заведенному с непонятной целью. Пока голос Иакина звучал в ушах, прибоженный внимал каждому слову, что бы оно ни означало. Но потом, в ночи, окутавшей Катралу, пришли сомнения, оковами повисшие на руках и ногах, и только взгляд чужеземца каким-то странным образом смог их рассеять.
Это как раз удивляло Глориса больше всего остального. Почему незнакомый человек, да еще и приехавший издалека, оказался убедительнее, чем друг детства? Все должно было быть ровно наоборот!
Прибоженный привык верить. Можно сказать, вера была для него способом существования, но сегодня утром словно иссякла, потому что случилось… Ну да, настоящее чудо: дверь, о которой говорил Иакин, все-таки приоткрылась, показав, что выход есть не только в отчаянных мечтах, но и в реальности. И чудо было явлено человеком.
Человеком…
Но если так, значит, и сам Глорис тоже когда-нибудь сможет для кого-то сотворить чудо?
От дерзости собственных мыслей стало одновременно жарко и холодно: струйки пота побежали по спине наперегонки с мурашками.
Мир рушился. На глазах. Еще час назад он выглядел неприступно-незыблемым, а сейчас рассыпался быстрее, чем песчаный замок. Быстрее, чем…
Прибоженный вновь осадил мысль, как непослушного скакуна. Песчаный замок? Это еще что такое? В Катрале не было песка, одна лишь земля, иногда больше похожая на прах. И из нее никто и никогда ничего не строил. Но если в памяти всплыла пара непонятных слов, значит, мир и вправду больше, чем кажется? Значит, где-то в прошлом были и горизонты, и шелковистый песок, струящийся между пальцами?
Дыхание на мгновение прервалось, а потом нещадно зачастило.