Нет, так далеко намерения Иакина не заходили. По правде говоря, он не понимал до конца, что нужно делать, как справиться с врагом и как предотвратить новые войны. Он всего лишь надеялся, что мир, очищенный от скверны хотя бы на несколько лет, сам найдет выход из этого лабиринта.
Очищение — вот что занимало мысли верховного бальги, а значит, находило отражение в проникновенных речах Глориса. Очищение духа. Но прежде чистой должна была стать плоть.
Это решение пришло Иакину легко и естественно, не вызывая сомнений. Он не испытывал к Лус никаких особых чувств, ни любви, ни ненависти. Но сестра должна была умереть вместе со всеми.
Женщина, душа которой была почти уничтожена стараниями Кроволивца Горге. Она всегда была безвольной, с самого детства, и годной лишь на то, чтобы ожидать и покорно исполнять чужие приказы. Возможно, если бы один бальга сменил другого раньше, ее еще удалось бы спасти от превращения в пустой сосуд… Возможно. Но теперь было слишком поздно.
Лус была рождена для того, чтобы принять в свое тело мужчину? Что ж, именно так и случится.
И будет принимать, пока не наполнится до краев.
Прошлое часто бередит душу человека воспоминаниями, неважно, дурными или добрыми, но всегда одинаково болезненными, ведь они, чтобы выбраться наружу, прорывают собой тонкую ткань сегодняшнего бытия. Встречаются редкие счастливцы, никогда не вспоминающие даже только что прошедший день, но таковых крайне мало, и они достойны зависти.
Димен Сого, выпади ему такая возможность, непременно позавидовал бы, потому что на него прошлое навалилось с первой же минуты, как над двором в доме Кавалено прозвучали слова вечерней проповеди.
Неудавшийся ученик охотника за демонами, он никогда не встречался лицом к лицу с врагами, которых придумал себе сам. Мельком, стороной, судя больше по чужим рассказам, а не по своим наблюдениям, опираясь на слова матери, с каждым днем становящейся все более и более безумной, Димен воспитывал в себе ненависть к собственноручно созданному призраку. Воспитывал настолько успешно, что годам к тринадцати уже не мог думать ни о чем, кроме борьбы с пришельцами. Правда, для того чтобы бороться, нужны были знания и умения, но и тут как нельзя кстати осиротевшему мальчику повезло: местный землевладелец забрал ребенка в свой дом, потому что его сынишке нужен был наперсник по играм.
Играть Димен прекратил, не начиная, и куда больше времени проводил среди охранников, чем в господских комнатах. Он учился всему, чему только мог, учитывая свой возраст и возможности. Учился убивать. А когда впитал в себя последние доступные навыки, ушел, и никто не посмел встать на пути у человека, в глазах которого горело одно-единственное намерение.
И все же становиться одиночкой Димен не собирался, а потому отправился искать того, кто уже воплощал в жизнь его мечту. Охотник за демонами, вот с кем бок о бок хотел сражаться сирота Сого. Уничтожать одержимых, спасая жизни других людей, — чем не достойное занятие? И Димену казалось, что он обладает для этого всем необходимым. Унюхать демона? Легко, ведь он все-таки недокровка! Уничтожить? Конечно, недаром же он много лет постигал науку сражений. Жизнь казалась простой и понятной, но ровно до того дня, когда ищущий достиг цели своих поисков.
Охотник не стал насмехаться над ним, хотя и мог. Нет, всего лишь показал, насколько быстро может двигаться. И все же это было обидно: узнать, что твои усилия… Не то чтобы бесполезны, но недостаточны. И всегда останутся таковыми, как бы ни старался. Димену следовало прозреть еще тогда, взглянуть на себя трезво и жестко, чтобы перейти на другой путь, возможно куда более полезный для тех же людей, которых сироте так хотелось защищать. Но разве молодость приемлет суровые размышления над самой собой?
Он ушел, надеясь, что выглядит гордым и непобежденным, а потом продолжил поиски. Правда, теперь искал, что называется, лужу помельче. Катрала приглянулась Димену тем, что обещала настоящие сражения с демонами и не требовала быть лучшим из лучших. Но конечно, без обмана не обошлось и тут. Во-первых, демонов в этом южном городе давно уже не появлялось, последних истребили еще с десяток лет назад. А во-вторых…
Второе случилось как раз сегодня.
Во рту пересохло сразу же, как человек в белой одежде появился наверху лестницы, потом почему-то бросило в пот, мерзкий и липкий. А когда раздались первые звуки голоса, все тело пронизала дрожь, одновременно похожая на пришествие лихорадки и любовное томление: последнее Димен испытывал всего пару раз, но запомнил слишком хорошо, чтобы сомневаться сейчас в своих ощущениях.
Он ненавидел и любил человека, свысока вещающего что-то о преступлениях и их искуплении. Был готов слушать его всю свою оставшуюся жизнь и в то же время боролся с желанием закрыть уши ладонями, сжаться в комок и постараться забиться в самую глухую нору.
Димен не знал, что видит перед собой демона в человеческом обличье, зато хорошо понимал: происходит что-то дурное.
А слова проповеди все лились и лились на двор, благодатным дождем орошая открытые гласу одержимого прибоженного души. И в какой-то миг этих капель стало так много, что сирота Сого попросту захлебнулся. А что делает человек, наглотавшийся воды? Правильно, пытается от нее избавиться. Выплюнуть. Выхаркать. Извергнуть из горла прочь.
Димену повезло, что он стоял в самых задних рядах и никто не повернул головы, услышав странные приглушенные звуки за своей спиной. Конечно, едва только сознание покинули предыдущие слова, как на их место поспешили новые, но они упали не на уже подготовленную, а на опустошенную почву и потому отскочили от нее, как сухой горох.
Прибоженный говорил о наказании. А наказывать собирались некую женщину, судя по рассказам очевидцев, осмелившуюся возразить верховному бальге. К тому же собирались наказать не ее одну, а всех, кто окажется рядом. Собирались…
Димен отчетливо понял только одно: скоро прольется кровь. Очень много крови. И она будет принадлежать вовсе не одержимым, а самым обыкновенным людям. Таким, к примеру, как он. А все только потому, что одному-единственному человеку вдруг захотелось отомстить? Нет. Так не должно быть!
Его шатало из стороны в сторону, как после обильного возлияния. Мысли путались, то цепляясь одна за другую, то вновь разбегаясь по разным уголкам сознания. Но где-то далеко-далеко за тем, что видели глаза, и тем, что слышали уши, постепенно крепло нечто, прежде незнакомое сироте Сого.
Оно не было желанием. Даже наоборот. Желание ведет человека за собой, беря под руку, маня загадочной улыбкой или лукавым взглядом. А то, что охватило Димена, было совсем другим. Оно не спрашивало: «Пойдешь ли ты за мной?» Оно приказывало, да так, что ослушаться не смог бы даже самый гордый и непокорный человек. Оно вцепилось в волосы и потащило. Куда-то вперед.
Сирота Сого еле дождался мига, когда внимание всех собравшихся во дворе устремилось к обнаженному телу прекрасной девушки. В другое время он и сам был бы не прочь пройтись взглядом по ее хрупким изгибам, но сейчас лишь равнодушно отстранился, ведь все его существо было занято мыслью не менее простой, но намного более важной. Люди не должны умирать просто так. Та женщина ведь никого не убила на площади. Не обнажила оружие. Не вступила в схватку. Пусть ее слова не понравились верховному бальге, но он мужчина, а значит, должен быть снисходителен к женским слабостям, иначе…
Прежний Димен Сого, всегда следующий собственным желаниям и стремлениям, никогда бы не поверил в то, что у человеческой жизни может быть не один хозяин. Нынешний Димен Сого, окончательно потерявший почву под ногами и не видящий ничего перед глазами, шел, ведомый чем-то за гранью желаний и приказов. Шел, не оглядываясь назад, хотя именно в его прошлом и крылся секрет настоящего, секрет, позволивший недокровке устоять перед очарованием демона.
Прошлое очень часто не хочется вспоминать, но это не значит, что оно пребывает в забвении. Человек состоит из одного только прошлого. Все решения он принимает лишь на основании опыта, а что есть опыт, как не тщательные записи в дневнике жизни о прошедших днях?
Димен Сого не знал, что должен быть благодарен своей памяти. Не знал, что вообще должен быть благодарен. Он просто шел вперед. Туда, куда вела его человеческая суть, сотканная из мириад мгновений, промелькнувших с момента рождения.
И сейчас…
Вот она совсем рядом, а вот уже на шаг в стороне.
Короткий всплеск дрожи. Тело, застывшее испуганным камнем. Крошечный, почти детский мизинец в моих пальцах, в самых кончиках.
Божий выбор? Да. Человеческая дерзость? Без сомнения. Каждый в этом дворе хитер, но моя хитрость смелее прочих. Или попросту наглее и бесцеремоннее.
Остренькие лопатки под тонкой, золотистой, кажется, почти прозрачной кожей. Покорно опущенные плечи. Только с волосами непорядок. Цвет не тот. Должен быть черный, густой, чуть тускловатый, как будто локоны напитаны влагой. Влагой, пролившейся с небес. У нас ведь бывает дождливо вёснами.
У нас… Но не здесь.
Черные пряди, змеящиеся по спине. Имя, всплывающее из какой-то мутной глубины. Лодия. Почему она до сих пор со мной? Кто виноват? Любовь? Желание что-то исправить? А была ли вина? Было ли преступление?
Капли соленой испарины на узкой спине. Искусанные в кровь губы. Борозды царапин от ногтей на ладонях, наконец разжавшихся…
Да, так все и было, а значит, я все-таки виновен. И значит, вина должна быть искуплена.
Целая вечность, потраченная на размышления. Целая вечность на то, чтобы отказаться от принятого решения и снова вернуться к нему. Завершенный виток спирали. Взгляд Лус, устремленный на меня. Взгляд, сквозь пелену которого проступила было надежда. А следом — прежняя темнота. Безвольная и бесстрастная.
Рука, поднятая в указующем жесте. Ее рука.
— Выбор сделан! Взойди же на ложе искупления, чужеземец!
Это голос прибоженного, звенящий торжеством и чем-то еще, похожим на перетянутую струну. Кажется, вот-вот порвется.
Гул недовольства смолкает лишь после того, как молитвенно сложенные ладони прячутся в складках белоснежного одеяния, предваряя новую реку слов:
— Ее вело Провидение божье. Только оно одно могло мудро избрать из всех вас того, кто дальше прочих от небесной благодати. Только оно могло назначить первым из палачей того, кто верует недостаточно истово. Только оно могло подарить право первого шага тому, чья дорога длиннее и труднее вашей… Следуйте же к ложу, избранные.
Взмах рукава, похожего на крыло диковинной птицы. Черные мундиры и лица над ними. Черные. А ведь должной быть иначе. Не знаю, как именно, но только не так.
Проход, ведущий к дверному проему. Проход, окаймленный рядами молчаливых людей, нетерпеливо и все же послушно ожидающих своей очереди. Дорожка свечей на полу. Череда огоньков под ногами. Звезды, ведущие меня к заветному ложу? Путеводные знаки?
Лус — на моих руках, легкая, безропотная, затаившая дыхание. Лишь пальцы сцеплены в замок, такой крепкий, что кожа на костяшках заметно белее.
Мои шаги торопливы, даже слишком. Они недостойны благости, изливающейся с сияющей вершины милости, подаренной мне богами. Терпение почти на исходе, и не у меня одного: позади дышат надсадно и жадно.
Пинок, после которого дверь глухо чавкает, закрываясь. Теперь мое спокойствие снова со мной. Не в полной мере, непохожее на привычное, но хоть какое-то. Оно мне необходимо, ведь сердце уже не стучит, а скачет.
А что дальше?
Босые ноги Лус на холодном полу. Тихий вздох. Узкая, чуть шире обычной скамьи, кровать. Белая ткань поверх ожидающего нас ложа. А лучше бы была черная, сливающаяся с темнотой, висящей под потолком комнаты.
Бледные губы поджаты, во взгляде нет ничего, даже вопроса.
Само послушание. Сама покорность. Мечта любого мужчины, уставшего от сражений. Сокровищница, готовая распахнуть свои двери по первому же велению. По первому же знаку.
Что дальше?
Свечи вокруг искупительного ложа. Шипение расплавленного воска, встречающегося со своими холодными братьями. Треск смеющихся фитилей. Недобрый такой смех. Злорадный. Чему радуетесь, насмешники?
Свет, поднявшийся немногим выше наших коленей. А дальше — ни-ни, как будто воздух вдруг стал тверже камня. Причудливые тени на наших лицах. Тени, насильно обрядившие нас в карнавальные маски.
Мерцание огоньков, пламя факелов, отсветы на полированной тысячами ног брусчатке: ярмарочные гуляния в самом разгаре. Возбужденные голоса. Неровно колышущиеся тела. Прерывистое дыхание, замирающее в предвкушении представления.
Какого? Все того же. Непорочная девица и кавалер, вдохновленный ее красотой, — история древняя как сам мир. Она забавна и надоедлива, простодушна и жестока, но каждый раз актеры стараются, как в первый и последний. И сегодня главная роль у меня.
Но какова должна быть следующая реплика? Какая сцена на очереди?
Лус, сидящая на краешке кровати.
Морщины складок, разбежавшиеся по равнине простыни.
Нет, следующие слова написаны не для моих уст.
Пауза. Долгая. Но она может стать еще длиннее, потому что исполнитель из меня никудышный. Я не знаю, что делать дальше, если не слышу приказа, а командир остался где-то там. Во дворе.
Он указал мне путь, и я помню каждое слово. Грехи, с рождения копящиеся в человеке. Искупление, которое иногда смывается лишь пролитой кровью. Я знаю все это. Я готов шагнуть дальше, если бы не странный узел, неподъемной тяжестью сковавший ноги.
Сон, способный сделать возможным любое чудо. Сон, разрешающий самые вольные вольности. Край скалы и мир, простирающийся под ним. Мир, открытый для меня. Подарок. Безраздельное владение. Но широта моего взгляда слишком ничтожна, чтобы охватить все, что смотрит на меня с той, другой стороны. Мешают шоры марева на глазах. Граница зрения дрожит, как воздух над раскаленными камнями печи. Дрожит точно так же, как и я сам, но это не лихорадка. Сердце, силящееся выпрыгнуть из груди. Если бы еще знать, зачем ему вдруг понадобилось меня покидать…
Нет, это не сон. Это явь, такая настоящая, что скулы сводит судорогой. Я ведь нахожусь здесь не просто так, а чтобы что-то исполнить.
Поручение. Важное. По крайней мере, таково оно для меня, а значит, может случиться все, что угодно, прежде чем я достигну цели. Я готов? Да.
Кровь. Насилие. Смерть. Девушка, обреченная на муки. Мужчина, назначенный палачом. Всего лишь клочок ковра с неясным рисунком. Всего лишь мгновение. Я перешагну его, отдайте только приказ.
Марево, густеющее не по минутам, а по вдохам. Слезы на глазах. На наших глазах, только в ее взгляде вопрос, а своего мне не дано увидеть.
Темный взгляд, охваченный беспокойством. Беспокойством за… меня?
Ей следовало бы думать о собственном будущем, хотя оно и незавидно. Волноваться из-за кого-то другого? Ставить чью-то жизнь превыше той, что когда-то наделили тебя самого? Это же так… Глупо. Глупо?!
Это слово и вправду сейчас в моих мыслях? В мыслях человека, потратившего половину прожитых лет на то, чтобы быть тенью других людей, из которых вряд ли нашелся хотя бы один достойный? Или мое прошлое тоже только сон, монотонный и беспросветный?
Не было тысячекратно исхоженных улиц Веенты? Не было хитроумных уловок Атьена Ирриги, умеющего отыскать выгоду даже на дне вычерпанного досуха кувшина? Не было беспомощной злости, неспособной вдохнуть в тело прежние силы? Не было…