Будто подчиняясь команде, глаза бальгерито открылись вновь, но теперь уже никаких мячиков в них не было. Молодой человек сел, поднес руку к носу, недоуменно взглянул на свои пальцы, испачканные кровью, но куда больше удивления возникло в его взгляде, когда он увидел человека с разноцветными волосами.
— Не может быть!
— Может, — скучающе возразил незнакомец и без паузы спросил: — Что ты хотел нам рассказать?
— Вам? — Черномундирник растерянно окинул взглядом двор. — Я должен был предупредить эрриту Фьерде о…
Тут он, по всей видимости, что-то вспомнил, потому что, судорожно трепыхаясь, попытался встать на ноги, однако был возвращен обратно легким движением руки.
— Уходите отсюда, скорее!
— Почему я должна уйти? — спросила Эвина.
— Он приведет сюда своих людей и убьет вас!
Чего-то подобного благороднейшая из благородных и ожидала. Но совсем из других уст.
— Почему я должна тебе верить? У меня есть другие доносчики, и они пока…
— Он уже никогда ничего не донесет вам, эррита. Человек по имени Льиг Ревено разбил сегодня вечером свою голову о стену.
— Его убили? Кто? Эта белобрысая падаль приказала?
— Он все сделал сам. Потому что услышал слова проповеди, в которых говорилось о предательстве.
Эвина не поверила собственным ушам. Да, чужие слова могут иметь большую силу, но сила духа ее верного слуги была ничуть не меньшей. И он никогда бы не пошел на поводу у…
— Невозможно!
— Я видел все своими глазами, эррита. И я чувствовал то же самое. Не знаю, как объяснить… То, что говорил нам человек в белой одежде, брало за душу, словно клещами. Я не мог ни о чем думать, только слушать и… Исполнять услышанное.
— Вас чем-то накормили? Опоили? Что-то дали вдохнуть?
Благороднейшая из благородных не цеплялась за простые объяснения, вовсе нет. Существовало множество способов заставить людей действовать нужным образом, и вполне могло статься, что…
— Только слова, эррита. Были только слова.
— И слов иногда более чем достаточно, — подтвердил незнакомец, — если их произносят должным образом подготовленные уста.
— Подготовленные?
— Этот человек и все прочие, в том числе и ваш несчастный слуга, всего лишь встретились с демоном.
— С чего вы взяли?
— Ах да, я же не представился… Забыл. Прошу прощения. — Он насмешливо поклонился. — Иттан со-Логарен. Охотник на демонов.
Эвина никогда не слышала названного имени, зато кое-что знала об упомянутом роде занятий. В частности, то, что стоящий сейчас перед ней человек — враг тех, кого она хотела вернуть на покинутый престол, единственное существо на свете, которого ийани по-настоящему боялись. А значит, и ее враг.
— Что привело вас сюда?
— Можете догадаться сами, — улыбнулся тот.
— Здесь давно уже нет демонов!
— Неужели? А кто совсем недавно швырял людей в стену? Или кто-то просто был не в духе?
Благороднейшая из благородных поджала губы. Если этот наглец действительно присутствовал в Катрале уже несколько дней или, в крайнем случае, получал сведения из первых рук, возражать было бессмысленно. И все же она попыталась:
— Почему же вы за ним не охотились? Почему позволили вмешаться бальгерии?
— Если кто-то достойно выполняет мои обязанности, я не против. Но похоже, хозяин этого города имел совсем другие виды на пойманного демона, чем я.
— А что сделали бы вы?
— Отправил бы прочь. Туда, откуда он пришел. И поверьте, без всякой жестокости.
Эвина фыркнула:
— А вы спрашивали, что по этому поводу думают ваши жертвы?
— Представьте, спрашивал. И продолжаю спрашивать. Каждый раз. Правда, не все соглашаются ответить.
Благороднейшая из благородных не ждала победы на этом поле боя. С первого же взгляда на охотника было понятно: обыденным оружием его броню не пробить, а ничего другого в распоряжении эрриты Фьерде не было. Поэтому оставалось только промолчать и выслушать то, что пожелает сказать нежданный гость.
— Им нет дела до нас с вами. Они стоят в стороне, наблюдая или дергая за ниточки. В сущности, они даже неуязвимы. Я могу всего лишь прогнать их. Но не могу помешать им вернуться.
— И сейчас вы тоже пришли… прогонять?
Охотник кивнул:
— Да. Пока не стало слишком поздно.
— А если я… если кто-нибудь не позволит вам это сделать?
В ответ он кротко улыбнулся и предложил:
— Хотите попробовать?
Эвина знала, что не останется без поддержки. Вся челядь, собравшаяся во дворе перед домом, готова была сложить головы в сражении за свою хозяйку. Но это означало бы проиграть войну, так и не добравшись до первого боя.
— Если вам нужен демон, так идите и ловите его.
Прозвучало не очень-то повелительно, не так, как хотела бы того благороднейшая из благородных, но все же достойнее, чем трусливое молчание.
— Непременно поймаю. А что станете делать вы?
— Это имеет значение? — делано удивилась Эвина.
— Вы слышали, что сказал этот человек? На вас собираются напасть. И есть только два пути, ведущих вас дальше: убегать или драться. Какой выберете вы?
Она промолчала. Не потому, что вопрос вынуждал принять решение раньше времени, а по другой причине: бежать благороднейшей из благородных было попросту некуда.
Да и возможно ли сбежать от мерцающего перед глазами призрака сестры? Сестры, которая никогда не выбирала между тем, что показать врагу, клинок или спину. С недавних пор Эвина боялась не смерти и не поражения. Сильнее всего ее бросало в дрожь при мысли, что кто-то когда-нибудь сравнит двух сестер — и вовсе не в пользу оставшейся в живых.
Им всем было легче. Родителям, Лейре. Умереть, не думая о последствиях, — просто. Продолжать жить и расхлебывать эти самые последствия…
Благороднейшая из благородных стиснула красный платок в кулаке.
— Вы были сегодня на площади. Вы слышали вопросы и ответы на них. В этом городе нет больше места миру, нет места согласию. Я и вы слишком долго надеялись на слова, но все впустую. Тот, кто уничтожил наших прежних правителей, захотел сам занять их престол, а ведь он всего лишь человек. Он такой же, как мы. Так позволим ли мы возвыситься тому, чья макушка всегда была вровень с нашими?
Челядь молчала. Она не привыкла возражать хозяйке, а сейчас и вовсе понимала: время слов закончилось.
— Он не пожелал выйти на честный бой. Он совершил святотатство, которое невозможно искупить ничем, кроме смерти: пленил ийани и заставил служить себе. Он надругался над нашими богами! Те двое — чужие в Катрале, рассказы о них принесли сюда нарочно, чтобы мы забыли настоящих богов. И мы начали забывать… Многие из нас. Но я хочу и буду помнить, до последнего вздоха. А вы?
Короткое мгновение тишины, наступившей вслед за вопросом, рассеял громкий хлопок, за ним еще один. Десяток. Сотня. Но это были не те хлопки, что выражают признание ярмарочным актерам за славное представление. Бой барабанов или поступь тяжелой пехоты — вот что сейчас звучало над двором. Звучало все сильнее, и Эвина Фьерде чувствовала, что ее сердце начинает биться в такт хлопкам.
Это было не неприятно, даже наоборот, волнительно и заманчиво. Только тот, что стоял рядом, неодобрительно качнул головой:
— Наверное, вы не можете поступить иначе. Но зачем торопить события?
Благороднейшая из благородных повернулась к охотнику:
— Что бы вы ни сказали, я не стану думать иначе, чем думала прежде.
— Понимаю.
Больше он не стал тратить слова на Эвину, а обратился к черномундирнику, уже кое-как поднявшемуся на ноги:
— Ты видел всех, кто слушал проповедь демона?
— Каждое лицо.
— А не было ли среди них того человека, вместе с которым ты приехал в Катралу?
— Он стоял в первых рядах.
Если бы Эвина Фьерде смотрела в эту минуту на охотника, то могла бы поклясться, что тот выругался. Витиевато и притом совершенно беззвучно. Но военачальница, готовящая армию к сражению, уже возвращалась в дом, чтобы проститься с прежней жизнью.
И попросить у умерших прощения за то, что так долго находилась в плену осторожности.
И сейчас…
— Ты хорошо знаешь дом?
Светловолосая голова кивнула, все еще не решаясь повернуться ко мне.
— Здесь есть укромные места, чтобы надежно спрятаться?
Новый кивок. Уверенно-увердительный.
— Сейчас я пойду наружу, а ты найдешь себе убежище. Такое, о котором никто не будет знать.
— И вы тоже? — спросила она тихо-тихо, разговаривая скорее со складками воротника, а не со мной, словно боялась встретиться взглядом.
— И я тоже. Я — прежде всего. У тебя будет не много времени, но ты успеешь. Должна успеть. Просто иди и спрячься.
Вряд ли девушке что-то грозило в ближайшие минуты, но следовало убрать ее подальше. Для моего спокойствия. Или для спокойствия того, кто сейчас делил со мной тело?
Я чувствовал его присутствие яснее, чем собственную дрожь.
Я никогда раньше не чувствовал ничего подобного.
Это очень сильно походило на сумасшествие, такое, каким его обычно представляют по чужим рассказам: ощущения, основательно раздвоившиеся, но в то же время сцепленные друге другом прочнее и надежнее, чем звенья цепи.
Два мира то равномерно, то хаотично колыхались перед глазами. Казалось бы, я непременно должен был сбиться с шага, запутаться, утонуть в обилии впечатлений, но все происходило ровно наоборот, словно чья-то уверенная рука успевала раз за разом отодвигать в сторону занавеси, бесчисленными полотнищами закрывавшие от меня мой теперешний путь.
Я больше не был человеком.
А может, только теперь им стал?
Дорожка свечей вывела меня во двор, туда, где все началось. Я шел медленно, наслаждаясь двойственностью моего нового мира, дыша морозным воздухом и борясь с желанием расстегнуть душный ворот рубашки еще больше.
Только нынешней ночью мне стали понятны отчаянные безумцы, заключающие сделку с демонами. От такого ведь не отказываются. Раздвинуть границы бытия — что может быть волшебнее? Ощутить полноту своего существования, пусть отчасти заемную и все же невозможно заманчивую, — разве есть на свете вещь, стоящая дороже?
Но что-то, что-то оставшееся от того прежнего Ханнера Мори со-Веента, помнившее необходимость подчинения, не всегда возникающую из полученного приказа…
Что-то шептало мне: хоть мир и стал больше, он закончится намного быстрее, чем прежний. Чем тот мир, который я только-только начал постигать.
Болезненное ощущение гибели. Оно тоже двоилось, ведь ни демон, ни я не собирались жить вечно. Но это ни в коем случае не значило, что мы готовы были позволить убить себя раньше времени.
— Ты долго там пробыл, — по обыкновению равнодушно, может, лишь слегка недовольно отметил верховный бальга.
Следовало бы насторожиться, поймав слухом слово «долго», но меня вдруг приводит в ледяную ярость совсем другое.
Долго, значит? Хорошо. Согласен. Но почему «там», почему не «с ней»? Он говорит о месте, а не о действующих лицах. Неужели собственная сестра никогда ничего для него не значила? Выходит, да. Но точно так же выходит, что и второй участник представления — не более чем кукла. А что, он вполне прав: я же впустил в себя демона. И не жалею об этом.
— Наверное, грехов оказалось слишком много.
— Но теперь они все искуплены?
Рукояти ножей ощутимо нагрелись в пальцах, да и лезвия, прижатые к бокам, спрятанные от случайных взглядов под широкими рукавами рубашки, мало-помалу впитывали в себя тепло тела. Пока что только моего.
— Да. Я чист, как летнее небо.
— И готов к очищению души?
Ну конечно! Зачем ему волноваться о возможном ослушании? У нет же есть средство в любой миг вернуть человеческий разум обратно в пучину чужой воли.
— Я не тороплюсь. Могу подождать, пока остальные справятся со своими грехами.
Можно было еще немного поиграть с этой чернобокой мышкой, но ни я, ни мой новый напарник почему-то не хотели оттягивать неизбежную развязку. Должна пролиться кровь? Так зачем же медлить? И я вздрогнул от предвкушения боя, когда бальга, почувствовавший неладное, заставил прозвучать над двором голос прибоженного:
— Из всех грехов, выпадающих человеку испытанием, самый простой, но самый трудный в преодолении — ложь. Она просится на язык, ластясь как кошка, она обещает легкую победу во всех сражениях… Вижу, такое испытание выпало и на твою долю.
Наверное, я должен был упасть на колени и начать биться головой о каменные плиты. Не знаю. Но в любом случае не слушать, спокойно глядя на проповедника. Правда, тот ничуть не смутился и продолжил:
— Но грех — это всего лишь враг, такой же, как и все прочие. Можно отступить, поддавшись на уговоры. Можно дать отпор. Как поступает солдат?
— Солдат исполняет приказы.
— Верно, — кивнула темноволосая голова, как мне показалось, вполне удовлетворенно. — И когда я прикажу тебе ответить…
Его слова больше не трогали мою душу, хотя оставались правильными, проникновенными и даже мудрыми. Они наверняка достигали сердец всех, кто сейчас находился во дворе, но для меня звучали пустым эхом, заблудившимся среди высоких стен.
— А может быть, сначала задашь вопрос?
Больше подтверждений моего отступничества не потребовалось: прибоженный замолчал, застывая как статуя и отдавая право голоса тому, кто раньше никогда не нуждался в посреднике между собой и подчиненными.
— Что-то случилось. Что-то произошло там. Между вами.
Он все еще не спрашивал, а высказывал собственные предположения. Близкие к истине, но невозможно далекие от меня.
— Можно и так сказать.
Бальга прищурил глаза, вглядываясь в мое лицо, и с каждым мгновением этот пристальный взгляд становился ощутимо тяжелее: если бы он вдруг чудесным образом превратился в цепь, то я точно не смог бы сдвинуться с места.
— Как тебе удалось? — наконец снизошел до вопроса Иакин Кавалено, впрочем произнося слова своим обычным равнодушным тоном, словно ничуть не удивился увиденному.
Понял, какого постояльца приютило мое тело? Итак, теперь мы оба знаем друг о друге все. Беда только в том, что это означает: разговаривать нам больше не о чем. Но меня все-таки спросили, стало быть, надо ответить.
— Наверное, кто-то из них поспособствовал, — улыбнулся я, взглядом указывая в темные небеса.
Блондин, прежде так настойчиво насаждавший среди горожан поклонение небожителям, скривился:
— Больше они тебе не помогут.
Ну вот и выяснилась цена его вере! Жаль. Для меня Бож и Боженка тоже всего лишь слова, но я никогда не пытался ничего решать за тех, кто смотрит на нас с недоступной высоты.
— А мне больше и не надо.
Верховный бальга повернулся и поднялся на ступеньку вверх, словно показывая, что с его стороны разговор окончен.
Понятный ход. Наверное, даже единственно возможный. Правда, теперь уже бесполезный.
Белые крылья мантии взвились над простертыми вперед руками прибоженного:
— Ему была дарована возможность искупить свои грехи, но явлено последнее испытание: соблазн овладеть силой демона. Благодарите богов, что вы по праву рождения защищены от этой напасти! Благодарите и… исполняйте то, что вам предназначено. Его тело погублено, но душу… Душу еще можно спасти. Так сделайте все, чтобы она смогла выбраться на волю!
Вот оно. Началось, долгожданное.
Живой коридор ощетинился клинками. А я на мгновение прикрыл глаза, чтобы увидеть не то, что обычно кроется под опущенными веками, а сверкающий на солнце снег.
Шаг. Второй. Третий. Разные по длине, качающие меня из стороны в сторону, как пьяного, но неуклонно продвигающие вперед. Главное, не останавливаться.
Черномундирники то тычут в меня своими ножами, то стараются полоснуть хотя бы по коже, лишь бы удалось пустить кровь. И каждый раз пугаются, когда я, вместо того чтобы отпрянуть, делаю шаг навстречу, туда, где блестят острые лезвия, почти касаюсь их, почти обнимаю…
Это всего лишь шипы, защищающие бутоны. Всего лишь беспорядочно торчащие, не имеющие собственной головы колючки, которые легко раздвинуть и проскользнуть между, прямо к мясистой плоти цветка, никак не набирающегося сил раскрыть лепестки, узника, молящего о помощи со стороны. А я не могу отказать просящим.
Взмах — короткий, вжимающий клинок в тело, и бутон лопается, распускаясь кровавой розой.
Слева. Справа. Впереди. В полушаге сзади. Нуждающихся много, но на каждого приходится лишь по одному удару. Каждому — равное воздаяние, только так будет честно и правильно…
Их клинки взрезают воздух вокруг меня, мелькают так часто, что кажется: все пространство изрублено на беспорядочно мечущиеся куски. Но это не мешает моему танцу продолжаться.
Они могли бы остаться в живых. Я мог бы их не убивать. Все, что требовалось, — не становиться моими противниками. Отойти в сторону. Вообще уйти прочь, потому что исход любого боя сейчас предрешен в пользу победителя.
В мою пользу.