— Ты, гонишь! — зажимая нос рукой, зло выдавил Лёха.
Реп заглох. Зрители, плотнее сомкнувшись в полукруг, выжидающе затихли. Внимание сконцентрировалось вокруг лидера и его правой руки.
— Рили, сказал не трогать её. Сам выпросил, — спокойно пожал плечами Илья.
Он сел на диван, подхватив торчащую из руки нитку с иголкой, снова погрузился в работу.
— А чё это я должен постоянно тебя слушать? — Лёха обвел взглядом публику, рассчитывая на поддержку. Илья сделал еще один аккуратный стежок. — Она теперь свалила, и ментов сюда приведет. Все им расскажет. Нас всех повяжут!
Зрители поднапряглись, стали испуганно переглядываться.
— Камон, она свалила, потому что ты её упустил, — еще стежок. — И не гони, она никого не приведет и никому ни о чем не скажет. Сядь и не отсвечивай.
— С чего ты так уверен?! Ты много о себе мнишь, Илья! Я тя не боюсь, понял! — но голос предательски срывался на фальцет. — Я тоже могу вмазать!
Лёха сжал кулаки.
Иголка повисла на нитке.
Илья, встал и приблизился к Лёхе почти вплотную, оказавшись на голову выше.
— Камон, бей.
— Чё, думаешь, не ударю?! — взвыл Лёха. — Держи!
Кулак врезался в челюсть. От удара губа лопнула. Илья не шелохнулся. Лишь рот расплылся в окровавленной усмешке.
Всем стало не по себе. Лёха инстинктивно попятился.
— Те чё, вообще не больно?! — Выдохнул испуганный бунтарь.
— Ребятки, — раздался старческий голосок. Откуда ни возьмись, в паре шагов от них, появился маленький, щупленький старикашка, явно со стороны, явно чужой. — Давайте жить дружно! — котом из Леопольда, добродушно улыбнувшись, изрёк он. — Нехорошо друзьям кулаки чесать, друг друга обижая. Друзей ценить нужно.
Илья задумчиво, по-птичьи склонил голову вбок. Щелчок. В руке у него сверкнул фронтовой нож «Microtech». Лёха сделал еще пару шагов назад, замотал головой и примирительно забормотал:
— Э-э-э, Илюх, ты чё?
Лёха завертелся, озираясь в поисках помощи, но толпа выражала лишь пассивное любопытство.
— Не ссы Лёха, — Илья протянул ему нож, с искалеченной руки, пачкая рукоять, капала кровь. — Это твой шанс — докажи, что ты главный. Неизвестно, что этот дед видел, а он, уверен, расскажет. Камон, ради будущей революции! Сделай это!
— Ребятки, я это… Ничего не видел! — старик испуганно заморгал. — Ничагошеньки не видал! Просто гляжу, молодежь, а я обычно туточки ночки переживал.
Толпа сомкнулась, отрезав пятившемуся свидетелю путь к отступлению.
— Вы чаго, ребятушки, сбрендили совсем?! Не по-христиански это, не по-людски!
— Рили, если ты заметёшь следы, сможешь диктовать всем свои условия. Ты станешь лидером будущей революции. Всем докажешь, что ты — право имеющий, а не тварь дрожащая, — вкрадчиво продолжал Илья. — Камон. Бомжа даже искать не станут.
Лёха колебался, жадно пытаясь найти поддержку и отвертеться.
— Ну, это так-то серьезно…
Илья смотрел со все большим презрением.
— А как ты думал? Революция — дело серьезное! Не томи! — нетерпеливо науськивал он, будто дело уже решилось, а промедление — трусость.
Лёхе ничего не оставалось, как неуверенно взять оружие. Пальцы подрагивали. Он подошел ближе к старику, безотчетно цепляясь за детали бомжеватого прикида: грязная, желтая куртёнка, за плечами поношенный рюкзачок и спертый гниловатый запах отходов. В попытках обрести уверенность он стал флиповать, но добился лишь скользящей царапины на ладони от скальпелеобразного лезвия. Заскулил. Еще раз умоляюще обернулся на Илью.
Илья ободряюще кивнул.
Толпа затаилась.
Леха, зажмурившись, наугад ткнул старика ножом. Вздрогнул и открыл глаза, нож упал в песок. Старик накренился и повалился следом.
Лёха в ужасе смотрел на неподвижное тело у ног.
— Я… это не я… — бессвязно забормотал он.
Илья присел на корточки, прощупал пульс. Поднялся, вытер руки влажной салфеткой, констатировал:
— Убил.
— Да, пошел ты, псих! — выкрикнул Лёха и кинулся прочь. — Это не я! Я не убивал!.. Это ты — ты виноват! — повторял он, пробираясь к выходу.
За ним, как по команде, побежали остальные.
В дверях образовалась толкучка и давка. Все старались как можно скорее свалить с места происшествия. Кто-то задел плечом выключатель. Свет притух, опуская сумрачный занавес несостоявшегося концерта.
На спокойное лицо Ильи падали тени, придавая его обличью демонический вид. Он равнодушно наблюдал, как его армия, подобно крысам, бежит с тонущего корабля. Оставляя после себя лишь захламленные мусором ряды опустевших паллетов.
— Тупоголовое ссыкло, — процедил Илья, когда они остались в подвале вдвоём с бледным Максом. Возможно, тот был просто в шоке и не мог двигаться, а, возможно, он остался единственно верным своему лидеру. — Камон, мы их теперь этим трупом повяжем. Больше никто не посмеет вякать что-то против.
Илья наклонился, салфеткой подобрал выроненный Лёхой нож.
Потыкал, валяющегося на песке старика носком кроссовок от Гуччи.
— Чего разлегся? Поднимайся!
— Не бейте меня старого! — пробормотал старик. Вставая, он беззащитно поднял руки. — Я ничегошеньки не видал! — в лисьих морщинках испуганно метался страх.
— Бить не буду, не ссы! — Илья не спеша подошел к старику и заглянул в глаза. — Но ты — лечишь. А меня лечить не нужно.
Нож зашел в грудь легко. Теплая кровь залила руки. Старик выдохнул, растерянно глядя на убийцу. Илья медленно потянул за рукоятку, наслаждаясь агонией, вытащил лезвие. Вспышка и жизнь перестала плескаться паникой в глазах. Старик, накренившись вперед, упал на Илью. Илья брезгливо его оттолкнул, и тот рухнул в песок.
Тщательно обтерев нож, Илья спрятал лезвие и посадил «Microtech» на клипсу в карман джинсов.
Макс побледнел еще больше, переминаясь с ноги на ногу, он не знал, куда девать взгляд, старательно отводя его от убитого и от Ильи.
— Нужно замести следы, — отдал приказ Илья.
— Ок, — быстро согласился Макс.
— Включи нормальный свет. Собери весь мусор и паллеты. Сожги.
— Я пригоню парней, они быстро обстряпают.
— Нет, — возразил Илья, — сам. Сюда никого не впускать!
— Ну, хорошо-хорошо, я понял.
— На кухне пусть закругляются. И следы хорошенько заметут. Пригрози, что лично проверю и, если что, расчет не получат. Проследи, чтобы качки закопали псину, а не бросили. Пусть забирают пиво и медвежатину. Мне только лапы и голову погрузи. Остальное — тоже в ту яму, которую выкопали в прошлый раз, и — закопать. А потом пусть валят по домам. Расчет переведу после того, как проверю их работу. Иди. Я пока руку дошью.
Макс кивнул. Быстро щелкнул выключателями, вернув яркий свет, и с облегчением шмыгнул за дверь, ведущую на кухню.
Илья сел. Растревоженная рука опять превратилась в месиво. Скрепленные швы разошлись. Пришлось все перешивать. Он снова обработал руки и поле. Снял расползшиеся нитки и аккуратно стал накладывать стежок за стежком. Одной рукой было неудобно и долго.
Пока Илья зашивался, Макс, отдав указания, пробежался с пакетом, собирая упаковки от чипсов, колы и шоколадок. Пыхтя, и то и дело что-то роняя, вынес паллеты, покрикивая за дверью на качков.
Илья, закончив, забинтовал руку. Подвал опустел. Он прошелся, ковыряя песок в поисках того, что могло бы выдать их присутствие. Все, за исключением изгвазданной кровью площадки возле дивана и самой арены, было чисто.
Он задумчиво уставился на труп бомжа. Его нужно было вынести подальше, к забору, чтобы менты на них не вышли. Но и не слишком далеко. Все должны ссыкануть, что труп нашли в окрестностях завода.
Дверь хлопнула. Вернулся запыхавшийся Макс.
— Всё?
— Да. Вот я сумку еще нашел, наверное, той девки. Куда её? Яму уже закопали. Сжечь или по дороге выкинуть?
В подрагивающей руке Макс держал огромную, потертую сумку, а в другой канистру с остатками бензина.
— Не-е, давай сюда. Я ей сам верну. И это тоже, — он забрал канистру и сумку.
— А если она кому наболтает?
Илья отодвинул кальяны и сумку в отдельную кучу подальше от дивана.
— Не наболтает. Одноразовый телефон есть?
— Д-да.
Открутил крышку и облил остатками бензина диван, кинув канистру туда же. Достал зажигалку в форме черепа и запалил эту кучу. Критически осмотрел арену и догорающий диван. Неудовлетворенно поморщился — повсюду следы, нужно позвонить человеку, пусть зальет все нахер бетоном.
— Завтра в десять вечера позвони ментам, скажи, что нашел труп на заброшенном заводе.
— А зачем?
— Меньше знаешь — крепче спишь, Макс. Камон, тело нужно вынести и оттащить подальше от подвала к забору. Менты не будут особо заниматься бомжом, но надо, чтобы даже случайно на нас не вышли. Телегу притащи, в которую медведя грузили.
Макс сбегал за тележкой.
— А может, попросим грузчиков, они не далеко уехали, — нерешительно предложил Макс.
— Не говори дичь. О трупе, кроме своих, знать никто не должен!
Илью сильно ослабила потеря крови. Старикашка оказался тяжелым, утащили его с трудом. Еще и грязюка вперемешку со снегом. Колеса вязли. Порядком употев, они бросили труп у забора.
Шли обратно, сшаркивая глубокие колеи от телеги. Илья подумал, что кроссы от Гуччи погублены.
Управившись со всем, он еще раз проверил кухню. Убедился, что в целом следов никто не оставил, и все чисто, достал телефон и рассчитал персонал.
— Бери свой кальян и вали домой, Макс, сегодня ты единственный показал себя, как истинный революционер — история тебя не забудет, и я — тоже.
Сжимая плечо Макса травмированной рукой, Илья вперился парню в глаза. Увидев там такие знакомые страх и восторг, он довольно кивнул и отпустил его, забрав ключи от своей тачки.
Первым делом Илья заглянул в багажник 222-ого, там лежали лапы и голова убитого медведя. Он брезгливо поморщился — весь багажник был уделан кровью, потому что никакая свинья не позаботилась подстелить что-нибудь. Придется отдавать машину в чистку.
Сумку и свой кальян он сунул на заднее сидение. Сел в Мерс и, газанув с места, поехал домой.
***
Аня не помнила, как добежала до дома.
Очнулась в подъезде, села на лесенку. Слёз не было, одна сухая обида и горечь. Щеки горели.
— Все дерьмо этого мира липнет на меня, — прошептала она себе. — Я не в порядке, — добавила и уронила голову на колени.
«Дитя смерти» это прозвище досталось ей еще в детстве от спившегося отца.
Отец в память о том, что был историком, каждый раз, напиваясь, рассказывал ей о зловещей королеве Франции — Екатерине Медичи, еще до ее кровавых деяний народ успел прозвать Екатерину — «Дитя смерти».
Рассказывать отец умел, и каждый раз он вплетал Аню в эту чужую ей судьбу все навязчивей. И вот сейчас эта злосчастная королева и ее проклятье — «Дитя смерти» — вирусной программой крутилось в голове.
— Бред, — снова заговорила она с собой. Больше утешить ее было некому. — Это все бред.
Она огляделась. Из-за кадки с землей дрожащими руками достала заныканные на черный день сигареты.
Соседка как-то решила навести в подъезде красоту и вынесла туда из квартиры кадку с цветком. Потом соседка съехала, цветок завял. Кадка с землей служила теперь пепельницей и плевательницей. Цветок, среди измазанных стен и грязи, выглядел нелепо — он был здесь чужаком — а кадка прижилась.
Аня, закурила, глубоко затягиваясь. Быстро выкурила сигарету, закурила следующую. Мысли приугасли. Но все внутри продолжало бултыхаться и кипеть.
Обидней всего в этой дрянной истории было то, что она потеряла сумку со всеми вещами: там лежали пропуск, студенческий, халат, сменная обувь, хирургический колпак, перчатки, доклад и три библиотечные книги. А еще кошелек, а в кошельке — последняя сотка. С одной стороны, она понимала, что легко отделалась, но завтра семинар, а доклада нет, нет халата, обуви, колпака, книжек… Как она будет учиться, работать, где взять деньги, чтобы восстановить эти вещи?
Придется завтра вернуться и поискать. Но как туда вернуться?!
Захотелось помыться. Отмыть от себя этот проклятый день. Отмыть все следы, оставленные чужими взглядами, касаниями, мыслями.
Её стало клонить в сон. Еле-еле поднялась. На ватных ногах забралась на свой этаж.
Открыла дверь своим ключом, уже понимая, что в доме опять собрался шалман. С порога запахло кислым перегарищем и табачищем.
Из кухни доносились пьяные голоса.
— Не, этих не люблю, Таха! Подкидыши они! Вот те деточки, первые, которых отобрали, любили меня, а этих Нюрка против меня настроила, не любят они меня, — пьяно плакалась на кухне Валька.
— Нюрке вашей давно замуж пора и свою семью завести, а не в вашу лезть, — резонно заметила собутыльница.
— Ага, интеллигентка хренова! Она на нас смотрит, как на нелюдей каких!
— Добрая ты Валька, я б её давно выгнала!
— Да что ты! Этот, вон, не даст — дочь же! Он её сам-то лупит, а я только раз сказать что попробовала, он меня чуть не убил! Кто там шарабанится в коридоре? Степка, ты?
Аня вздохнула, нехотя призналась:
— Нет, это я.
— Ты где по ночам шляешься, проститень?!
Аня проигнорировала вопрос. Очень не хотелось заходить на кухню, но пришлось.
Отец спал, уткнувшись в стол, иногда похрюкивая во сне. Рядом сидели обрюзглая Валька в вышарканном халате и ее вечная собутыльница Таха.
Компания, к большому облегчению Ани, заседала сегодня не в полном составе, не хватало старика Егорушки, Степки с Аллкой и прочих «братьев по бутылке».
На столе — водка, квашенная капуста и надкусанный соленный огурец. Сегодня, видимо, шиковали — настоящая бутылка, а не аптечные фунфырики.
— Детей хоть накормила? — налив себе воды из-под крана, вздохнула Аня, устало глядя на гору немытой посуды. Запоздало вспомнилось, что ела сегодня только утром. Еще раз брезгливо посмотрела на стол и решила, что сначала примет душ и забросит вещи в стирку.
— Накормила, тебя не спросила! Лучше скажи, кто рожу разбил?! Шалавится она! Вот отец проснется, я ему скажу!
Игнорируя пьяную ругань мачехи, Аня вышла из кухни и отправилась в ванную.
Принимать ванну — слишком дорогое удовольствие, хотя и горячо любимое Аней. Но долг за квартиру и так грозил им всем выселением. Поэтому она, как всегда, обошлась душем, хотя мысленно называла это полноценной ванной.
Тело расслабилось. Глаза слипались, силы иссякали. Аня решила обойтись без ужина.
На цыпочках прошла в комнату. Свет включать не стала.
Попривыкнув к темноте, различила силуэты спящих Вадика и Арины. Она подошла, поправила спавшее на пол одеяло Вадика. Легла рядом и мгновенно провалилась в сон.
***
В дверь стучали.
Аню кто-то тормошил.
Просыпаться не хотелось, но будили настойчиво.
Тревога проникла через сон. Аня открыла глаза. В темноте над ней нависли испуганные лица Вадика и Арины.
— Т-т-та-ам с-т-т-тучат.
Аня соскочила с постели, от чего в глазах потемнело. Чтобы не упасть пришлось сесть обратно.
— Чего ломитесь?! — грозно рявкнула она.
— Там человеку твоя медицинская помощь нужна! — голос отца был почти трезвый. — Давай, Анют, по-быстрому выходи!
Аня накинула халат, завязывая его на ходу. Арина схватила её за руку.
— Аня, не выходи! Я боюсь.
— Все хорошо, спите, — шикнула она. — И дверь за мной закройте.
Она вышла в прихожую. На старом линолеуме обозначались бурые пятна крови вперемежку с кусками грязи.
— Что случилось?
— Егорушку гады какие-то пырнули! Он на кухне, — встревожено сообщил отец, потирая заросшую щетиной бороду.
На его помятом лице читалось жестокое похмелье. Порадовавшись, что не белая горячка, Аня попробовала самый разумный вариант:
— В больницу надо.
— А ты на что учишься? Его не примут, у него ж даже полиса нет!
— Ладно, — хмуро согласилась она и растерянно замерла на пороге кухни.
Казалось, кто-то пошутил и посадил на стул слепленную из грязи статую старика.
Для пущей картинности Егорушка драматично прижимал перепачканную руку к груди. Пропитанная кровью грязь, облепив тело устрашающим коконом, стекала на пол ржавой кашицей.
Перед Аней сидел ужас медика.
— Что, дашь умереть старому? Не любишь ты меня, девочка, — слабо прокряхтел «ужас».
Это была правдой Егорушку Аня не любила больше остальных собутыльников отца. Возможно, потому что он появился в их доме первым, еще до того, как алкаши стали нормой в их жизни. Еще тогда, когда Ане казалось, что отец вот-вот бросит пить и вновь займется наукой в своем НИИ.
Егорушка приходил каждый день с бутылкой и ядовитыми жалениями. Приходил, словно специально руша остатки детских надежд. Его лукавая улыбочка и плутовская проницательность, с которой он обращался к Ане, довершали созданный когда-то гипертрофированный образ пакостного лиса.
— Он потерял много крови, кроме того, из-за грязи может начаться абсцесс, — констатировала Аня.
Подошла к старику. Решительно стащила с него перепачканную одежду, оголив больного по пояс.
— Удивительно, что вы еще живы, — ошеломленно выдохнула она. — Рана точно напротив сердца!
— А у меня сердечко в правой сторонке. Кроме тебя, светлая, мне эту ранку никто не затянет. Ибо нанес ее изверг. Ибо те бесы происходят не от рода человечьего, а от самого Хаоса.
— Молчите, не тратьте силы! Зашить рану я еще могу, но неизвестно, что там внутри — может быть и внутреннее кровотечение…. — наконец решившись, она обратилась к отцу. — Нужно принести тазик и полотенце, обтереть его.
Тот, хмуро кивнув, принес все необходимое.
Аня, привыкшая работать в больнице, понимала, что у нее каждая минута на счету. Старалась делать все четко и быстро. Вместе с отцом тщательно отмыла старика. Егорушка кряхтел, но молчал. Бледно-серый цвет кожных покровов был не краше грязевого кокона.
— Аня, — виновато заговорил отец, между делом осторожно тронув ее за щеку, на которой остался синяк после Лёхиной оплеухи. — Это я, да? Я не помню. Прости меня.
Аня промолчала. Отвернулась к раковине, остервенело промывая руки с мылом. Достала из аптечки бинты и нитку с иголкой. Эти трезвые угрызения совести были хуже, чем пьяные вспышки гнева. Раньше она постоянно покупалась, разрывала себе душу, веря, что там, в проспиртованном теле все еще бьётся человек. Но после того, как отец ударил Вадика, верить в это она больше не имела права.
— Нитки у меня обычные — хирургических нет. Последнюю перекись истратила на избитого Вадика, — укоризненно напомнила она отцу то, что никогда ему не простит. — Придется обойтись подручными средствами.
Аня вдела нитку в иголку взяла водку со стола.
— Эй, не трогай водяру! — пьяно запротестовала Валька.
— Закрой пасть, — глухо рыкнул на неё отец. — Пусть делает свое дело.
Аня знала, что хирург из нее никудышный. Руки дрожали, старика было жаль, и чем больше жалела, тем хуже получалось. Он не стонал, лишь тяжело дышал и покряхтывал.
Перед глазами возникло отчужденное, спокойное лицо Ильи, зашивавшего себе руку. А ведь он спас её. Заступился, хотя, получив травму и потеряв много крови, был слаб и уязвим. А она ему не помогла. Укололо чувство вины.
Она, подавляя угрызения совести, вспомнила собак, медведя и чушь, которую Илья втолковывал толпе. Нет, каждый сам делает свой выбор, и сам должен нести за него ответственность. Аня никак не сопричастна судьбе Ильи. Она заставила себя выкинуть мажора из головы и сосредоточится на деле.
Шов вышел корявый, но с горем пополам она справилась. Подрезав нитки ножницами, как можно туже перевязала грудь.
— Надеюсь, что не будет нагноения. Обязательно постельный режим и наблюдать каждый день — швы нужно обрабатывать. Потом посмотрим, как заживать будет, снимем.
— Отлеживайся у нас. Валька постелит тебе на полу, — налив остатки водки в стакан, отец одним махом осушил его и ткнул Вальку локтем, мол, исполняй.
Сожительница, недовольно бурча себе под нос, нехотя поднялась и пошла готовить гостю постель.
— Заживет, не боись, деточка, — простонал Егорушка. — Твоей светоносной рукой всё срастется. Я сделал ставку на тебя и твой свет. И не ошибся, ты избранное дитя солнца.
Аня вздохнула. Кажется, у старика начался бред. Она приложила руку к его лбу, проверяя температуру. Однако вопреки ожиданию кожа была сухой и холодной, и пульс едва прощупывался.
— Возможно, скорую все-таки придется вызвать.
***
Аня сварила борщ, а дома хлеб закончился. Что за борщ без хлеба? Да и сметану хорошо бы купить, если денег хватит. А то без сметаны — тоже совсем не то.
Аня оделась и пошла в магазин, чтобы успеть до прихода Вадика с Ариной.
В магазине, не знавшем ремонта лет 20, попахивало тухлятиной. Проходы, заваленные продуктами, вынуждали покупателей толкаться и переругиваться. Аня с трудом отыскала свободную корзинку. Потом шла по рядам и рассеянно соображала, зачем ей понадобилась корзинка, когда в неё нечего класть. Хлеб и сметану можно в руках к кассе донести.
Стеллажи с алкоголем, крупная вывеска: «3 бутылки «Бочарей» по цене одной!».
«Лучше бы на сметану акцию сделали», — грустно подумала Аня.
Среди коричневых бутылок стоял кто-то смутно узнаваемый. Она вернулась на пару шагов, пригляделась, это был бывший одноклассник Гоша. Он когда-то дружил с Матфеем. Аня обрадовалась ему — он мог что-нибудь мимоходом бросить о том, как и чем живет школьный друг.
Она окликнула парня. Гоша подошел вразвалочку, в руках пиво, выглядел он так, как будто застрял в возрасте пятнадцатилетнего подростка на всю оставшуюся жизнь.
— Здорово, тихоня, — гаркнул он на весь магазин, так что встречные покупатели обернулись на них. Аня смутилась. — Чё к Матану-то пойдешь завтра?
— Привет. Куда пойду? — наморщив лоб гармошкой, не поняла Аня, уже жалея, что подозвала Гошу. Какое ей дело до Матфея, она больше не часть его жизни.
— На похороны Матфея Журавлева, — сделав ударение на полное имя одноклассника, протянул Гоша. — Куда ж еще-то? Гы, на днюхи-то свои он старых друзей давно перестал звать.
— Что?
— Слухай, ты чё совсем отмороженная и не знаешь?! Умер он! Рак, говорят, был.
— Что?!
Пальцы сжали ручку корзинки слишком крепко, отчего пластмасса хрустнула.
— Ой, ладно, всегда ты с приветом была. Мне идти надо, — хмыкнув, махнул рукой Гоша. — Все чуки-пуки!
Он ушел.
Пальцы разжались. Корзинка с грохотом упала на пол.
Аня вернулась домой, забыв и про хлеб, и про сметану.
Отец что-то спросил, встретившись в прихожей.
Она посмотрела сквозь него, изменив своей привычке распознавать градус его трезвости. Скользнула к себе в комнату, закрылась, надеясь, что отец не станет к ней сейчас приставать.
Дети еще не пришли, у нее было время осмыслить. Хотя, что тут осмысливать? Вероятней всего Гошан деградировал до того, что стал шутить не смешные шутки за гранью или просто ляпнул ради сплетни. Но не похоже было ни на шутку, ни на сплетню.
А на что же тогда похоже? На правду?
Нет. Матфей не мог умереть. Она бы почувствовала. Он даже никогда не болел. Эдакий сталкер.
Вспомнилось, как ему поздней осенью взбрело в голову, что на здании городской администрации обязательно должно быть нарисовано граффити с портретом Бакунина.
Рисовать они потащились ночью. Вернее, рисовал, конечно, Матфей, а Аня сторожила, чтобы никто его не заметил.
Ночь оказалась холодной. Матфей же, чтобы одежда не сковывала движения, рисовал в одной футболке.
В итоге, бегающая вокруг него Аня, сильно простудилась, а Матфею — хоть бы хны! Кроме угрызений совести, которыми он пытал заболевшую Аню, старательно, но совершенно бестолково ухаживая за ней.
Аня улыбнулась. Он чуть не убил её тогда, силой заставив съесть мёд. Из-за простуды она потеряла голос и всеми силами пыталась жестами и хрипами объяснить ему, что у неё аллергия и ей нельзя пихать это в рот. Но он решил, что она капризничает и садистки заталкивал в неё ложку за ложкой лучшего «лекарства». Как следствие в дополнение ко всему, у Ани началась острая аллергическая реакция — отек Квинке. Она распухла, и ей было неловко, что Матфей это видит.
Когда до Матфея, наконец, дошло, что ей нельзя мёд, он стал вести себя, как сумасшедший: наорал на неё за то, что она ему ничего не сказала, а когда измученная Аня показала на горло, и он вспомнил, что она не может говорить, стал просить прощения. Тогда Ане хотелось одного, чтобы он перестал кричать, ушел к себе домой и дал ей спокойно умереть.
Что бы она отдала сейчас за ложку мёда из его перепачканных краской рук? Огляделась: нечего ей особо отдавать.
В их с детьми комнате даже стены были голые. Пару лет назад Аня содрала выцветшие заплатки обоев, которые островками соцветий сохранились на стенах еще от прошлых хозяев квартиры. На новые денег не было, и они с Вадимом и Ариной устроили креатив. Две стены разрисовали просроченной краской, которую кто-то предусмотрительно оставил рядом с помойкой. Другие заклеили постерами, как делали в девяностые. Было весело творить это безобразие и получилось вполне себе миленько.
Аня открыла форточку старого деревянного окна. Чиркнув спичкой, закурил. В этом месяце она давно перебрала свой лимит в одну пачку. Да и пофиг уже.
Она вязла в тягучем клейстере мыслей. Они комом застряли где-то в горле и давили на грудь.
В кармане зазвонил телефон. Аня поняла, что сидит в комнате, в верхней одежде. Достала телефон из кармана куртки. Отвечать не хотелось — номер незнакомый, скорее всего, очередной банк — будет требовать, чтобы она выплатила отцовский кредит. Отец всем раздавал её номер.
— Ало, Аня Речкунова?
— Да.
— Это Вера Константиновна, ваш классный руководитель. Анечка, ты, наверное, уже в курсе, что с нашим Матфеем случилось? Похороны завтра, я обзваниваю ребят. Ты пойдешь проводить?
— Нет, — хрипло прошептала Аня и нажала отбой.
Там, в мыслях они снова сбегают с ним с уроков, заскакивают в электричку зайцами, сидят на лавочке близко-близко и слушают, как стрекочут вагоны. Она придвигается к нему еще ближе. Дыхание сбивается, становится жарче, щекочет за ухом и волнует так, что хочется летать.
Матфей отодвигается — впереди вся жизнь, и все нужно сделать правильно. Нужно дождаться официального взросления, чтобы быть готовыми. Но она знает, знает, что он просто боится сделать ей больно или что у них может не получиться. Они много говорят об этом, и все откладывают — впереди еще вся жизнь, успеют.
Заглядывая в облака, они строят там воздушный замок и мечтают, как вместе сбегут туда — к морю и свету. Сбегут навсегда.
Тропинки лета мельтешат под босыми ногами заплетаются и путаются в холодных осенних дождях. Небо прячет солнце, и не найти уже воздушного замка среди серой хмари.
У Вальки будет ребенок от отца. Ходит с брюхом пьяная, смотреть тошно.
Так хочется уйти из этого болота. Хочется на волю. Идеи Бакунина и Кропоткина теплятся в душе. Над головой реет небо беззаботным стягом свободы.
Беззащитный комочек на руках у Ани. Первая улыбка, подаренная ей братом. Теплые пальчики сжимают её руку, тянутся к ней.
Рука Матфея повисает в воздухе. Зовет за собой, на волю.
У Вадика режутся зубки, бессонные ночи. Аришка несет пеленки. Доверчиво жмется, заглядывает в глаза. Робкий детский лепет, едва различимый: «Аня не уходи».
Матфей строит замок и зовет за собой свою принцессу быть там с ним. А принцесса уже взрослая и не верит в сказки.
Поздно! Она заякоривается в болоте. И ничто уже не вытянет её из круга тех обязательств, которые она взяла на себя.
А он… Он свободен… И нельзя его топить, душить в своем болоте…
Ему нужно найти настоящую принцессу для своего замка… Ему нужен воздух, свет и легкий полет. А она… Слишком тяжелая у неё ноша, чтобы оторваться от земли.
Выбор сделан и уже поздно делать иной. Поздно. Везде опоздали… А ведь казалось, что можно собрать эту проклятую вечность.
В коридоре шум, пришли дети, а она не купила хлеба и сметаны. Накурила еще тут…
Замахала на дым, пытаясь выгнать его в открытую форточку.
Вытерла слезы, закрыла форточку спрятала сигареты.
Хлеб и сметана! Ей нужно срочно купить хлеба и сметаны, а то ведь голодные останутся.
***
Илья наматывал круги по городу. Дела и пробки.
Пробки отнимали слишком много времени. Дела непозволительно буксовали.
Он нетерпеливо постукивал пальцами по рулю, отбивая орущий в машине реп:
«Я валяю дурака во имя интереса. Сучки ждут моего звонка, чтоб снять мой стресс. Я не улыбаюсь…
Нищебродам давно надо влепить такой налог на машины, чтобы всё быдло сгинуло нафиг, освободив дорогу для нормальных тачек и людей. Но слабовольная власть заигрывает с беднотой.
…Не-не-не, я валяю дурака во имя интересов, Я не брал типов в друзья лишь только потому, что от них пахнет весом».[1]
Крутанул руль, объезжая тормозящую впереди Ниву.
Шофер Нивы возмущенно засигналил.
Илья показал ему фак.
На кисти у него набита звезда Хаоса. На предплечье — цитата Ницше: «Нужно носить в себе еще Хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду». Портрет лучшего киношного воплощения Джокера всех времен, которого сыграл Хит Леджер, оправлялся от укуса суки.
Да, нужно быть подобно Джокеру, чтобы родить звезду. Именно поэтому сейчас все так тащатся по этому персонажу. Сознание людей принимает Хаос, но теперь нужно, чтобы и Хаос принял в себя людей. И когда это произойдет, вся эта сосущая пустота внутри станет пустотой вовне. Хаос освободится, а он, Илья, станет частью свободы Хаоса.
План с бомжем накрылся. Тело мусора так и не обнаружили. Илья отправил Макса на разведку, тот тоже не смог ничего найти.
Пришлось идти самому, но бомж реально исчез.
Еще и Леха — слабонервное ссыкло — сорвался. Родичи отправили его лечиться в Швейцарию. Илья подозревал, что исчезновение трупа не обошлось без вмешательства умного папани Лёхи. Если тот ему выложил, что порезал человека, то папаша грамотно замел следы.
Да и черт с ним с Лёхой. Макс покрепче и более ручной.
Пришлось признать, что, несмотря на всю свою лайтовость Нечаевский план по объединению революционной ячейки трупом не удался. Видимо, на идее лежало историческое проклятье.
После того случая на заброшенном заводе Илья не встречал Аню. В универе она не появлялась. Надо было бы узнать адрес и присмотреть за девкой, вернуть ей барахло.
Он вспомнил про сумку. Она валялась на заднем сиденье. Решил поглядеть, что там. Все равно особо заняться нечем.
Сумка оказалось настолько изношенной, что даже держать в руках её было стремно. Поборов брезгливость, он все-таки открыл её: ни черта интересного: халат, прочее обмундирование, учебники. В кошельке — кипа автобусных билетиков и совершенно смехотворная сумма денег. А вот это уже интересно — пачка сиг. Аня производила впечатление пай девочки, тихони. Пристрастие к табаку выбивалось из логической цепочки ее характера — это Илье не понравилось.
Три библиотечные книги, одна по педиатрии, Достоевский «Бесы» и стихи Цветаевой — бабьи сопли. Поэты — это вообще дикий отстой. Единственный, кто был более или менее норм — Маяковский.
Илья открыл книгу на замятом уголке: стихотворение «В раю». Прочитал:
Воспоминанье слишком давит плечи,
Я о земном заплачу и в раю,
Я старых слов при нашей новой встрече
Не утаю. (…)
Кек, отборная женская хрень. Сучка мечтает о рае, но ищет его совсем не там, где нужно.
Поверх этого тупого стиха вывел:
Кто вы?
Мы
разносчики новой веры,
красоте задающей железный тон.
Чтоб природами хилыми не сквернили скверы,
в небеса шарахаем железобетон.
Победители,
шествуем по свету
сквозь рёв стариков злючий.
<…>
Мы идём
нерушимо,
бодро.
Эй, двадцатилетние!
взываем к вам.
<…>
Всех младенцев перебили по приказу Ирода;
а молодость,
ничего —
живёт.
Он аккуратно сложил все шмотье обратно, если умная — поймет, если тупая — хоть увидит что-то умное. Набрал номер.
— Камон, пробей адрес Речкуновой Анны? Да, в телеге кинь.
Илья щелкнул радио — тревожно забурчали новости.
То ли еще будет: «Мы идем!»
Он нажал «старт», мерин покатился в сторону трущоб.
По указанному в сообщении адресу Ани не оказалось. Сказали, что она на похоронах.
Пришлось разворачиваться и ехать в другую часть города — на похороны.
[1] Скриптонит «Я не улыбаюсь»