Реми… Реми покупал картинную галерею и превращал её в склад невостребованного хлама, который, в свою очередь превращался в забегаловку, потом в бюро путешествий, потом в цветочный магазин. Реми отыскивал замок в Бретани, который он намеревался превратить в пятизвездный отель, спортивный клуб и шикарный ресторан. В итоге замок отходил под японский клуб гольфа. Реми собирался ставить пьесу, которую он сам собирался написать… Реми был мечтателем, у которого были деньги…
Они всласть наплавались на закате Европы, пришлось купить плавки первая разменянная пятисотка из татьяниных — отужинали в непомерно дорогом кабаке возле казино и отправились играть в рулетку. Народу было много, все — пляжные, надушенные, загорелые. Мужички с золотыми цепями на бычьих шеях, с "картье" на крепких запястьях, дамы — у каждой в мочке уха по трехкомнатной квартире, на безымянном пальце по шале… Попадались и персонажи, словно вырезанные из целлулоида черно-белых фильмов. Так под стеклянным колпаком, колоннами отгороженного, бара величаво накачивался фрачный Кери Грант, а в холле гуляла молодая и прелестная сумасшедшая в развевающихся лиловых шелках.
Борис играл второй раз в жизни. Никакой системы у него не было. Он поставил сотню на красное. Вышел ноль.
— Ты в тюряге, — сказал Реми, — тебя заперли. Затем вышло красное, и Борис сотню забрал. Какое-то время он наблюдал за играющими, потом решил, что если черное выйдет трижды, он поставит дважды на красное. Он поставил и выиграл, удвоил до четырехсот и выиграл снова.
Пьер приехал без документов, и его в казино не пустили. Он сказал, чтоб про него забыли — он вернется сам. Люк ушел с какой-то пухлой, как надувной матрас, девицей на пляж. Реми зевал и ставил сотню за сотней на 26. Хорошо иметь вместо папы сейф размером с Триумфальную арку… В начале первого Борис удвоил свой капитал. Кроме отыгранных татьяниных у него теперь был собственный запас тысячи в три с половиной. К двум утра у него оставалось несколько сотен. Он отыграл тысячу и злой и усталый отошел от стола. В голове звенело. Голос крупье, объявлявший: — Vingt-six, noire, paire et passe.." — звучал глухо, как из-под воды.
Люк вернулся без девицы, но с косяком травы и они долго сидели на берегу, потягивая из фляжки старый "арманьяк", покуривая и глядя, как волны набегают на песок. В небе меж звезд двигался поток огней, точно такой же мелькал на горизонте в океане.
— Представляешь, — говорил Люк, — я с ней был в одном классе. Сонная такая, невзрачная писюшка была, а по математике, по физике, по немецкому забивала всех. Сколько мы? Лет десять не виделись? Вышла за типа, у которого сеть пошивочных, переехала сюда. Тип этот её болтанул с какой-то полячкой и отвалил открывать свои швейные в Краков. Вот она теперь пашет в ресторане казино, ждет вестей о разводе. Дома пацан двух лет. Была очкастая, худенькая, теперь линзы носит и прибавила 200 мега, разнесло её, видел? Банально, как куча говна. Называется — жизнь.
— Не пора ли сваливать, — уныло спросил Реми. — Мне завтра нужно быть в полной форме.
— Она сейчас вернется, — сказал Люк. — У нее здесь две подружки, из местных. Пойдем посидим хоть с полчаса…
Толстушку звали Клотильдой. Одна подружка уже спала, но вторую, Розу, уложить можно было только силой. Они пошли к Розе, которая жила на первом этаже уютного нормандского домика и просидели до четырех. Сначала пили холодное белое, потом кофе, Роза лезла к Реми, расстегивала ему рубашку, гладила по груди. Реми зевал, закатывал глаза, вяло отшучивался, но в итоге был уведен на антресоли и появился взъерошенный и взлохмаченный, с блудливой улыбкой на губах.
— Поехали? — бодро спросил он.
Они расцеловались с Клотильдой, Роза так и не спустилась вниз, и вышли на улицу. Поднимался свежий утренний ветер. Океан зло ворчал. Где-то всё ещё наяривала музыка.
В машине, ища кассету и не попадая ею в щель проигрывателя, Реми жаловался:
— Динамо! Крутанула мне стопроцентное динамо! Говорит, что вторую неделю на антибиотиках. Клянусь, в жизни у меня так не стоял! Разве что на Корсике, когда меня пчела под самый корень ужалила…
Несмотря на ранний час по автостраде шпарили трейлеры и ближе к Парижу они даже попали в небольшую пробку.
В пустой брассри Борис уселся у окна и заказал большую чашку кофе с молоком, тартинку с ветчиной, два круассана и мёд. Он был зверски голоден.
Позже он вышел купить газету, а когда вернулся гарсон, принесший вторую чашку кофе с молоком, сказал ему, что его спрашивал какой-то иностранец.
Он заканчивал просматривать Либе, когда кто-то плюхнулся на диван рядом с ним.
— Ты меня пасешь, что ли? — спросил Борис недовольно.
Зорин был гладко выбрит, бледен. Лакостовская рубаха-поло была туго натянута на его крутые бугры. От него несло смесью дешевого лосьона и дезодоранта.
— D'ac, Андрюша — сказал Борис. — Я тебя слушаю.
— Завтра или послезавтра в Москве будет переворот.
По лицу Зорина было видно, что ему жутко.
— Откуда ты знаешь?
— С самого верха.
— У тебя есть доказательства?
Зорин положил перед ним фотокопию факса.
— Ну это, знаешь, кто угодно может послать…
— Ты прочитал? — тихо спросил Зорин.
Борис дочитал до конца, взял круассан и обмакнул в кофе.
— Что ты за это хочешь?
— У тебя есть свои люди в ОФПРА.
— Может ты думаешь, что я на зарплате в ДСТ?
— Нет, но я знаю, что с ОФПРА у тебя хорошие отношения. В русском отделе. У нас на тебя была в свое время информация. Ты помог Ефимову, ты пропихнул без очереди Рухина.
— Но ты же сам знаешь — убежище больше не дают!
— С завтрашнего дня опять начнут…
Зорин достал пачку сигарет и искал по карманам зажигалку.
Гарсон принес его полпива, протянул в ладонях огонь. Зорин прикурил, мотнул головой.
— Я не так уж много прошу?
— Что правда, то правда, — сказал Борис вставая. — Посиди, я позвоню в редакцию…
Он спустился в туалет и, пока журчала струя, обдумал все и за и против. Главный все еще в отпуске, а замещающий его старый лис Дюбье, наверняка откажет. Тогда лучше говорить не с ним, а с начальником иностранного отдела Сельдманом. Который тебя терпеть не может, сказал Борис сам себе и спустил воду.
Сельдмана не было на месте, а Дюбье сразу спросил, откуда информация.
— От коллег с того берега, — ответил Борис.
— Сколько он хочет, твой коллега? — заядлый курильщик Дюбье выдохнул с таким шумом, что Борису показалось, что дым вышел из трубки на его стороне.
— Пять.
— В письме называются имена?
— Да, включая маршала Язова…
— Что ты сам думаешь?
— Я стараюсь не думать. Мне важно понять, на кого готовить некролог. На всех сразу или только на Горби…