— Деньги сегодня, сказал Борис. — Наличными.
— Если даст свое имя — сегодня.
В ресторане глухо ревел пылесос, в брассри прибавилось народу. Две средних лет американки, старательно подыскивая французские слова, заказывали завтрак.
— ОК, Андрюша, — сказал он усаживаясь. — Быть может это твой звездный час. Даешь подпись, отправляю тебя в ОФПРА… Борис достал ручку и записную книжку, в ОФПРА работала Софья Ивановна Шумилова, дочь генерала.
Пальцы Зорина барабанили по столу. Гарсон принес и поставил перед ним, ловко забрав пустую кружку, вторые полпива. Зорин пил эдельскот.
— Какая тебе разница, — спросил Борис, — если ты собираешься уже сегодня подавать на убежище?
— Согласен! — сказал Зорин и жалко улыбнулся. Он достал из атташе-кэйса вторую бумагу. — Здесь всё на мое имя. Расписаться?
Он размашисто расписался, и Борис протянул ему картонную пивную подставку с номером телефона Шумиловой. — Позвони до обеда. Скажи — от меня и сразу подъезжай. Это у черта на рогах. Пока доедешь, она уже отобедает. Бумаги у тебя с собой?
Оба замолчали. Потом Зорин заторопился. Залпом прикончил пиво, засунул сигареты в атташе-кэйс.
— Может, пойдем позвоним? — спросил Борис.
— В ОФПРА?
— Да нет, в Кремль, Горби. Предупредим…
— Он в Крыму, — сказал Зорин. — И вряд ли у него есть связь… С ним, вернее…
— Ах да, — Борис посмотрел в окно, черный парень в зеленом комбинезоне пластиковой метлой подметал тротуар. — Я читал. Он в Ялте…
— В Форосе, — Зорин встал.
— Здоровый мужик, — подумал Борис, рассматривая атлетическую фигуру изменника родины. — На нем тяжелую воду можно возить…
— Я пошел, — сказал бывший одноклассник.
— Good luck, — бросил ему в спину Борис.
Князь смоленский и московский стоял обезоруженный — у маршала Нэя забрали шпагу на реставрацию. Борис повернул было к бульвару Обсерватории, но передумал и, пропустив вопящую скорую, свернувшую под конвоем двух полицейских машин к госпиталю Кошан, направился к павильону метро "ПортРоайль". Станция была закрыта.
— Несчастный случай, — сказал кассирша. — На станции "Люксембург".
— Безработный-самоубийца… Что им еще остается? — бубнила какая-то тётка в просторном цветастом платье и домашних тапочках, направляясь на выход к эскалатору.
Он пошел вверх по Бульмишу, оглядываясь, ища глазами такси. Машин почти не было, лишь огромные, на солнце окнами пылающие, автобусы развозили туристов. Нужно было по крайней мере принять душ и переодеться. Небо было чистое, без облачка, воздух наполнен золотым свечением, пахло свежеполитым асфальтом, пригородом, подсыхающей краской. В августе весь город подкрашивали, подмалевывали, меняли вывески, латали крыши.
Он поймал такси — белый "мерседес", черный водитель — на углу Валь-де-Грас. В салоне царил арктический хлад.
— У меня раньше голова на молекулы распадалась. На атомы! — говорил шофер и уши его заметно шевелились. — Когда подумаешь, чем мы дышим… Чистым свинцом, господин. Из этого воздуха можно пули отливать… Теперь ca va, теперь это и не работа. Если бы не все эти охламоны, которые не умеют водить, господин… И пешеходы… Где-нибудь в мире еще есть такие пешеходы..? Если бы не эти пустяки, рулить по городу — это же праздник!
— И… не холодно, — спросил Борис. — Всё таки вы, наверное…
— Господин имеет в виду мое происхождение? — уши растопырились. — Я вам скажу. Я три года прожил в Москве. Знаете какая-там температура в январе?
— Знаю, — сказал Борис, — сам себе улыбаясь. — Иногда минус 25. Когда мне было лет десять и до тридцати доходило.
Такси стояло на перекрестке. Шофер, повернувшись, смотрел на Бориса.
— Ви усский? — сказал он неподдельно радуясь. Я там учился. — У меня жена усская.
— В "Лумумбе"?
— На медисинском. Машина тронулась и шофер перешел на французский. Не закончил. Надоело черножопым быть. Как в автобус садишься, обязательно кто-нибудь обзовет. Я никогда столько в жизни не дрался. Особенно их раздражало, что у меня, у черного, валюта была, и что я мог в "Березке" продукты покупать…
— Жена москвичка? — спросил Борис, незаметно зевая.
— Москвичка. Она и сейчас там. Месяц здесь пожила и назад. — Не могу, говорит, — не для меня это. На Новый год может быть приедет. А не то придется разводиться. Жаль, хорошая женщина. Душевная и, знаете, не как эти маленькие француженки, выносливая… С ней в десять вечера не заснешь…
Они ехали через Новый мост. По Сене, в сторону Сюлли, ползла баржа, груженая рыжим песком.
— Можно налево, по Риволи, — сказал Борис. — Но лучше в туннель под "Самаром". Выезд на Лувр.
— Без проблем! — сказал шофер и закончил по-русски: — Всё в порядке, товарищи…
В почтовом ящике был толстый конверт с грифом бюро социального страхования. Лучше не вскрывать.
— Не будем себе портить день, киса…, - прошептал Борис всё той же лестничной кошке, тершейся боком о дверной косяк Консьержки не было. Он постучал еще раз. Ши-На-Ти. Ти-Ши-На.
Je sonne — personne; je resonne — repersonne! Мадам, меня интересует ваша родственница, Ханита-Хуанита, Роза-Мария-Карлос… Собирается ли она вообще рожать? Ей так идет эта надувная подушка под кофтой. Пусть сбреет усы и приходит. Пусть приходит усатая… Мадам, ей был выдан аванс на месяц вперед, и я вправе ожидать, что… В конце-концов, паркет приемной залы покрыт слоем пыли, а окна, выходящие на Большой канал…
Он достал ключ и в этот момент свет на лестнице погас. Природа осчастливила нас даром ночного виденья. Танки и бронетранспортеры, ракеты на гусеничном ходу, ключ не попадал, а также рядовой состав, отливающий под колеса газиков, не ускользнет от нашего взгля… Дверь открылась. Пахнуло чем-то, действующим на чувство вины. Что бы это могло быть? Заскорузлое холостятство. Окурки в кофейных чашках. Непросохшее полотенце на полу в ванной. Дверь вырвалась из рук и с пушечным выстрелом захлопнулась. Бах! Ага, Иоганн Себастиан…
На ходу освобождаясь от пиджака и рубахи, расстегивая ремень, он добрался до кровати. Поднял трубку телефона. Последний звонок был в Нью-Йорк. Он нажал redial. Пластмассовая пулеметная очередь улетела в окно, зашипело, щелкнуло, затрещало, послышались гудки. Он подождал с минуту, бросил трубку. Главное, что теперь есть, что отправить. Пшеничка…
Он стянул брюки, с трудом бросил в кресло, носки, трусы, часы…, свалился на кровать. Право на отдых гарантировано Конституцией. Откуда это пятно? Кофе?
Не глядя, протянул руку к автоответчику, нажал.
— Ты придешь ужинать? — спросила Жюли.
— Приду… — тихо сказал он.
— Позвони… — голос её был беспредельно нежен. Щелкнуло.
— Месье Буланже говорит. Дарти. Безмерно счастлив вам сообщить, что ваш пылесос марки "Филиппс" отремонтирован. С удовольствием мы вам, трынк-трынк, подтверждаем. В любое время. Можете. Хм. Получить. Щелк.
— Ты дома? Алле? Это Сандра. Я в городе. Если у тебя будет время, заскочи в "Ростан", на Медичи. Я там буду с семи до восьми. Чао, ненаглядный…
Под захлопнутыми веками защекотало глаза. Он почувствовал, тепло в паху. Все правильно, Сандра говорила не со мной, а с тобой, сказал он, чувствуя, как мерзавец поднимает сонную голову. Сандра! По телу пробежала дрожь. Вжаться в неё и изойти горючими потоками. Совместный плач больше, чем… Чем что? Не помню. Память дырява, что твой дуршлаг