— В древности витязи были волхвами-воинами, которые служили Небесному Кузнецу и сражались со всякой нечистью. Потом, когда пришла Финистова вера, они стали служить Церкви — нужно ж было кому-то с нечистью разбираться… Но Церковь, сама понимаешь, их не особо любила. Потому что бывшие волхвы. А тут нечисть мельчать начала, меньше её становилась, ну и их заставы начали хиреть. То ли все исчезли, кроме Соколиной Заставы, то ли почти все. Но несмотря на это, знания они сохранили. Где у какой нечисти слабость, как её выследить, как убить… И воевать умеют, и волхвовать… К чему я всё это говорю, Купава. С чего ты взяла, что я, которая может только кулаками на ярмарке махать, смогу что-то сделать с этой русалкой? — Горислава облизнула пересохшие после долгой речи губы и в упор посмотрела на Купаву. Они сидели в сенном сарае татьяниного кума.
— Ну а кто ещё может? Я? — Купава подала плечами. — Я драться не умею. Тумана только напустить, но туманом разве убьёшь?
— Зачем вообще нам помогать? Я понимаю, ты добрая и всё такое, но это чужие нам люди. И их беды нас не касаются, — отчеканила Горислава.
— Горька!
— Сладко! — Горислава передразнила нахмуренную гримасу Купавы. — Я старшая, я опытнее. Есть хоть какая-нибудь разумная причина влезать в то, что я не умею, что мы не умеем, и что не наше дело?
— Матушка Параскева говорила, что русалки не всегда были такими, как сейчас, — сказала Купава. — Что в древности, когда боги ещё не умерли, русалки им служили. Как Витязи служили Небесному Кузнецу, так русалки служили Живе. Она были дочерью Матери-Земли и хранительницей живой воды. Они звались берегинями, и должны были помогать людям, защищать их от злых духов…
— И ты решила воплотить эти сказки в жизнь?
— Это не сказки! — губа Купавы обиженно задрожала.
— А что же? Или хочешь сказать, что матушка Параскева у нас такая древняя, что времена богов помнит? — Горислава сощурилась.
— Ты дальше слушай! Русалками тогда становились не так, как сейчас. Девушки шли добровольно на это. Приносили себя в жертву. И становились слугами богини. Но если они служили богине плохо, то превращались в упырей. Ты вот спрашивала меня, все ли русалки выглядят так, как я — и я сказала, что не все — но вдруг я тоже стану страшным гнилым мертвяком, если не буду помогать людям? — Купава говорила шёпотом, пальцы нервно теребили кончик косы. — Ведь боги мертвы, но их магия жива!
— Купава, ты… — Горислава возвела глаза к небу. Неба не увидела: только потолок, затянутый паутиной. — Ну и что ты предлагаешь делать? Мне нырнуть в речку и искать русалку?
— Нет! — Купава аж подпрыгнула, поняв, что Горислава согласилась на её авантюру. — Сначала я поговорю с парнем. Когда отца и матери рядом не будет, может, он больше расскажет.
— Тебе больше расскажет, — Горислава подняла палец. — Быстро ты научилась пользоваться своей милой мордашкой.
— Ну ты ж сказала, что я с таким лицом могу бесплатно товар выпрашивать! — Купава расплылась в улыбке. — Значит, парнишку точно разговорить смогу. Попробуем русалку поймать. И поговорить. Вдруг он что у неё стащил? Платок там или гребешок.
— Признайся, Купавка, тебе не столько парнишку, сколько русалку жалко, — вдруг поняла Горислава.
— И это тоже. Может, это какой ребёнок, который не понимает, что творит. Если б мать тебя в речке утопила, ты могла бы быть на её месте, — с жестокой прямотой сказала Купава.
— Держи карман шире! — фыркнула Горислава. — Если б я взялась убить этого сопляка — он бы давно был мёртв. Я не какая-то там берегиня, я б ему глотку ещё под водой перегрызла.
***
Если уж честно — Купава сама не знала, почему ей так хочется помочь мальчишку. Просто… Хочется. Хочется, чтобы эти люди посмотрели на неё и на Гориславу с благодарностью, чтобы запомнили — не все змеи плохие. Не все русалки злые. Пусть они и не знали, что она русалка… Вдруг Тихон — её возлюбленный, которого она не может вспомнить? Разве не её долг помочь его сыну?!
— Здрасьте ещё раз. С сынишкой вашим можно поболтать? — спросила она у Макарии, перегнувшись через плетень. — Я вам верю. Я сама её видела!
— Чего ж не сказали мужу моему? — проворчала Макария. Она как раз развешивала выстиранное бельё в саду. — Он считает, что я в уме повредилась. Все считают!
— О таких вещах много не говорят. Плохая примета, — ложь слетала с языка Купавы так легко, что она сама дивилась.
— Сима! Сима, где ты там бегаешь, иди сюда! — позвала мать. — Вот, тётя с тобой поговорить хочет, — она взъершила светлые волосы мальчика, прижимая его к себе. — Помочь. Говори с ней честно, понятно?
Мальчик смотрел на неё, набычившись, но матери не возражал.
— Пойдём, — Купава подала ему руку.
— Только к реке не ходите! — озабоченно крикнула им вслед мать.
Купава ничего не ответила. Не стала врать в этот раз. Потому что повела она его именно на берег реки. К воде подходить не стала — села вместе с мальчиком на поваленное дерево и развернула тряпицу, внутри которой было два пирожка.
— На, — сказала она, протягивая ему один. Другой взяла себе. Некоторое время они молча жевали. Купава из своих наблюдений за рыбаками знала, что рыбку сначала нужно прикормить — тогда клевать будет лучше — и решила применить эти знания к парню.
— Сильно испугался сегодня? — спросила она сочувственно. Мальчик пробубнил что-то невнятное, усиленно жуя пирожок. Купава разглядывала его: худой, бледный, нездоровый какой-то. Как больной утёнок. У неё на речке такой вечно от мамки отставал и испуганно пищал, потерявшись. Купава его несколько раз ловила и относила к остальным, но потом он всё равно пропал. Сдох, наверное; река жестока к слабым…
— Ты говоришь, что ребята тебя слабым считают, — сказала она. — А я вот не считаю. Если б со мной в твоём возрасте произошло б такое, я б неделю не разговаривала и из избы не выходила.
Интересно, ей в её не-жизни есть десять вёсен или нет? Она ведь не считала. Может, она даже младше этого мальчика.
Серафим взглянул на неё искоса, и Купава сделала вывод, что рыбка заглотала наживку. Время подсекать!
— Твоя мать не врёт, верно ведь? — спросила она, склоняясь к мальчику. — Я тоже её видела — русалку. Девочку примерно того же возраста, что и ты, со светлыми волосами и бледным лицом. А глаза — чёрные-чёрные, как капли смолы. Да?
Серафим посмотрел на неё круглыми глазами.
— Так я не сумасшедший? — прошептал он. — Ведь русалок не бывает… Их всех уже перебили…
Купава довольно улыбнулась. Рыбка попалась на крючок и теперь была у неё в руках.
— Конечно, нет! Много русалок просто спряталось и не показывается на глаза людям. Но я их лично видела, вот этими вот глазами!
«И продолжаю видеть. Каждый раз, когда на своё отражение гляжу, ха-ха!».
— И ваша сестра — настоящий витязь? Она может убивать нечисть? Сможет помочь мне? — спросил он.
— Убивать она умеет, это точно, — ответила Купава. Она не стала уточнять, что людей.
— Первый раз я увидел русалку три месяца назад, — начал рассказывать парнишка. — Вышел до ветру ночью… А она стоит. Беленькая вся. Здравствуй, говорит, Серафим. Я сестра твоя, говорит. Давай знакомиться! И схватила меня за руку. Я не знаю, как вырвался, но потом эта рука была как чужая неделю. Мастери рассказал, она сразу разохалась — какая сестра, нет у тебя никакой сестры, мы их всех похоронили по финистовому обычаю, кошмар, говорит, приснился… К попу меня таскала, тот освящённой водой окропил и посоветовал травяной настой на ночь давать, чтобы я спал лучше. А другие ребята начали дразнить меня на голову убогим. Так что я сказал им, что просто страшный сон приснился, что ничего не было, и ходить по ночам стал только в ведро, — он стыдливо наклонил голову. — Как маленький. Потом… Потом мы купались с ребятами. Ныряли… Там мелко, и дно я знал — но меня вдруг за ногу схватили. Смотрю — а это девочка давнишняя, бледная, с чёрными глазами, держит за ногу и смеётся. Я рвался-рвался, кое-как вырвался, едва всплыл. Меня дядя Никифор вытащил — увидел, что я под водой пропал… А мальчишки надо мной смеялись. Матери ничего не сказал, но она обо всём догадалась, купаться мне запретила. Только один раз я не утерпел. Мальчишки плескались, кричали обидное всякое, я и залез. Они на отмели были, и только я к ним поплыл, меня вдруг как схватят за рубашку и как потянут вниз! Снова русалка… Я из рубашки вывернулся — и на берег. А сегодня стоило к краю подойти, вижу — под водой что-то белеет. Рубашка моя… Я думал, мать упустила, хотел достать — а русалка меня за руку хвать и потащила вниз. Точно потонул бы, если б вы меня не спасли… Спасибо, — добавил он, глядя исподлобья.
— Горьку, сестрицу мою, тоже поблагодари. Я тебя из воды вытащила, а откачивала тебя она, — сказала Купава. — Скажи мне честно — ты ничего у русалки не крал? Ничего странного на берегу или на земле не находил?
Серафим затряс головой.
— Нет-нет, Финистовым пламенем клянусь, нет! Ничего такого!
— Уверен? — Купава наклонила голову, глядя ему в глаза. — Смотри, а то все твои беды могут быть от этого.
— Нет! Что вы, Купава… Не знаю, как вас от отчеству…
— Росевна, — быстро нашлась Купава.
— Купава Росевна, на Святой Книге могу поклясться, что ничего я у русалки не брал! Не находил!
Купава взглянула в круглые, отчаянные глаза мальчишки и решила ему поверить.
— Верю, верю, не переживай ты так, — сказала она. — Теперь про сестёр расскажи. Они у тебя были, но умерли? Утонули?
— Трое было, но умерли до моего рожденья, — сказал Серафим. — Не, не утонули. Хворали. Одной десять вёсен было, а двое даже до году не дожили. Бабы говорят, что это всё потому что отец мою мать не любит… И поэтому я такой болезный уродился.
Он шмыгнул носом. Купава потрепала его по голове. Наверное, нужно было сказать что-то утешительное, но она недостаточно хорошо разбиралась в отношениях живых, чтобы раздавать советы.
— Отец говорил, что ты спишь плохо. Что же тебе снится? — спросила она.
— Ничего не снится. Голос русалки слышу. Ходит вокруг дома, зовёт… «Братик, братик!» Может, мерещится, не знаю, мать этого не слышит, — мальчик зябко передёрнул плечами. — Холодные ж у вас руки, Купава Росевна…
Купава поспешно спрятала руку за спину и сказала:
— Ну, прекращаю тебя пытать. Давай-ка до дома доведу. А то вдруг русалка подкараулит, — и подмигнула, чтобы не обижался.
***
Купава пересказывала разговор с Серафимом, гордая собой как собака, которая притащила палочку.
— Сегодня ночью мы переночуем у Мироновича, — сказала она. — Подкараулим русалку. Ты её схватишь, и мы её расспросим.
— А если она не захочет отвечать? Ты готова к тому, что её придётся пытать? — спросила Горислава.
— Уверена, до этого не дойдёт, — сказала Купава. Горислава её уверенность не разделяла.
— А если это могучая русалка и она убьёт кого-то из нас? Или даже нас обеих? — спросила Горислава.
— Да что ты! — Купава беззаботно махнула рукой. — То я русалок не знаю. Мы не такие уж сильные, просто быстрые. К тому после смерти старшей сестры Серафима прошло десять вёсен. Где ей за это время мудрости набраться? Из русалок, которых я знаю, только пара умела колдовать, и обе помнят ещё Богонравного. Одна меня и научила штучкам с туманом.
— Поверю тебе на слово, — вздохнула Горислава. — Но как сестра Серафима умудрилась превратиться в русалку? Ни одна из них ведь не утонула.
— Не знаю… Может, старшая захворала, искупавшись в речке? — Купава пожала плечами. — Может быть, так тоже можно стать русалкой? Как думаешь?
— Ну, если ты не знаешь, то откуда мне-то знать! — фыркнула Горислава. Она рассматривала свои руки. После сытного обеда раны, полученные в драке с Хургой, прекратили болеть — значит, зажили. Но вот ноготь на указательном пальце по-прежнему был чёрный от кровоподтёка. Горислава сжала подушечку пальца: больно не было. Да что это за синяк такой странный?!
— Вот её и спросим, — сказала Купава.
Но Горислава решила для начала спросить у живого человека.
— У Серафима были старшие сёстры. Как они умерли? — задала она вопрос Макарии. Купава, наверное, постаралась бы смягчить жестокие слова, но Горислава была из другого теста — и спросила сразу в лоб.
Макария опустила голову. Стали видны глубокие морщины в уголках глаз и рта.
— Первенец мой, Настенька, была такой же болезненной, как Серафимушка, — сказала она тихо. — И непослушной. Бегала в дождик и простыла. Сгорела за одну ночь в лихорадке, восемь лет ей было, травяные отвары ничего не смогли сделать, — она вытерла глаза краем передника. — Потом были… Зоя и… Наталья. Думала их так назвать… Но умерли они быстро, и недели не прожили — даже посвятить Финисту не успели, а значит, имён у них, почитай, нет… — она перевела дыхание. — А у вас какое имя? Церковное имя. Хочу, чтобы поп вас в молитве за здравие и счастье упомянул, но ведь «Горислава»… Его в Именнике нет.
Горислава поморщилась. Большинство сиверцев носило два имени — домашнее и церковное, которое давали на посвящении Финисту. Церковные брал поп из особой книги — Именника, в то время как домашнее давали родители кто во что горазд. Четвертака, например, назвали так потому что он был четвёртым сыном в семье. По правилам, домашнее имя должны были использовать дома и среди друзей, а церковное — во время служб и молитв. На деле же порядок постоянно нарушался: какие-то родители подносили попу подарок, чтобы он нарёк ребёнка домашним именем славного пра-пра-прадеда — например, Кречетом или Волком, другие предпочитали сразу дать церковное имя, какое понравилось, а третьи церковное забывали сразу после посвящения.
Как Горислава. Церковное имя был ей совсем чужим. Оно принадлежало не ей, а какой-то южной святой, которую долго расчленяли. Эту историю рассказал отец Лавр, и после этого Горислава вообще прекратила отзываться на церковное имя, не хотела привлечь злую судьбу.
Но сейчас пришлось вспомнить — раз спрашивают.
— Серафима, — сказала она Макарии. — Как вашего сына.
Нет, не любила она церковные имена. По ним было непонятно, что они значат, и почему человека так назвали. «Серафима» — сера с фимиамом напополам, что ли? А «Горислава» — сразу понятно. От «гореть». И от «горе». Мать её всегда так называла — «Горе», «Горюшко», когда Горислава напроказничает…
— А церковное имя сестры вашей, Купавы, как будет? — спросила Макария.
Горислава не смогла подавить усмешки.
— А за неё молиться не надо, она и так здоровее всех живых, — сказала она.
***
Укрытое ясным звёздным небом, Осиново спало. Изредка от тёмной Камышовки долетал плеск рыбы. Горислава сидела за поленницей, поглаживая рукоять ножа. Ей так было спокойнее — пусть даже она не собиралась доставать его из ножен в эту ночь. В другой руке была рыболовная сеть: именно она должна была стать основным оружием против русалки. Такая же была у Купавы, притаившейся на ближайшей берёзе.
Сейчас эта затея казалась идиотизмом. Днём Купава заразила Гориславу своим энтузиазмом, своим нытьём на тему того, что если она не будет помогать людям, то превратится в гнилого мертвяка — но сейчас змеиня жалела, что не дала русалке подзатыльник и на правах старшей сестры не потащила дальше. Мерзни теперь, как идиотка, ожидая незнамо чего… Горислава развлекалась тем, что подбирала выражения, какими она утром выскажет Купаве всё, что думает о её придумках, когда краем глаза заметила движение.
Светловолосая девочка лет десяти перелезала через плетень. Перелезала ловко — но лёгкости движений русалки не чувствовалось. Что ж это, просто смертный пугает Серафима? Злая шутка кого-то из соседей? Но приглядевшись получше, Горислава убедилась — то, что сейчас бесшумно двигалось к дому, простым смертным не было. Кожа была мертвенно бледной, в глазах горели зеленоватые огоньки, а подол рубашки, из-под которого выглядывали босые ступни, рваный и грязный. Незнакомка имела вид такой, будто только что выкопалась из могилы!
И вряд ли «будто». У Гориславы сердце в пятки ушло, когда девочка вдруг остановилась у поленницы и огляделась. Втянулась носом воздух, будто принюхиваясь… Нет, к чёрту это «будто», она принюхивалась! Вспотевшие пальцы сжали рукоять ножа, а в груди вспыхнул огонь, побежал по жилам. И вовремя: девочка прыгнула, как кошка, и в миг оказалась на поленнице. Лицо — глаза горят гнилушками, из-под губ видны звериные клыки — отороченное белыми космами, повисло над Гориславой. Удар сердца — и змеиня выкатилась во двор, обнажая нож.
— Горька, берегись! Это не русалка!
Окрик Купавы опоздал. Хорошо, что огонь в жилах не опоздал — когда девочка бросилась на неё, тело само самой кинулось в сторону, так что когти нежити только оставили глубокие борозды на стене сарая. Да, когти, чёрт побери, у девчонки вдруг выросли огромные когти, каких даже у зверей не бывает! И всё же оклик Купавы отвлёк мертвячку: она обернулась к берёзе — но русалка была уже на крыше сарая, и швырнула сеть точно на девочку.
— Это упырица! — воскликнула она.
Девочка рассмеялась тонким смехом. Движение когтями — и разорванная сеть упала на землю.
— А вы кого ждали? — выкрикнула она звонким детским голосом.
Дурочка. Болтать с врагом во время драки — худшее, что можно придумать. Именно в этот момент Горислава ударила её ножом. Она метила в спину, но упырица мгновенно увернулась, и нож только поцарапал плечо. Визг боли разорвал ночь. Упырица пошатнулась, зажимая рану рукой, и упала на одно колено.
— Горька, стой! — Купава спрыгнула на землю, вставая между Гориславой и упырицей. — Мы ж хотим поговорить!
Ещё одна дурочка!! Прежде чем Горислава успела высказать русалке это, упырица кинулась наутёк с нечеловеческой скоростью. Плетень она просто проломила.
— Ты!… — Горислава перебирала все самые грязные ругательства, которые знала, но даже они не могли передать всю гамму чувств.
— Горька, нет, — Купава стояла, расставив руки, словно это могло остановить Гориславу, если той вздумается кинуться за упырицей. — Она просто испуганная девочка.
— Испуганная девочка?! — прорычала Горислава и ударила кулаком в стену сарая, где остались глубокие борозды от когтей упырицы. — Испуганная, чёрт побери, девочка?!
— Она просто испугалась, — сказала Купава, но как-то неуверенно.
— Испугалась?! — Горислава схватилась за голову. В горле клокотал безумный смех. — Эта бешеная собака — испугалась?!
— Бешеные собаки не умеют говорить, — Купава сердито свела брови.
— Да какая разница! Она — нежить! Злобная нежить! Ты… Ты… Дура! Полная дура!!!
Купава отшатнулась, как будто её ударили. На глаза выступили слёзы.
— Я тоже…! — она проглотила готовые сорваться с языка слова, потому что увидела выбежавших во двор хозяев.
— Что случилось? — пролепетала бледная Макария. Серафима она тащила в руках, сгибаясь под его тяжестью; дрожащий парень жался к матери, как маленький. А вот хозяин выглядел скорее раздосадованным, что поспать не удалось, чем испуганным.
— Упырица за вашим сыном охотится, — сказала Горислава, отворачиваясь от русалки. Она не чувствовала себя виноватой нисколько. Купава заслужила жестокие слова, и даже больше, Горислава ещё сдерживалась. — Сколько там было вашей умершей дочке? Восемь вёсен? И волосы светлые, как у сына вашего?
— Д-да…
— Скорее всего, это она, — сказала Горислава, складывая руки на груди. Хозяева выглядели перепуганными до полусмерти, но ей было плевать. — И ей удалось сбежать. Вон, плетень проломила.
Макария вскрикнула и пошатнулась; Тихон Миронович тупо смотрел, как Серафим выскальзывает у неё из рук, а женщина оседает на землю. Бросившаяся вперёд Горислава успела поймать мальчика и сердито уставилась на мужчину: я что, твою жену ловить должна?!
— Днём покажите нам могилу вашей старшей дочери? — тихо спросила Купава. Она стояла, опустив голову, и комкая в руках подол понёвы.