К счастью, Гориславе не пришлось убеждать хозяев в правдивости своего рассказала: девчачий голос они слышали, и следы когтей на стене сарая видели собственными глазами. Или к несчастью. Если б Тихон Миронович не поверил, то змеиня с чистой совестью могла бы пожать плечами, и сказав «Ну, мы сделали всё, что могли», уйти восвояси.
Видит Богиня, Финистова Мать, ей этого хотелось. Короткая стычка с упырицей показала змеине, что нежить быстрая, как кошка, а у неё когти — как ножи, так что Горислава серьёзно рискует жизнью. Но она никогда в жизни не убегала от драки, и сделать это без веского повода сейчас — значит, нарушить твёрдое правило, которое сама же себе установила.
Утро принесло новую проблему: Серафим от пережитого к утру свалился с жаром, и Макария неотступно сидела рядом с ним, вытирая горячий лоб мокрым полотенцем. Тихон Миронович же не знал, где могилы дочерей находятся.
— Что?! — хором воскликнули Купава и Горислава (с утра не разговаривавшие), когда услышали это от него.
— Вы на их могилы не ходите, что ли? — спросила змеиня, гневно сдвинув брови.
— За что вы их так не любили?! — воскликнула куда более непосредственная Купава.
— Любить… Как можно любить того, кто не жилец? — сказал Тихон Миронович с горечью, раскуривая трубку. — Они ж болезные были все. Мне поп Матвей сразу про старшую сказал — готовься, Тихон, она на этом свете надолго не задержится. Так оно и вышло. А младшие родились синенькие, как мертвячки, и повитуха говорит, что обеих пришлось в воду холодную окунать — только после этого дышать начали… Лучше б дала им сразу умереть, слёз бы меньше было, — он выпустил струю дыма. — Так что спросите о могиле попа. Он знает. Моя-то туда каждый месяц ходит.
Переглянувшись (разговаривать по-прежнему не хотелось), Купава с Гориславой побрели к церкви. Купава по пути прихватила лопату. Горислава демонстративно закатила глаза: что русалка собиралась делать на кладбище, она не знала, но была уверена, что снова какое-нибудь идиотство.
Поп был нестарый, с окладистой рыжеватой бородой.
— Вы Макарии Семёновне помогаете, да? — спросил мягко и даже как-то робко. — Я б на вашем месте не стал лезть в это дело.
— Это почему? — ощетинилась Горислава. Всё-таки не любила она попов.
— Говорят, прокляли её, — сказал поп.
— Кто? — спросили они с Купавой хором. Второй раз за утро!
— То мне неведомо, — поп сразу отвёл глаза. — Так люди говорят.
— Меньше верьте сплетням, — фыркнула Горислава. — Эти могилы?
Она кивнула в сторону трёх холмиков под кустом бузины. Одна была маленькая, две — совсем крошечные, все три выглядели ухоженными. Поп Матвей кивнул.
— Вы их же не раскапывать собираетесь? — спросил он боязливо, глянув на лопату в руках Купавы.
— Не целиком, — утешила его русалка. — Только немного откопаем, тела тревожить не будем.
Она протянула лопату Гориславе. Та уставилась на неё раздражённо: какого чёрта она хочет сделать её соучастницей осквернения могил?! — и скрестила руки на груди. Фыркнув, Купава принялась копать сама, но получалось это у неё так медленно и жалко, что Горислава молча отобрала у неё лопату. Вскоре из-под земли показался край гроба.
— Ещё немного, — сказала Купава, глядя Гориславе в глаза и нарушив таким образом обет взаимного неразговаривания. Горислава тихо рыкнула и продолжила копать.
— Ах, Финистова Матерь! — по-бабьи ахнул поп Матвей, глядя на наполовину раскопанный гроб. Крышка гроба была проломлена, а сам он был полон земли. Горислава пару раз ковырнула эту землю лопатой, докопавшись до полусгнившей подушки, которую положили под голову покойницы.
Но самой покойницы там не было.
— Как же так… — поп затрясся, как Серафим этой ночью. — Анастасия… Я ж её отпевал! На моих же глазах гроб в землю клали… Глубоко не смогли закопать, тут земля каменистая, это да, но она была в гробу… Кто ж разрыл — они ж небогатые, никаких сокровищ там не могло быть…
— Она сама и разрыла, — сказала Купава уверенно и мрачно.
— Я ж её отпевал! Молитвы читал! — поп схватился за голову. — Неужто её живой в гроб положили?!
— Вряд ли, — тихо сказала Купава. — Она была мертва, но… вернулась.
— Ваша церква совсем рядом. Вы разве не заметили, что могилу раскопали? — спросила Горислава, втыкая лопату в землю.
— Месяц, когда Анастасия умела, был такой дождливый, — сказал поп, повесив голову. — Под дождём хоронили… Не земля была, а каша… Даже если… разрыли могилу, я мог не заметить… — он покачал головой. — Ох, несчастье-то какое. Теперь нужно в лавру посылать за монахом-бесогоном, чтобы освятил кладбище, ох, несчастье-то какое… Позор моему приходу…
— Давайте-ка на её сестёр посмотрим, — сказала Купава, решительно перебивая причитания попа.
И выразительно взглянула на Гориславу. Ощущая острое желание прикопать русалку, та сначала засыпала могилу Анастасии, потом раскопала могилы её сестёр. Но гробики были целы, и внутрь заглядывать змеиня не рискнула.
Оставив растерянного попа бродить между могил, Горислава с Купавой вышли за ограду погоста, к лесу.
— И что это значит? — поинтересовалась змеиня у русалки.
— Это значит, что Анастасия не успокоилась с миром, — сказала русалка. — Выкопалась и ушла. Стала упырицей.
— И что, теперь приходит по ночам и пьёт кровь? — поинтересовалась Горислава, вспомнив, что ей говорил про упырей Велимир.
— Если и пьёт, то не у Серафима, — сказала Купава. — И не так, чтобы жители деревни это заметили. Может, зайцев ест… Я об упырях много не знаю, только то что мне старшие сёстры рассказали. Что если русалки — дети воды, то упыри — дети земли. Поэтому у них злобный нрав. Вода изменчива, а земля — всё помнит, и они не могут забыть ту боль, которую чувствовали и при жизни…
— И хотят за неё отплатить, — Горислава кивнула. — Так за что же эта девчонка, Настя, так ненавидит свою семью?
— За то, что они живы, а она умерла, — сказала Купава печально. — Или, может… Я сказала попу, что девочка была мертва, когда её хоронили, но это я его пугать не хотела. Может, её живой в гроб положили… Под землёй она очнулась и умерла второй раз, — голос русалки дрожал. — Но перед смертью так мучалась, так возненавидела всё, что… Вернулась.
Горислава передёрнула плечами. История выходила откровенно мерзкой. Но отступать было некуда.
— То есть русалкой была она же? — спросила она.
— Не знаю, не знаю! — Купава нервно теребила кончик косы. — Я уверена, что в речке была именно русалка. Не упырица, упырицы так плавать не умеют, по крайней мере не должны уметь… Откуда русалка-то взялась?
— Понятия не имею, — кисло сказала Горислава. Настоящий витязь бы знал, что делать, но она — притворщица.
— Есть у меня мысль… — задумчиво сказала Купава. — Меня Устинья — старая русалка, что знала волшбу — научила меня одной штуке…
***
Вечером, когда над речкой клоками плыл туман, Купава устроилась на берегу. Горислава стояла рядом — угрюмая настолько, что, кажется, от одного её взгляда рыба вверх брюхом перевернётся. Купава так и не смогла объяснить ей, что собирается делать.
— Ты хочешь сказать, что «видишь» через туман? — спросила она недоверчиво.
— Не «вижу», чую, — ответила Купава. — Как носом.
— И ты надеешься учуять упырицу? Как, по-твоему, она будет пахнуть?
— Мертвечиной, как же ещё? — Купава закатила глаза: Горислава задавала какие-то глупые вопросы. — Я не уверена, что получится. Устинья только один раз показывала мне, как это делать, и сказала, что это вряд ли мне пригодится, потому что сейчас русалки не помогают простому люду бороться с упырями. Сейчас они от простого люда прячутся…
— Поняла, поняла, — Горислава нетерпеливо тряхнула головой. — Скажи только, что ты собираешься делать, если найдёшь упырицу. Ты будешь мешать мне убить её?
Купава опустила голову.
— Я не знаю, Горька, — сказала она тихо. — Мне всё равно хотелось бы поговорить с ней. Вдруг мне… Нам удастся ей помочь, отговорить от мести… Она же просто ребёнок.
— Который может вспороть мне брюхо и развесить кишки на дереве, — проворчала Горислава.
— Она испугалась, — сказала Купава, но без особой уверенности. — Послушай, можешь считать меня дурочкой, но мне кажется, что нужно перекинуться с ней хоть парой слов! Чтобы понять, при чём здесь русалка.
— Кто о чём, а ты о русалках волнуешься, — Горислава махнула рукой. — Чёрт с тобой. Начинай свою волшбу.
Довольная, что неприятный разговор закончился, Купава прикрыла глаза. Пряди тумана потекли с платка, зажатого в руках, смешались с дымкой, повисшей над водой. Купава умирала, таяла, как ледышка под солнцем. Это было страшно, но приятно: она прекращала существовать, становилась единым целым с туманом, с рекой и ветром.
Она больше не была Купавой, мёртвой девочкой из Роси-реки. Она была писком комара, вьющегося вокруг Гориславы. Плеском рыбы в речной глубине. Шорохом мыши в кустах. Неслышными шагами лисы. Криком совы, сорвавшейся с ветки дерева…
…Гнилой вонью мёртвой крови, пропитавшей землю.
— Нашла! — Купава открыла глаза. Собственный голос показался ей чужим. Горислава сидела у берёзы и жевала пирожок. Небо стало совсем тёмным, и рядом со змеиней горел фонарь, одолженный ради охоты на упырицу у попа.
— Я уж думала, что ты совсем померла. Глаза закрыты, не дышишь, — сказала она. Протянула часть пирожка. — Хочешь?
— Неа, — при виде пирожка у горлу Купавы подкатила тошнота. Запах протухшей крови всё ещё стоял в ноздрях. — Фу, ну и воняют эти мертвяки! Зато я знаю, где она. Нам туда, — она махнула рукой.
— В лес. Среди ночи. Мда, — сказала Горислава задумчиво, проследив за направлением, куда указывала Купава. — Ладно, я всё равно не собиралась жить вечно, — она закинула в рот остатки пирожка и поднялась. — Пошли.
«Да и одна могу», — подумала Купава, но вслух говорить не стала. Они и так с сестрицей только помирились. Ну, как помирились — Горислава всё ещё зло сверкала глазами, но хоть разговаривать с ней начала. Если честно, Купава была растеряна. Она не хотела ссориться, но оно как-то само собой получилось, а мириться она не умела. Тогда, поругавшись со старшей русалкой, она просто ушла обратно под обрыв. Но не уходить же сейчас от сестрицы-Гориславы… Эх, если б она помнила что-то о своей жизни, то, наверное, знала бы, какие слова говорить и что делать, когда хочешь мириться. А так приходилось действовать наугад…
По лесу старшая сестрица шла так медленно, что хоть плач. Купава-то просто залезла на дерево и перепрыгивала с одной ветки на другую, а Горислава продиралась сквозь кусты, сердито шипя под нос. Ругаться не решалась — как она сказала Купаве пару дней назад, боится разозлить лешего.
— Вот здесь! — сказала Купава спрыгивая на землю радом с Гориславой. — Пахло отсюда. Да и сейчас пахнет, — она поморщилась. — Только вот где…
— Тут я, — зазвенел в холодном ночном воздухе детский голосок, не по-детски суровый. — Чего вам надо?
Упырица стояла на берегу старицы Камышовки, холодно глядя на девушек. Теперь наконец-то Купава могла разглядеть её получше. У девочки было симпатичное личико, даром что мертвецки бледное: вздёрнутый нос, большие глаза, отороченные длинными ресницами. Выросла бы — стала бы красавицей, с неожиданным сожалением подумала Купава. Но уже не вырастит никогда. Так и останется восьмилетней девочкой, хрупкой и бледной. В глазах горит не жизнь, а зеленоватый болотный огонь, и между бледных губ — острые звериные клычки.
«А я ведь такая ж», — подумала Купава с неожиданным содроганием. В отличие от упырицы, она не заперта внутри плоти — и легко может сделать щёки румяными, а глаза — живыми… Но ведь это маска. Она такая же.
Девочка, которая никогда не вырастит.
Ей стало больно до слёз, и она не понимала, почему. Неужто это что-то из жизни? Воспоминания… Сожаления о том, что она не прожила, не сделала?
Горислава чувствительно толкнула её локтем, вырывая из вязкого наваждения.
— Ну что? Ты вроде поговорить у нас хотела, — сказала она.
— А, да… Я… — слова застревали в горле.
— Ладно, я сама начну, — сказала Горислава. — Настя или как тебя там. Что тебе нужно от Серафима?
Анастасия хмыкнула. Ухмылка на губах была совсем взрослая, как и осанка, и взгляд. Если считать года, которые она прожила упырицей, ей было около двадцати.
— Поговорить хотите? Садитесь, — она указала на поваленное дерево на берегу под раскидистой берёзой. — Раз уж пришли в мой дом. Угостить вас нечем, извините уж. Не думаю, что вы едите сырое зачье мясо, — она улыбнулась, сверкнув клыками.
— Значит, ты действительно зайцами питаешься? Людей не трогаешь? — спросила Купава, усаживаясь на бревно. Горислава с некоторой заминкой села рядом.
— И зайцами, и волками, и лисами, — равнодушно сказала Анастасия. — Чего тебя это так волнует? Люди мне ничего не сделали, кроме… — её глаза сверкнули злобой. — Одной женщины.
— Макарии? Твоей матери? — недоверчиво спросила Купава.
— Матери?! — упырица разразилась злым смехом. — Она мне не мать! Кто, думаете, меня убил?!
— Что?! — рука Гориславы, лежавшая на рукояти зачарованного ножа, разжалась.
— То! И ведь никто в деревне и не подозревает. Считают, что её дочери умерли своей смертью, — сказала упырица сквозь зубы. — Что мы просто слабенькие были.
— Подожди… Ты… Ты уверена? — охнула Купава. — То есть…
— Как умерла Зоя, моя первая младшая сестра, я не видела, — сказала Анастасия. — Только вторая. Наталья. Дождливое лето было. Мать… Эта женщина Наталью родила. Малая плачет, не успокаивается, отец орёт: «Что за нечисть ты родила? Мало того, что девка, так ещё и больная! Знал бы я, что ты рожаешь хуже, чем сука — лучше бы на суке женился!». Как всегда. И ушёл к брату спать. А эта женщина села в угол и выть начала. Ну, я начала колыбель качать, её попросила замолчать — она мне пощёчину дала… — упырица словно выплёвывала каждое слово. — Наконец, заткнулась, я Наташу вроде укачала, сама умаялась, задремала. Но увидела сквозь сон, что эта малышку из колыбельки вытащила и куда-то понесла. Я думала, снится — но открыла глаза, а колыбелька пустая. Выскочила на улицу — вижу спину этой. За ней побежала. Виновата, надела сапоги отцовские, они большие, с ног слетают, пока догадалась сбросить — отстала. Пока сообразила сбросить, эта уже до реки дошла. Я только увидела, как она Наташу, сестру мою, окунает в воду, и держит, держит… — слёзы текли по щекам упырицы. Не прозрачные, как у людей, а кровавые. Купава едва сдержалась, чтобы не зажать нос: вонь мёртвой кровь стала невыносимой. — Я кричала. Но людей нет, эта только вздрогнула, и орёт: «Чего вышла? Иди домой!». Я подбежала. Пытаюсь Наталью из рук у неё вырвать, она меня оттолкнула… Утопила она сестру мою. И домой, домой. Плюхнула её в колыбельку. Мне говорит: «Ничего ты не видела, поняла? Иначе прибью на месте». Я ей чего-то — мамка, мамка, как же так… А она — «Не жильцы они были». Они! Значит, и с Зоей так же покончила. «Не видишь, отец твоей сына хочет. На что ему дочери, да ещё болезные? Я хорошая жена. Грех на душу возьму, но муж доволен будет. А ты молчать об этом будешь. Да тебе никто и не поверит, я скажу, что ты спятила», — Анастасия вытерла слёзы. — Я и убежала — прямо в ливень. Думала, к церкви, но подумала — а мне ведь действительно никто не поверит. Отец мне никогда слова ласкового не говорил, только ворчал, что я худая и уродливая, а поп всегда твердил, что я скоро умру и должна готовиться. Пришла домой. Мать как ни в чём ни бывало по дому хлопочет, готовится хоронить малышку. К вечеру жар у меня начался… Отца всё нет, мать меня отваром каким-то поит… И вкус незнакомый. Не тот, каким она обычно меня поила. Второй раз попыталась оттолкнуть её руку, но она всё равно в меня его влила. И наутро я уже не проснулась, — Анастасия в упор уставилась на Купаву. — Проснулась я от смертного сна через несколько дней, наверное, гроб проломила, домой пришла. Смотрю в окно — отец курит, мать его обхаживает, воркует. Говорит: «Всё, что Финист Пресветлый ни делает — всё к лучшему. Клянусь, я теперь тебе сына рожу, и будет у нас всё как у людей». Я и пошла прочь, в лес. Поняла, что места мне тут нет….
— Какой ужас, — только и смогла сказать Купава. Неужто эта крикливая, некрасивая женщина была способна на такое злодейство? Не выдумывает ли упырица?! Краем глаза поглядела на Гориславу. Лицо у той было страшное: зрачки расширились так, что радужка была едва видна — сомнений нет, её сестрица была в ярости.
— Осиново. Осиное гнездо, — прошипела змеиня под нос, и Купава поняла, что упырица не врёт. По крайней мере — сестрица ей верит. Если вспомнить, как поступили с Гориславой её друзья, как поступили с её матерью родственники — люди могут быть очень жестоки. Люди. Почему же нежить считают чудовищами?!
— Так скажите мне, девочки, — упырица наклонилась вперёд, почти шепча. — По вашему, что заслуживает эта женщина? Которую вы назвали моей матерью?
— Смерти, — глухо сказала Горислава. Ни тени сомнений не было в её голосе.
— Но ты же охотишься не за ней! А за Серафимом, братом своим! — воскликнула Купава, вскакивая. — Он-то в чём виноват?
— Он? Да ни в чём. На меня кричали и били, а над ним воркуют только потому, что у него есть маленький кусочек плоти между ног, — упырица скривилась. — Он может позволить себе быть болезненным, он может проказничать, и всё ему простится… Эта женщина счастлива. Разве она заслуживает быть счастливой? Она даже не плачет на наших могилах, только ухаживает, чтобы люди ничего не говорили…
— То есть ты хочешь убить Серафима только чтобы заставить свою мать страдать?! — спросила Купава.
— Не мать она мне. Не мать, — сказала сквозь зубы упырица. — Разве она не заслужила страданий?! Наши боги мертвы. Пресветлый Финист — чужой нам, ему нет дело до наших земель. Я должна принести правосудие. Больше некому.
— Серафима не трожь, — отрезала Горислава.
— Почему? — упырица склонила голову на бок. — Почему вы их защищаете? Вы сами-то… — по бледным губам скользнула улыбка. — Змеиное отродье. После последнего набега степняков желтоглазых детишек просто душили подушками. А ты… Русалка. Знаешь, у попа Матвея есть книга, называется «Нечестивая», там описано, как вас выманивать из воды и убивать. Скажите, зачем вам их защищать?
— Затем, что лучше защищать, чем как ты… — Купава вытерла слезу, бегущую по щеке. — Бедная, бедная. Тебе ведь больно…
— Ох, что за бабьи причитания, — упырица закатила глаза. — А ты, змеиня, что скажешь?
— Скажу, что будь я на твоём месте — а я могла бы быть — я бы на брате вымещать злость не стала, — сказала Горислава. Ярость клокотала у неё в горле. — Я бы выпустила кишки матери. Придушила бы ими отца. Но парня трогать бы не стала. Поэтому ты отстанешь от него. Иначе мы перекопаем весь лес. Найдём могилу, в которой ты спишь днём, и вобьём тебе кол в грудь. Поняла?
Упырица усмехнулась, холодно глядя в глаза Гориславе.
— А откуда взялась русалка? — спросила Купава. — Там, в воде, была русалка, я уверена! Неужто… Ах, глупая, как же я ещё не поняла! — она ударила себя кулаком по лбу. — Это ведь Наталья, да? Твоя сестра?
— Погоди, но ведь могила малых не пуста! — обернулась к ней Горислава.
— Дак для того, чтобы стать русалкой, тело не обязательно, — сказала Купава. — Я ведь тебе говорила? Мы… Как бы духи, состоим из навьей воды… А тело сгнивает, как и положено… Поэтому нам легче, чем упырям, отпустить прошлое.
— Да вы просто баловни судьбы, по сравнению со мной-то, — проворчала упырица. — Ты права, русалка. Мои сёстры стали русалками. Обе. Но это неважно. Змеиня, вот что я тебе отвечу… — и она вдруг пронзительно свистнула.
С ветвей берёзы сорвались две белые тени, и в тот же миг упырица бросилась на Купаву. Русалка отпрянула — когти мелькнули у самого лица — и увидела, как Горислава падает. Две маленькие русалки схватили её, заставив потерять равновесие — и затащили в воду.
Купава отчаянно взвизгнула, а упырица расхохоталась.
***
— Что ты сделала! Что ты… — Купава уклонилась от взмаха когтей, от одного, от другого. — Горька! Она же утонет!!
Белые тени и Горислава скрылись под водой. Не было сомнения — маленькие русалки тянут её на дно, не дают всплыть, глотнуть воздуха.
Надо помочь! Вспрыгнуть на берёзу, затем — в воду… Купава отвлеклась на мгновение — и когти упырицы пропороли её понёву и кожу на бедре. Боли русалка не почувствовала — только нога стала тяжёлая и чужая.
— Что ты… — прошептала она, оседая на землю.
— Здесь раньше были лешие. Русалки. Водяной, — упырица ткнула ей босой ногой в плечо, заставляя упасть. — Всех убили во времена Богонравного, всех извели. Теперь только я тут хозяйка. А вы, двое дур, начали угрожать хозяйке леса на её земле, — грязная нога встала её на грудь, прижала к земле. — Думаете, я это так оставлю? — когти упырицы коснулись горла Купавы. — У тебя на личике написано, что ты считаешь себя лучше меня. Интересно, если я сдеру с тебя это лицемерное личико, что там будет? Кость или просто вода?
— Не надо… — всхлипнула Купава. — Мы ведь хотели тебе помочь!
Она. Она хотела. Помочь этой несчастной озлобленной девочке. Помочь маленькой русалке. Почему же так вышло?! Почему вышло так, что её желание помочь обрекло Гориславу на смерть… И её тоже… На окончательную смерть…
— Несправедливо? — прошептала упырица, обнажая клыки. — Конечно, несправедливо. Несправедливо, что я умерла так рано. Что моих сестёр утопили, как лишних котят. Знаешь, что я поняла? Мир несправедлив!
— Точно. Несправедлив, гнилая ты сука, — голос Гориславы звучал хрипло, но твёрдо. Она стояла, безжалостно придавив ногой одну русалку, а другую держала за волосы, приставив к горлу нож. — Продолжим разговор?
— Как ты… Отпусти мою сестру! — торжество на лице упырицы сменилось растерянностью.
— Тупица. Тут воды по колено. Твоим скользким рыбёшкам меня не удержать, — сказала Горислава. Голос звучал ровно, но Купава знала — она в ярости. — Отпусти мою сестру — и я отпущу твоих. Они тебе дороги, правда? Ты заботилась о них, когда матери было плевать, и, наверное, была счастлива, когда обнаружила, что их души остались в реке. Потому и людей не трогала все эти годы. Ты ведь была счастлива с сестрёнками? Такое милое семейство, без ублюдочной мамаши и папаши, — придавленная сапогом Гориславы, маленькая русалка жалобно пищала. — Была, была. Я б тоже была счастлива. А потом увидела, как мать тютюшкается с твоим братом, и возревновала. И решила его прикончить. Правосудие, чёрт побери… Не волнует оно тебя. Ты просто бешеная псина. Как и я, — Горислава грубо тряхнула русалку, которую держала за волосы. — Поэтому не сомневайся — я перережу глотки твоим малышкам без сомнений.
— Тогда я перебью всех в деревне, — прошипела упырица.
— Да сколько угодно. Я к тому времени буду уже мертва, и по херу мне будут жители деревни, — яростно усмехнулась Горислава. — Ты начала угрожать мне и моей сестре. На моей земле.
— Это не твоя…
— Я степная диаволица, сука. Вся земля, на которую я наступила — моя, — отрезала Горислава. — Так вот, Настенька. Отпусти мою сестрицу. Отстань от Серафима. Живи со своими рыбёхами и не мешай жить другим. И я оставляю тебя жить. Поняла?
Анастасия посмотрела на Купаву. Перевела взгляд на хнычуших сестёр. На Гориславу.
И медленно убрала ногу с груди русалки.
Горислава так же медленно убрала нож от горла младшей сестры Анастасии. Не сводя взгляд с упырицы, она подошла к Купаве и подала ей руку. Купава, слабо улыбаясь, взялась за протянутую ладонь. Рана на бедре начала болеть, и это радовало: значит, нога просто на время обмерла, а не навсегда.
— Ты была права, сестрица… — прошептала Купава, глядя на Гориславу, и…
…И тут упырица бросилась вперёд.
Купава увидела отражение в глазах Гориславы. Поняла: подруга не успеет среагировать. Нож она взяла в левую, когда правую подала Купаве. Пламени нужно несколько мгновений, чтобы разгореться, и за эти мгновения предательский удар упырицы убьёт…
«Нет».
— Нет!! — взвыла Горислава, когда когти упырицы вместо того чтобы разодрать грудь змеини, полоснули по Купаве.
«Да не кричи ты так, всё в порядке, — хотела сказать Купава. — Я уже мертва, что со мной может случиться? Крови, конечно, много… Ха, я и не думала, что во мне есть столько крови!»
Но ноги почему-то наотрез отказались держать её.
***
Велимир рассказывал Гориславе, что на шее у человека есть пара особых жил. Если их пережать — человек сначала потеряет сознание, а потом умрёт. Как именно пережимать жилы, Велимир показывать отказался и советовал Гориславе быть осторожней с чужими шеями: убьёт кого-то в драке — хлопот не оберёшься.
«А если эту жилу перерезать?» — спросила любопытствующая змеиня.
«Будет много крови, — сказал старый витязь. — И… Всё», — он развёл руками.
Русалочья кровь, брызнувшая в лицо Гориславе, не была горячей — тёплой, как подогретая солнцем вода. Но змеине хватило мгновения, чтобы понять — когти упырицы перебил именно ту жилу, о которой говорил Велимир. Теперь Купава повисла на руках у Гориславы с окровавленным горлом.
— Нет!!
С умирающей русалкой на руках она не смогла отплатить за предательский упырице сразу — а через мгновение та уже отскочила в сторону, уворачиваясь от неловкого выпада змеини.
— К чёрту! — прошипела мёртвая тварь. — Я заберу своё! — и, сверкнув глазами-гнилушками, кинулась в лес.
Горислава опустилась на колени, удерживая бессильно повисшую Купаву. Что делать? Злиться? Плакать? Паниковать? Всё сразу?! Она не знала. Просто в ступоре смотрела на белое, обескровленное лицо подруги. Нет, нет… Она не может умереть… Она же нежить! Русалка!! Она уже мертва, ей не нужна кровь, она не может….
— Купава… — прошептала Горислава, всматриваясь в погасшие, опустевшие глаза.
Рука Купавы дёрнулась. Хрипло, с усилием, вздохнув, русалка зажала рану на шее, из которой бесконечным потоком лилась кровь.
— В… Реку… — прохрипела она. — Меня… В реку.
Горислава вскочила, подхватив Купаву обеими руками, и кинулась в реке.
— Глуб… лубже… — прохрипела Купава. Вода доходила Гориславе до колен, ноги вязли в иле. — Отпусти…
Она уже была не похожа на живого человека. Белая, как луна, кожа, огромные глаза, ставшие чёрными провалами. Горислава осторожно опустила Купаву в воду; змеёй выгнулась, словно прощаясь, русая коса, оплетённая яркими лентами.
— Так… — русалка даже не хрипела, едва-едва шептала. — Беги… В деревню… Спаси Сера… Фима… Иначе всё напрасно…
Почерневшие глаза Купавы закрылись — и она ушла под воду, мгновенно, как чугунная чушка. Окровавленная, мокрая Горислава стояла по пояс в воде. Одна.
Теперь одна.
Сёстры-русалки проклятой упырицы, снулые рыбёшки, сверкали глазами из-за камышей, но приближаться боялись. Гориславе хотелось их поймать и выпотрошить, как настоящих рыбёшек. Повесить за ноги их бледные тельца на дереве. Обглодать кости и швырнуть их в выгребную яму. Но нет, нет времени — последними словами Купава велела Гориславе бежать в деревню и спасти Серафима… Рыбёшки подождут. Сначала она вспорет брюхо бешеной псине, которая не захотела спокойно лежать в могиле.
Подлой псине, которая била им в спину раз за разом.
Горислава убрала нож в ножны на поясе — и побежала.
Потухший фонарь остался валяться на берегу — на то, чтобы зажечь его снова, ушла б целая вечность, так что пришлось довольствоваться тусклым светом звёзд. К счастью, упырица бежала, как дикий кабан, ломая всё на своём пути, и дорогу до деревни отыскать труда не составило. Кровь в жилах пылала так, что одежда высохла — и вскоре снова промокла от пота.
Но Горислава успела.
Почти.
Когда она подбежала к дому Тихона Мироновича — дверь уже была выломана. Влетев внутрь, змеиня увидела упырицу. Она наступала на забившуюся в угол Макарию, которая закрывала собой Серафима. В другой угол отползал Тихон Минонович, судорожно сжимая любимую трубку.
— За всё ответишь, убийца! За всё! — пронзительно взвизгнула упырица.
Почти, почти. Почти успела. Но сейчас не успеет. Не успеет преодолеть жалкую сажень от двери до упырицы, чтобы нанести удар, как эта бешеная тварь любит бить — в спину… Не успеет…
Поэтому Горислава метнула нож.
«Метают нож, когда в ножички играют, — говорил Велимир. — В бою это штука ненадёжная. Летит недалеко, точно кинуть — трудно, да и без ножа останешься. Только швырнуть наудачу, но только когда у тебя это не единственное оружие. А наши зачарованные ножи только полный дурак кидать будет».
И вот Горислава наплевала на все советы наставника. На все и разом. Только чтобы спасти мерзкую женщину, закрывавшую описавшегося мальчишку.
Ну не дура ли?
Полная.
Но кто-то наверху не был с этим согласен. Пресветлый Финист. Богиня, Финистова Матерь. Или старые боги умерли не до конца. Потому что нож вошёл точно под лопатку упырице, по самую рукоять, прорезав бледную плоть, как масло.
Анастасия завизжала и упала. Она дёргалась на полу, как собака с перебитым хребтом, пытаясь хоть подползти поближе к матери, достать её скрюченными, когтистыми пальцами…
Горислава подошла к ней, и, наступив ногой на спину, выдернула нож.
— Несправедливо… — прохрипела упырица. Изо рта у неё капала на пол кровь. — Несправед… Ливо…
Горислава была согласна. Это было несправедливо. Совершенно несправедливо.
И всё же она ударила упырицу ножом ещё раз — в основание шеи, перерубая главную жилу, что идёт от головы вниз по хребту.