«Ну хоть в этот раз прихожу в себя в незнакомом месте не побитой», — подумала Горислава, разглядывая потолок. Чувствовала она себя до странности нормально. Была, конечно, слабость во всём теле, но жар ушёл. Горислава села на кровати, отметив, что на ней другая рубашка. Получается, её переодел…
— Ты очнулась. Быстро, — сказала монах, откладывая перо. Он сидел за столом в углу небольшой комнаты и что-то писал. Горислава уставилась на него, непроизвольно сжав в руках покрывало.
— Отец Киприан? — спросила она.
— Да. Не пугайся, страх — это худшее, что ты можешь сделать со своей душой и телом сейчас, — монах успокаивающе махнул рукой.
«Не пугайся»?! Что за трусихой он её считает. Она не испугалась, просто насторожилась.
Любой бы насторожился. Потому что из-под капюшона отца Киприана блеснули жёлтые змеиные глаза.
Теперь стало понятно, почему отец Варфоломей так загадочно улыбнулся, когда Горислава засомневалась, что в лавре им помогут.
— Не думала, что змей может стать монахом, — сказала она, скрестив руки на груди.
— Почему ж? В Священных Книгах нет запрета ни на это. Всякий, кто принял веру в Финиста, может также принять постриг, — сказал змей. Он тщательно закрыл чернильницу и уложил перо в футляр.
Горислава неопределённо хмыкнула. Спорить она не собиралась: слишком паршиво была знакома со Священными Книгами.
— Зачем змею становиться монахом? — спросила она прямо и грубо, глядя ему в глаза.
— Дитя, не тебе об этом спрашивать, — вдохнул отец Киприан. — Разве ты ещё не знаешь ответ?
Он пододвинул стул и сел рядом с постелью. Горислава непроизвольно отодвинулась. Он был монахом, но змеем. А она…. Чёрт побери, он переодевал ей рубашку? Он видел её голой?!
— Не бойся, — голос монаха прозвучал устало. — Дай мне руку.
Он взял её запястье и прикрыл глаза. Между бровями пролегла озабоченная складка.
— Чувствую, жар унялся, — сказал он через некоторое время. — Мне удалось заставить огонь внутри тебя утихнуть, но ты должна знать, что изменения в тебе уже начались. Твой ноготь…
— Что… При чём тут мой ноготь? Купава… Моя спутница, моя сестра… Кстати, где она?! — Горислава чуть не выпрыгнула из кровати, сообразив, что она забыла спросить змея о самом главном.
— Успокойся. Она осталась за стеной, в избе, где останавливаются калики, — сказал отец Киприан. — Там немало женщин, и я сказал ей на всякий случай держаться поближе к ним, но с ней вряд ли случится что-то плохое. За стены лавры женщины не допускаются — для тебя сделали исключение, потому что ты была больна и у тебя было письмо с Монастырского острова…
Горислава облегчённо вздохнула. Ужасное видение, вставшее перед глазами — монахи тащат Купаву на костёр, потрясая Нечестивыми книгами — рассеялось. Ох, нужно им прекратить испытывать судьбу и приближаться к монастырям, но запутанные дороги Сиверии, как назло, вели либо к церквам, либо к разбойничьим кабакам.
— То, что ты так беспокоишься о своей сестре, выдаёт твоё доброе сердце. Но прошу, побеспокойся о себе. Просто посмотри на свой ноготь. На левой руке, — сказал змей.
Горислава повиновалась. И глаза у неё полезли на лоб: ноготь, тот самый, синяк под которым никак не хотел проходить, сейчас почернел целиком, превратившись в острый, угольно-чёрный коготь!
— Во имя Богини, что это? — пробормотала змеиня.
— Это значит, что ты начала превращаться в чудовище, — вздохнул отец Киприан.
***
Купава злилась. Очень злилась. Ну что за человек эта Горька! Ладно, не человек — змеиня! Шатается, глаза мутные, больные, а всё равно твердит, что с ней всё в порядке. Врёт ей в лицо… А сейчас ходи с ума, гадая, поможет ей отец Киприан и прочие монахи, или нет.
— Ты дырку в этой миске пытаешься протереть? — сердито окрикнула её полная румяная женщина. Она заправляла в большой избе, где останавливались на ночлег паломники и калики, где они получали нехитрую постель и угощение. Её звали, кажется, Аграфена Филипповна (ох уж эти ужасные двойные имена людей, замучаешься запоминать!), и она невзлюбила Купаву с самого начала. Она заставила её надеть лапти и отправила помогать посудомойкам — «бездельниц тут не держим, подобрала рукава — и за работу». Посуда казалась бесконечной, а вода в чане была такой грязной, что её было противно дотрагиваться. Купава тяжело вздохнула. Неужто так живут обычные девушки?! Понятно, почему Горислава носит мужскую одежду и ведёт себя как парень. Быть девушкой — живой девушкой — ужасающе скучно!
Размышления прервал удар полотенцем — не сказать, что особо болезненный, но внезапный и унизительный.
— Не вздыхай тут, а работай! — прикрикнула на неё Аграфена. На глаза Купавы навернулись слёзы из-за несправедливости жизни: её сестра больна, может, умирает, а она получает оплеухи полотенцем из-за того что смеет беспокоиться за Гориславу! Всхлипнув, Купава швырнула миску под ноги хозяйке и побежала во двор. Не нужна ей ни их каша, ни угол под крышей, она Горьку дождётся там, где её забрали монахи — у ворот лавры!!
В след ей неслись какие-то ругательства — ну, наверное, потому что половину слов она не знала — но Купава не останавливалась. Она выскочила на улицу, чуть не попав под копыта лошади.
— Куда прёшь, бешеная! — прикрикнул на неё возница.
— Извините! — всхлипнула Купава и бросилась в другую сторону. Она села у забора какой-то избы и, рыдая, принялась стаскивать лапти. К тому времени, когда она в неравном бою победила завязки, и её ноги наконец-то глотнули свежего воздуху, слёзы закончились. Вытерев глаза рукавом, Купава посмотрела на окружавшую монастырь стену. Если от Горьки не будет вестей до ночи — она плюнет на осторожность, залезет внутрь и попытается найти её!
Она встала и принялась отряхиваться; а потом быстро и испуганно подняла глаза — на неё упала чья-то тень. Неподалёку остановился мужчина с окладистой бородой, одетый в простую запылённую одежду; взгляд Купавы невольно остановился на добротных сапогах с толстой подошвой, подвязанных сложно сплетёнными ремешками. Незнакомец смотрела на Купаву, будто покойника увидел.
— Свечка?! — сказал он, делая шаг к Купаве. — Финист сохрани! Да это ж ты! Свечка, ты всё-таки выжила!
***
— Что?! — Горислава отбросила в сторону покрывало и вскочила с кровати. — Что значит — превращаюсь в чудовище? Я человек!
— Пока — да, — сказал отец Киприан. — Пожалуйста, сядь. Ты не в том состоянии, чтобы буйствовать. Печать, которую я наложил, должна окрепнуть.
Горислава хмуро повиновалась. Чуйка говорила змеине, что сейчас ей предстоит выслушать длинную историю, которая совсем не придётся по нраву — и чуйка не обманула.
— Мы, змеи, про́клятое племя, — сказал отец Киприан, устраиваясь на стуле и доставая из рукава чётки. — То, что мы привыкли называть своей силой и годиться — на самом деле страшное проклятие, которое наши предки навлекли на себя тысячи лет назад. Когда-то мы были лишь одним из племён Великой Степи, не отмеченным ни змеиными глазами, ни внутренним пламенем. И племенем не самым сильным: враги мучали нас годами, гнали всё дальше на Восход, где степь становилась тем, что на ваш язык можно перевести как «пекельные земли». Легенды гласят, что это была выжженная, мёртвая земля, которую пересекали глубокие трещины-пропасти. На дне их тлело пламя — кровь Предвечного Змея, в начале времён сброшенного Владыкой Небес на землю; там, где он упал, и образовались Пекельные Земли.
— Понятно. А что дальше было? Кто-то из степняком спустился вниз и хлебнул змеиной крови? — поинтересовалась Горислава.
— Дай истории идти своим чередом, не пускай в ход нагайку, — отец Киприан раздражённо щёлкнул бусинами чёток. — Но в общих чертах ты права. Наши предки, это несчастное племя, находило сияющие угли — камни, осквернённые, напоённые кровью Предвечного Змея. Они смотрели на это сияние и слышали голос Змея, заточённого в преисподней. И внимали ему — его обещаниям силы, что позволит отомстить за убитых соплеменников, освободить угнанных в рабство… — отец Киприан замолк. Горислава нетерпеливо поджала губы, ожидая, когда змей-монах вынырнет из своих размышлений.
— …Легенда говорит, что лучшие мужи и жёны племени ушли в глубокие пещеры, следуя за гласом Змея. Вернулось лишь тринадцать, обожжённые, но наделённые внутренним пламенем. Они положили начало тринадцати великим кланам змеев. Думаю, ты догадываешься, что было дальше: победоносный поход на закат, уничтожение старых врагов, и превращение во властителей всея степей…. Так гласят наши предания. Но кое о чём они стыдливо умалчивают. О том, как мы резали и жгли друг друга, а главное, уничтожали Матерь-Степь, пока не научились контролировать своё пламя и свой гнев.
— Так откуда вы-то об этом знаете? — спросила Горислава. Монах молча встал и достал из шкафа толстый том. Горислава сощурилась, пытаясь прочитать надпись на обложке — но ничего не вышло: она была написана какими-то закорючками, а не человеческими буквами.
— Свод законов Великого Хана, Хана Ханов, — сообщил ей отец Киприан. — Если внимательно их читать, это проливает свет на многое. Сотни законов, которые устанавливают правила поединков с использованием пламени и без него. И тысячи жестоких, жесточайших кар за нарушение этих законов и за насилие вне поединков. Ты жила в степи?
— Нет. А вы вот жили. Потому что мы называем вашу степь Диким Полем, а не Великой или как-то там, — проворчала Горислава.
— Тогда ты не знаешь, насколько мы жестоки. Не только у врагам, но и к своим же.
— Я могу подозревать, насколько вы жестоки, — сказала Горислава, сделав особое ударение на «вы».
— Не обманывай себя, девочка — ты змей, так же как и я. Дитя древнего проклятья, — монах нахмурился. — И вся эта жестокость служит одной цели — сдержать наш яростный огонь посредством страха и убийств тех, кто плохо себя контролирует. По этой же причине змеи предпочитают заводить детей от рабынь и — реже — рабов. Мы растворяем нашу проклятую кровь, отчего рождается меньше детей с даром, но это дети, а не чудовища. Впрочем… — монах взял в руки ладонь Гориславы; чёрный ноготь зловеще блеснул в свете, падающим из окна. — …Это не меняет нашей чудовищной природы. Чем сильнее пылает огонь внутри нас, тем больше он нас меняет. Разум… И тело.
Горислава дёрнула плечами; по хребту пробежал холодок.
— И что, я стану… ящером? — спросила она.
— Вряд ли. Задолго до того, как твоё тело изменится, пламя пожрёт тебя изнутри. В лучшем случае. В худшем — ты сначала сожжёшь всё вокруг.
— Сколько времени у меня есть? — глухо спросила Горислава.
— Зависит от того, насколько часто ты будешь зажигать пламя внутри себя. Я бы дал год-два.
Горислава вырвала у него руку и прижала к груди. Мир вокруг стал блёклым, а тело — одеревенело.
— И такая участь постигает всех… одарённых? — спросила она.
— О, нет, конечно, — сказал отец Киприан. — Но в степи одарённых с детства учат управлять пламенем; к каждому приставлен кам, по-вашему — волхв, который направляет и усмиряет пламя внутри подопечного. Ты же самоучка. Этот путь тернист и рискован, и ты уже ободрала пальцы о тернии.
— Значит, если я хочу выжить, мне нужно отправляться в Дикое Поле? — быстро спросила Горислава.
— Есть такой путь, — кивнул монах. — Ты знаешь своего… Отца, я полагаю?
Горислава помотала головой.
— Жаль. Впрочем, одарённую девочку может удочерить вождь какого-нибудь клана. Но тебе придётся стать частью клана и жить по обычаям Степи. И отцу ты должна будешь подчиняться беспрекословно. Кажется мне, ты не в восторге от такого исхода? Не говоря уже о том, что кам может и не помочь. Тогда тебя просто задушат, а тело скормят псам, чтобы душа переродилась собакой и не отомстила клану.
«Всё ещё лучше, чем смерть», — чуть не сорвалось с языка Гориславы, но она прикусила губу. Не она ли клялась, что отомстить за опозоренную мать, за всю боль, что ей пришлось пережить? Что змеи — её кровные враги, все до единого? Но стоило угрозе смерти замаячить на горизонте — и она готова забыть старые клятвы! Ненависть к себе как гвоздём вошла в сердце, и по подбородку потекла кровь — она слишком сильно прикусила губу.
— Успокойся! — воскликнул отец Киприан, поднимая руку с зажатыми в ней чётками. Он по-своему истолковал реакцию Гориславы. — Есть и другой выход. Я могу усмирить пламя внутри тебя. Я могу помочь тебе.
***
— Свечечка! — мужчина заключил вскочившую на ноги Купаву в объятья. — Живая! А мы уж тебя похоронили!! Что смотришь, как на чужого? Аль уже забыла Карпа Нилыча? Никодима Егорыча? Люшечку? — он нахмурился, глядя на удивлённое лицо девушки. — Действительно забыла? Что ж они с тобой сделали-то…
— Сожалею, но я действительно ничего не помню, — вздохнула Купава, вежливо высвобождаясь рук мужчины. Он был для неё совершенным незнакомцем. Хоть и не враждебным… Вроде бы.
— Как же так… Мы ведь были как семья, — Карп Нилыч сокрушённо покачал головой. — Как же ты сбежала от тех разбойников? Или… Не сбежала?
— Сказать честно — не помню. Я… Меня ведьма лесная подобрала в лесу, полумёртвую, — ложь слетела с языка легко и непринуждённо, — И выходила. Сказала, я неделю в лихорадке пролежала, по краю Нави ходила, а когда пришла в себя — ничего не помнила, ни как меня зовут, ничего. Я точно та, кого вы знали? Не ошиблись?
— Ох, Финист сохрани! — Карп Нилыч почесал затылок, — Бедняжка… Нет, это точно ты. Свечка. Ты так себя нам назвала тогда.
— Нам?
— Нам. Нашей ватаге калик.
— …Калек?
— Да что ж такое! Ты совсем всё забыла, — Карп Нилыч всплеснул руками. — Калики перехожие! Странники и певцы.
— Навроде скоморохов?
— Я обиделся, если б не видел, что ты не в себе, — проворчал мужчина. — Мы не скоморохи, а совсем наоборот. Те бесовскими плясками народ развращают, воруют да ярмарочные бои устраивают, а мы богомольцы — странствуем по святым местам, и людям простым духовные стихи поём…. Малышка, пойдём-то к остальной ватаге. Может, посмотришь на нас и что вспомнишь.
***
«С этого мог бы начать», — зло подумала Горислава, стирая с подбородка кровь. Сначала перепугал, а теперь, оказывается, сам спасти может.
— Ну, слава Богине, — проворчала она. — Чем мне за это надо заплатить?
— Какая плата, — отец Киприан махнул рукой. — Возможность освободить от проклятья кого-то из моего несчастного племени будет сама по себе наградой. Я сам когда-то был на твоём месте. Пламя пожирало меня изнутри, и моя же собственная семья приговорила меня к смерти. Но я отказался принимать такую судьбу, а стал искать спасения у тех, к кому змеи всегда относились с презрением. У почитателей Финиста Неопалимого. Это был отчаянный шаг, но… Они приняли меня. Приняли и спасли, — он мягко взял руку Гориславы в свои ладони. — Позволь и мне спасти тебя.
Змеиня с трудом подавила желание её выдернуть.
— И каким же образом вы собираетесь меня спасти? — спросила она.
— Я запечатаю твоё пламя. Частично я сделал это уже сейчас, но только для того, чтобы успокоить. Долго эта печать не продержится. Создание новой, долговечной печати займёт время — неделю, две…
Горислава нахмурилась. Слишком долго. Что будет делать Купава всё это время? Сидеть и ждать? Она дала обещание довести сестрицу до Белояра. Застрять в лавре для решения своих проблема граничило с нарушением обещания.
— А сколько времени продержится эта печать? — спросила она.
— Если воззовёшь к внутреннему пламени — сломается немедленно. Сильные страх или злость тоже сломают её. Иначе… Я бы дал где-то неделю.
Горислава сердито цыкнула.
— Ничего не могу поделать, — отец Киприан развёл руками. — Но могу обещать, что создание печати не причинит тебе вреда. Я до сих пор жив и прекрасно себя чувствую. Да, я запечатал собственный огонь! То, что мои соплеменники сочли бы великим богохульством, стало мне спасением. Если говорить честно, я жажду опробовать собственную печать на ком-то другом…
— Погодите-погодите. Если вы запечатали внутреннее пламя только в одном человеке— в себе самом — то с чего вы взяли, что со мной всё будет в порядке? — нахмурилась Горислава. Слишком уж монах сейчас походил на торговца, который расхваливает перед покупателем корову, изо всех сил избегая упоминания недостатков скотины.
— Потому что печать эту я не из головы взял, а создал на основе знаний монахов Финиста и наших камов, говорящих с пламенем, — сказал отец Киприан немного обиженно. — Ты представляешь, что такое печать? Может, думаешь что это что-то вроде клейма? Отнюдь. Грубо говоря, это рисунки, которые наносятся на тело в определённых местах, сделанные определённой краской. Краска смывается, но сила, заключённая в рисунке, проникает в тело и меняет его. Если ты не стесняешься, можешь посмотреть на свой живот — там я начертал временную печать. Запечатывая твоё пламя, я просто будут повторять рисунок два раза в день, на закате и на рассвете. Это не больно и не нанесёт вреда…
Горислава отвернулась к стенке и задрала рубашку. Точно, её живот был изрисован чем-то, напоминающим чернила; незнакомые символы сплетались в затейливую вязь, образовывая несколько круглых фигур — между грудями, на солнечном сплетении и чуть ниже пупка. Змеиня невольно скрипнула зубами, представив, как она голая и беспомощная лежала перед монахом, перед, Богиня сохрани, змеем, а он мазюкал по ней кисточкой. Стыдоба-стыдобища! Оставалось надеяться, что хотя бы штаны на ней во время всего этого были…
И вдруг её как холодной водой окатило.
— Погодите-ка. Если вы запечатаете моё пламя — значит, я… Лишусь своей силы? — медленно спросила она, только сейчас осознавая подоплёку слов монаха. Тот посмотрел на неё с удивлением.
— Конечно, — сказал он. — Ты станет обычной девушкой и сможешь жить обычной жизнью. Никаких припадков ярости. Отрастишь косы, найдёшь жениха, заведёшь де…
Горислава громко фыркнула.
— Издеваетесь, святой отец? Никто не возьмёт в жёны змеиню, — сказала она.
— Ты можешь уйти в монастырь и прожить оставшиеся дни в мире и покое, — сказал отец Киприан примирительно. Но Горислава фыркнула с ещё больше горечью: в монастыре она повесится на второй день, окончательно погубив свою душу. Горло сжало безнадёжностью. Выходит, выбор у неё был не велик — сгореть изнутри, будучи спалённой собственной силой, или же стать жалкой слабачкой, которую любой может избить и обесчестить. Увести в полон.
И Горислава с ужасом осознала, что, как ни ненавидела она собственную змеиную кровь, именно кровь и горящий внутри огонь делали её собой. Не станет его — не станет Гориславы.
— Нет, — сказала она в конце концов. — Не надо печатей. Пусть мой огонь спалит меня. Это лучше… чем его лишиться.
Наступило молчание. Лишь чётки щёлкали в руках отца Киприана.
— Мне жаль, — сказал он, — что ты приняла такое решение. Как бесогон, я должен наложить печать. Наш долг — спасать простых мирян от колдовских опасностей, и тех, кто родился с тёмным даром — от самих себя.
Горислава вздёрнула голову. Она вдруг поняла — она в лавре, одна, в окружении сотни монахов; и если отец Киприан, если все они захотят сделать что-то с ней силой, то сможет ли она вырваться? Взгляд лихорадочно заметался по комнате, выискивая то, что можно использовать как оружие. Вон тот подсвечник должен подойти…
— Твои зрачки, — сказал отец Киприан. — Ты знаешь, что когда змей нервничает или готовиться драться, его зрачки резко расширяются? И мы ничего не может с этим поделать. Наши лица очень легко прочитать.
Он звучно щёлкнул чётками и положил их на стол.
— Успокойся, дитя. Я не собираюсь тебя неволить, — сказал он. — Может, я и должен, но это слишком… По-змейски. Если ты не желаешь, чтобы я запечатал твоё пламя, так тому и быть. Мне остаётся лишь молится за твою душу.
Горислава с облегчением перевела дыхание.
— Я не могу, святой отец. Мне нужна эта сила. Я дала обещание…
— Хватит, — отец Киприан взмахнул рукой. — Мне жаль тебя. Ты ещё не знаешь, на какие страдания себя обрекаешь. Я лишь надеюсь, что когда ты это поймёшь, будет не слишком поздно. Если захочешь вернуться и попросить помощи — двери лавры открыты перед тобой.
Он отвернулся. Горислава опустила голову. Против воли она чувствовала стыд, такое разочарование звучало в голосе отца Киприана. Она хотела объяснить ему, почему внутреннее пламя ей так дорого и почему она не может отказаться от него сейчас, но не похоже, чтобы он желал слушать. Поэтому она проглотила невнятные оправдания и просто спросила:
— Я могу идти?
— Конечно, заблудшее дитя, — вздохнул отец Киприан.
Горислава отыскала свои сапоги под кроватью и принялась их надевать.
— Спасибо, — сказала она, не глядя на монаха. — За всё.
Он оказался лучше, чем она о нём думала. И из-за этого ей было ещё более стыдно. Но иной выбор она сделать не могла. Не сейчас… Да и вообще никогда.
— Я доведу тебя до ворот, — сказал отец Киприан. — Сама понимаешь, девушкам нельзя блуждать по лавре.
Они шли молча. Горислава старалась не глядеть на монаха. Ей казалось, что иконы внутри молелен провожают её укоряющими взглядами даже сквозь стены. Отстранённо отметила, что уже стемнело — значит, она провалялась в лавре весь день…
Перед самыми воротами отец Киприан вдруг протянул ей небольшую книгу.
— Возьми. Не отказывайся, это мой подарок, — сказал он строго. — Читать умеешь?
— Не слишком хорошо, — призналась Горислава. — И не по-степному, — уточнила она.
— Это по-сиверски, — сказал монах. — Я сам переводил. Некоторые истории о нашем народе. Моём народе, — поправил себя он. — Может быть, они помогут тебе лучше понять природу пламени внутри тебя.
— Но… Эта книга, наверное, дорогая и ценная, — запротестовала Горислава, не в силах смириться с таким щедрым подарком.
— С тех пор, как катайские маги научились делать пергамент из опилок и тряпок, книги прекратили быть так уж дороги, — сказал монах. — Я не приму отказа, дитя. Я хочу помочь тебе хотя бы этим.
Он криво улыбнулся.
— Спасибо ещё раз, — пробормотала Горислава. Как всегда, когда нужно было благодарить или просить прощения, язык стал непослушным, а в голове опустело.
Она не оглянулась, выходя за ворота монастыря. Остановилась, и, запрокинула голову, уставилась в небо, залитое ночной синевой, в которой начали проклёвываться первые звёзды.
Она так и не рассказала отцу Киприану ни про Купаву, ни про встречу с Марийкой. Как бы добр к ней ни был монах, он был монахом. Ему (да и вообще никому) не следовало знать о Купаве. Что до Марийки — может, святой отец и мог бы дать пару полезных советов, что делать если встречаешься со злобной русалкой… Только вот Горислава боялась, что какая-нибудь мелочь в этой истории насторожит святого отца, и он переменит своё решение отпустить её из лавры с миром. Умереть свободной, пусть даже сгореть в собственном пламени, или оказаться заточённой в монастыре? Для Гориславы это был даже не выбор.
Она разберётся со всем сама. Без помощи монахов Финиста и степных, как их там отец Киприан назвал, камов. Не будь она степная диаволица. Ну если не сдюжит, если умрёт… О ней никто особо плакать не будет. Мать, конечно, тётушка Божена, Велемир, теперь вот Купава… Всего-то четверо, не так уж и много.
Утешив себя таким образом, Горислава принялась разматывать перевязку на правой руке. Порез на пальцах уже не кровточил и даже не особенно болел. Окровавленной тряпицей она замотала указательный палец на левой, так чтобы не было видно чёрного ногтя. И отправилась искать Купаву. Побродив по монастырской деревеньке и поспрашивав местных, она направилась к избе, где останавливались паломники и калики. Купава была во дворе — окружённая какими-то запылёнными, бородатыми мужчинами с посохами и холщовыми сумками. Все мускулы Гориславы при виде этой картины напряглись, но Купава не выглядела испуганной, а мужчины — недружелюбными или с похотливым блеском в глазах. Они разговаривали и смеялись; лицо русалки сияло той самой лягушачьей улыбкой, от которой на её щеках образовывались ямочки, что так и хотелось ткнуть пальцем. И всё равно на сердце Гориславы стало тревожно. Она позвала:
— Купава!
Русалка обернулсь — и с радостным воплем бросилась к ней.
— Горька! Живая!! — она повисла у Гориславы на шее. Выбившаяся из косы прядка волос защекотала змеине нос; Горислава невольно вдохнула запах русалки — речные травы, нагретая солнцем вода, и свежий ветер. Она сжала сестру в ответных объятиях, чувствуя, тугой узел в груди немного ослабевает.
— Монах помог тебе? Вылечил? Что с тобой было?
— Ничего страшного, — соврала Горислава. Купаве не следует знать. Никому не следует знать. — Просто внутренний огонь буянит. А ты, я вижу, тут со всеми подружилась…
— О нет, не со всеми! С главной хозяйкой я поссорилась… Она меня ударила полотенцем, я разбила тарелку… Не важно, не важно! Горька, я встретила тех, кто знал меня до того, как я всё забыла! — она взмахнула рукой, указывая на группу мужчин. Змеиня с первого взгляда узнала калик перехожих. Что-то вроде скоморохов, только скучные и богомольные, певшие исключительно духовные стихи о подвигах святых, просившие за это милостыню.
— Так ты была каликой? — спросила Горислава. Она подумала, что вряд ли Купава раскрыла этим людям свою истинную природу, а потому нужно быть осторожной со словами.
— Да! И нет, не совсем! — Купава потащила её к каликам. — Карп Нилыч! Никодим Егорыч! Познакомьтесь, это моя сестра, Горислава!
— Змеиня? — тот, кого Купава назвала Карпом Нилычем, почесал затылок. — Эк тебя судьба-то потрепала…
— Эй! — Купава сердито нахмурилась. — Не смейте говорить плохо о моей сестрице!!
— Да мы ничего, ничего, — тот, кто, по-видимому, был Никодимом Егоровичем, опасливо поднял руки. — Ты хорошо в людях разбираешься, так что если назвала её своей сестрой, значит, она действительно хороший человек… Даром что девица… В мужской одежде… Последние времена настают… — последнее он проворчала совсем тихо.
— Подруга Свечки, или, как она сейчас себя зовёт, Купавы — и наша подруга! — провозгласил Карп Нилыч, стукнув о землю свои дорожным посохом о землю.
Калики поочерёдно представились ей, скрепив знакомство рукопожатием; Горислава сдержанно кивала в ответ. Из всей ватаги — человек где-то десять — она запомнила только двоих: предводителя каликов, Карпа Нилыча, и Люшечку — дурачка с пустыми глазами. На него змеиня предпочитала лишний раз не смотреть.
В животе у Гориславы забурчало; она поняла, что умирает с голоду. С хозяйкой избы Купава умудрилась рассориться (Горислава была уверена, что это не вина русалки), так что о трапезе пошёл договариваться Карп Нилыч. Несколько монет в качестве пожертвования лавре обеспечили их всех наваристой кашей с куском свежего, ещё тёплого хлеба.
За едой они разговорились. Точнее, говорил Карп Нилыч, справившийся со своей кашей очень быстро, а Горислава жевала и слушала.
— Свечку нашу Люшечка нашёл. На дороге, говорит, нашёл, я попробовал расспросить его поподробней, но он у нас ведь… Блаженный… А Свечка в первые дни ничего не говорила почти, и даже не ела, только плакала. Хоть вроде не побитая, не обесчещенная… Да кто знает…
— Я была тогда совсем дурочкой, — вздохнула Купава.
— Блаженной! — Карп Нилыч наставительно поднял палец. — Чем меньше ума — тем ближе к нашему владыке, Финисту Ясному Соколу, Тому Что Из Пепла Восстал. Имя своего не сказала, хотя кажется мне, что помнила его. Ну мы стали звать её Свечкой — за волосы светлые. Стала она с нами ходить. Не бросать же её на дороге! Где по хозяйству поможет, где что.
— Вы, видимо, хорошие люди, раз девочка в вашей компании могла чувствовать себя в безопасности, — сказала Горислава, пристально глядя Карпу Нилычу в глаза. Ох не доверяла она мужчинам (женщинам, впрочем, тоже). Любое исключение в её глазах только подтверждало правило.
— Обижаете, Горислава Косановна! Мы не разбойники какие. Я за девочкой присматривал, как за собственной дочерью. Была у меня дочь, такая же ясноглазая, да преставилась, вместе с женой, после того я и отправился странствовать, невмоготу стало на одном месте оставаться… Так вот. Стали мы странствовать вместе со Свечкой. Но я не собирался её с собой вечно таскать, девочка всё-таки. Вёсен четырнадцать ей было тогда на вид, может, и больше. Сейчас она выглядит не больно старше, надо сказать… — Карп Нилыч озадаченно почесал бороду. — О чём бишь я? Да! Думал завернуть в родную деревню, оставить Свечку на попечение сестре. Она бы приняла под крыло сиротку. Но Финист иначе распорядился, — Карп Нилыч сложил руки у груди. — Присоединились мы к крестьянам, что с ярмарки ехали, а на нас по дороге возьми да напади разбойники. Немного их вроде было, но кто у нас? Крестьяне да мы, богомольцы. Это была настоящая резня — ну, тех, кто не успел убежать. Мы со Свечкой и Люшечкой сидим за перевёрнутой телегой, ни живы ни мертвы, и слышим, как эти выродки… Прости Финист… Кого-то пытают, спрашивают, где деньги. И смеются. Не о деньгах хотят знать, просто забавляются. Надеемся только, что нас не заметят. А Люшечка тут заплакал, — Карп Нилым смахнул слезу. — Он же блаженный у нас, Люшечка. Слышу — говорят тати: «Там ещё кто-то живой есть!» — и идут прямо к нам…. Я обмер, всё, думаю, вот и твой конец пришёл, Карп Нилыч. Доходился. Надеюсь только, что не сильно мучать будут. А Свечка тут как глазами сверкнёт, как прошепчет: «Спасибо за всю доброту, Карп Нилыч… Время пришло по счетам платить», и как бросится прочь! Специально побежала разбойникам прям навстречу, чтобы они все увидели её. Девку. С которой повеселиться можно побольше, чем с тем несчастным крестьянином… А я схватил Люшечку и бегом в другую сторону. Они, кажется, меня не заметили даже. Вот так Свечка нам жизнь спасла, собой пожертвовав, — калика приобнял смущённую Купаву за плечо. — Как я потом корил себя за это. Я должен был быть на её месте, но… Не хватило смелости. Годами молил Финиста, чтобы он отпустил мне грех. Уж и потерял надежду, что он внимет моим мольбам, но… Случилось чудо! Жива наша Свечка, жива, сохранил её молодую жизнь Финист наш! — он счастливо рассмеялся. Купава закрыла лицо руками.
— Вы меня совсем засмущали, — пробормотала она. Горислава с громким стуком положила ложку на стол, в глубине души желая запустить ей Карпу Нилычу в лицо. За то, что смеет обнимать её сестру, ну и за то послужил невольной причиной гибели Купавы. Никчёмный богомолец, за спиной девочки спрятался. Сам спасся, а девочку тем временем убили, убили столько жестоко, что её разум отказался это помнить, и сбросили в реку!… Пламя внутри мгновенно вспыхнуло, а вместе с ним и ярость. Взгляд Купавы стал встревоженным. Горислава вспомнила слова монаха о змеиных глазах, и поняла, что её зрачки снова, наверное, резко расширились. Она перевела дыхание, заставляя себя успокоиться.
— А как вы с Купавой познакомились? — спросила Гориславу калика. Купава сделала умоляющие глаза: мол, смотри не сболтни правду!
— Да как, — проворчала Горислава. — Разбойники на меня напали. Ограбили, избили до полусмерти, да бросили подыхать. Купава меня нашла и выходила. А потом сестрой назвала.
Как ей хотелось сказать калике в лицо правду: что не Финист спас Купаву — если превращение в нежить можно назвать спасением. Финисту на страдания людей с небес плевать (иначе б мире не было столько боли и страданий). Нет, тут приложили руку иные силы, для которых у Гориславы пока не было имени. Думалось только, что Старые Боги были менее мертвы, чем думали люди.
— Понятно, — сказал Карп Нилыч, поглаживая бороду. — Ну, Свечка сестрой плохого человека не назовёт. Прости уж за подозрительные взгляды. Много бед змеи принести нашим землям, ой много… — он замолчал, не зная, видимо, как поддержать разговор.
— Карп Нилыч, — а вот у Купавы, кажется, никогда не было проблем с тем, чтобы болтать с кем-то, — А куда вы направляетесь?
— Да на Белояр собрались, — несколько рассеянно ответил калика. — Того, на дне которого чудо-город Кит скрывается. Говорят, один глоток воды из этого озера исцеляет. Был там один раз, в молодости, окунулся в чудесную водицу — но я тогда здоровый был, исцелять меня не от чего было. А сейчас чувствую, годы спину ломят, — он закряхтел, потирая поясницу. — Да и зрение Якима всё хуже и хуже, — один из калик, чьи блёклые глаза смотрели в одну точку, степенно кивнул. — Если Финист будет милостив, то озёрные воды помогут.
Горислава поморщилась. Она знала, что сейчас скажет Купава.
— Чудесно! Так вышло, что мы тоже в ту сторону направляемся! — её голос звенел, как колокольчик. — Можно присоединиться к вам? Вместе путешествовать безопаснее, да и сестрица моя может защитить нас… Ну, в разумных пределах!
— Что скажете, братья-странники? — спросил Карп Нилыч. — Я с удовольствием приму Свечку, теперь Купаву, в наши ряды, как и её сестру.
Калики принялись переговариваться; даже те, что бросали подозрительные взгляды на Гориславу, не смели вслух выразить свой протест против общества змеини. Совет был недолгим: они единогласно — может, кроме молчаливого Люшечки, который старался держаться подальше от змеини — решили принять Гориславу с Купавой в свои ряды.
Змеиня сдержанно поблагодарила Карпа Нилыча, раздираемая противоречивыми чувствами. С одной стороны, именно это советовал им отец Варфоломей — добраться до Белояра вместе с каликами. Идти по дороге компанией было хоть немного, но безопаснее. С другой, после беседы с отцом Киприаном она не могла смотреть на церквы и почитателей Финиста так, как прежде. Раньше её отношение к ним было просто прохладным. Она захаживала в церквы только на большие праздники, когда туда приходили все, и ей не приходилось терпеть недружелюбные взгляды старушек-богомолок. Попы тоже посматривали на неё косо, но отец Лавр всегда хорошо относился к ней и к её матери, а с образов смотрели не только укоряющие, лишённые всякого сострадания глаза самого Финиста, но и его матери. «Богини», как её называл простой люд. Которая, как мать, одинаково любила всех, даже таких отверженных, как Горислава — рождённых вне брака, лишённых отчества и рода.
Но Богиня не защитит её от монахов-бесогонов, что бы это словно не значило. Ей повезло, что отец Киприан пощадил змеиню, не стал накладывать печать, хоть и был должен. О будет ли другой монах так милосерден? По всему выходило, что не только Купаве нужно держаться подальше от церкв и монастырей.
У неё, степной диаволицы, в итоге оказалось куда больше общего с нежитью, чем с этими богомольцами.