Кровь — не водица.
Компания калик оказалась менее обременительной, чем Гориславе подумалось поначалу. Они не распевали духовные стихи каждую свободную минуту, не отпускали замечания по поводу её мужской одежды или коротких волос, да и вообще не лезли в душу. Карп Нилыч был хоть и богомольным, но здравомыслящим мужиком, быстро и мирно улаживавший все мелкие споры, что возникали между каликами. Марийка или какая другая нечистая тварь — слава Богине — у них на пути не появлялись. Благодаря компании калик проблем с ночлегом тоже не возникало: по старому обычаю попы давали странникам крышу над головой и какую-никакую пищу. На Гориславу, конечно, смотрели косо, так что она устраивалась на ночлег в каком-нибудь сарае. Купава неизменно ложилась рядом с ней. Прижималась своим холодным тельцем и болтала не переставая о каких-то пустяках. Горислава быстро засыпала под эту болтовню.
Она понимала, что Купава чувствует похороненную в глубине души тревогу и тоже мучается: хочет утешить, помочь, но не ведает, как, потому что не знает причины. Непринуждённой болтовнёй русалка пыталась заставить змеиню проговориться, но та держала рот на замке. Купаве не следовало знать о том, что собственная сила пожирает Гориславу изнутри, и что указательный палец она бинтует для того чтобы не было видно чёрного блестящего когтя на месте обычного ногтя.
Пламя внутри было подозрительно тихим и послушным. Сначала Горислава боялась его использовать, постоянно прислушивалась к себе — а потом махнула на всё рукой. Вечно жить собралась, что ли?
Отведёт Купаву до Белояра, и там они расстанутся. Горислава станет свободной от любых уз, и не нужно будет беспокоиться, что её смерть причинить кому-то боль.
До священного озера было уже рукой подать.
***
Услышала Горислава Белояр прежде, чем увидела. Над лесом разнёсся звон колоколов.
— Там целая лавра, вестимо, — сказала Купава. Она шла позади всех, а потому ей кислую гримасу видела только Горислава.
— Вестимо! — поддакнул Карп Нилыч. Он шёл впереди и выражение лица русалки не видел. — Ох, как услышал — ногам легче идти стало! — он начертил пальцем в воздухе финистов круг; остальные калики повторили за ним, и Горислава, после некоторых раздумий.
— Там не лавра. Просто монастырь, — рассказывал Капр Нилыч, пока они шли по утоптанной тропе. — И деревня у него выросла. Говорят, голодный год был, да и змеи замучили набегами — вот поселяне и начали перебираться поглубже в лес, поближе к святому месту. Поселение назвали Богомольем. Китским Богомольем. Растёт оно: странников каждый год много приходит.
— Значит, тут такие как вы, странствующие певцы, можете заработать монету? — оживилась Купава.
— Что ты, — Карп Нилыч разочарованно махнул рукой. — Местные разве дадут? Тут им самим монеты надо платить… Да и со скоморохами нас не путай, — он погрозил Купаве пальцем. — Мы не зарабатываем. Мы собираем милостыню!
Китское Богомолье тем временем уже показалось вдали. Над избами, раскиданными по широкому полю, как опята на лугу, курился дымок. Ничего необычного в деревне не было, не считая широких улиц и нескольких площадей с колодцами. За деревней белели стены монастыря. Небольшого по сравнении с лаврой.
Купава возбуждённо подпрыгивала за плечом Гориславы, а потом разочарованно спросила:
— А где озеро?
— Подале, — махнул рукой Карп Нилыч в сторону леса за Китским Богомольем.
— А поче…
— Сама подумай, малая. Разве в священном озере можно бельё стирать? Котят лишних топить? Вот и отстроились на берегу речушки поменьше. Даже не речушка, а ручей широкий — Приярка. Течёт мимо Белояра… Ключей тут много, и все чистые да чудесные. А на озеро ходят во время служб.
Они шли по улицам Китского Богомолья, и Горислава дивилась, сколько тут странников. Казалось, людей в запылённой одежде, с дорожными посохами, изрезанными непонятными ей метками даже больше, чем местных.
— А почему это озеро считают священным? Там русалки живут? — спросила вдруг Купава. Горислава поперхнулась: сестрица всегда была такой осторожной в словах — а тут вдруг взяла и ляпнула такое! Карп Нилыч тоже поперхнулся.
— Что ты говоришь такое! — калика начертил пальцем финистов круг. — Русалки… Жили. Давным-давно, ещё во Время Медвежье.
— Это когда мы Финиста не знали и поклонялись дубам? — спросила Горислава, припомнив что-то из проповедей отца Лавра.
— Верно, верно. У поганых тут было целое святилище. Даже уже когда мы приняли Финиста. Только Андрий Богонравный этому конец положил. Отправил сюда бесогонов, те поганых разогнали и построили поселение. Белояров Скит. А русалок… Их никто после этого не видал. То ли бесогоны их перебили всех, то ли сами ушли… Уплыли. А может, их души нашли покой, как и положено.
Купава вцепилась в руку Гориславы своими холодным пальцами.
— Перебили? — прошептала она с ужасом. — Они делали что-то злое?
— Они ж как нежить. От неё добра не жди, — сказал Карп Нилыч с некоторым удивлением. — Странно, что тебя таким вещам ведьма не научила. Она тебе наверно и про Город-Кит не рассказывала.
— Ну так расскажите вы, — сказала Горислава прежде чем с дрожащих губ Купавы слетело что-то непоправимо правдивое. Например, «Неправда, не все русалки злые! Я же не злая!!».
— Об этом не рассказывать надо, а петь, — сказал Карп Нилыч. — Это Еремея нужно просить. Если жив старик ещё, конечно. Вот, кстати, изба его…
Но едва они успели сделать пару шагов, на улице раздался крик.
— Чудо! Чудо! — надрывалась девушка с усыпанным веснушками лицом. Платок съехал на бок, глаза горели от восторга. — Слепой Даниил образ пишет! Прям на берегу реки! Люди, чудо свершается!
Сгорбленный старец с дорожным посохом в руках, дремавший в тени плетня неподалёку от Гориславы, бодро вскочил и поспешил в сторону озера с не-стариковской прытью. Прохожие последовали его примеру — и стар, и млад, и даже калеки побросали все дела, кинувшись смотреть на чудо. Точно изокские голуби — брось краюху хлеба, со всего города слетятся…
— Нам тоже надо пойти, что ли… — Карп Нилыч почесал затылок — и пошёл вслед за всеми. Горислава подавила вздох. Она устала с дороги, но… Если честно сказать, ей тоже хотелось посмотреть на чудо.
Однако когда они пришли к озеру, на берегу собралась такая толпа, что не то что слепого Даниила, озера не было видно.
— Ты видишь, Горька? Видишь? — Купава возбуждённо подпрыгивала рядом. — Может, на дерево залезть?
Не ей первой в голову пришла эта идея — прибрежные берёзы уже готовы были пригнуться от количества народу, которые забрались на их ветви.
— Залазь ко мне на плечи, — обречённо вздохнула Горислава. Ещё взбредёт Купавке в голову забраться на самую верхушку берёзы, выдав свою русалочью сущность. Благодарно пискнув, Купава вскочила на спину Гориславы, затем воскликнув:
— Всё равно ничего не видно!! — сбросила лапти и… Встала босыми ногами ей на плечи.
— Ну ты и ловкая! — восхищённо крякнул Никодим.
— Не без этого, — сказала Купава, балансируя на плечах Гориславы, которая про себя ругала русалку последними словами и пыталась сделать вид, что ей тяжело, хотя на самом деле сестрица была не тяжелее кошки. — Вот, теперь вижу! Ох, Богиня — он что, правда слепой? Или просто глаза завязал?!
— Правда, правда! — воскликнула давнишняя конопатая девушка. — Финист глаза у него в тринадцать вёсен отнял, он пришёл к Белояру в поисках исцеления — а нашёл своё предназначенье! Монахом быть, образа писать! Из самого Семигорска приезжали, дивились!
— А как же он тогда видит, что рисует? — поразилась Купава. — Ведь… У меня глаза есть, а я так не нарисую…
— Я ж говорю — чудо! — фыркнула конопатая.
— Что он рисует-то хоть? — спросила Горислава.
— Богиню, вестимо. Женщина, светловолосая… Глаза зелёные, прям как у меня! — Купава хихикнула. — А, нет, это не волосы, а платок на голову. И сияние вокруг головы, как солнце. На правой руке белая птица сидит, на левой — чёрная.
— Эва! Откуда птицы-то? — оторопело сказал Карп Нилыч. — Ты чего-то не то видишь, малая. Финистову Матерь с птицами не изображают… Если это не Финист, конечно…
— Я что, врать буду что ли? — обиженно сказала Купава. — Ясно вижу! Беленькая птичка и чёрная! Наверное, голубь и…
— Ворон, — сказала Горислава. Действительно необычно. Финистову Матерь изображали с сияющим яйцом или алой птицей, символом Финиста, в руках. Откуда взялись две птицы, ни одна из которых не Финист?
— Ой, кажется, он недоволен, что на него смотрят! — Купава хихикнула. — Как будто только заметил, что тут толпа собралась… О, он там не один. Там второй монах — слепой ему кричит… Что-то… «Дорофей, прогони их», как-то так. Не по-финистиански как-то, — она покачала головой.
— Это когда ты знатоком финистианства стала? — возмутилась Горислава. Вот что общество калик-богомольцев с порядочной нежитью делает! — Если б на тебя пялились, как на ярмарочного уродца, тоже протестовать бы начала! Слезай давай. Хватит, насмотрелась.
Купава вздохнула — в этом вздохе звучало принятие Гориславиной правоты — и спрыгнула на землю. Калики, поняв, что в толпе им всё равно ничего не разглядеть, тоже направились прочь от иконописца. И всё расспрашивали Купаву о том, что ей удалось увидеть; русалка, взволнованно теребя растрёпанный кончик косы, пересказывала им то немногое, что разглядела с плеч Гориславы. Лапти висели у неё на поясе, и босые ноги скоро посерели от пыли.
Змеиня провела рукой по лбу. Она не пробыла в Китском Богомолье и часа, а у неё уже голова ныла от этого недо-города.
***
— И тогда на месте Белоярского Скита вырос город, который все стали называть город-Скит, а потом — град-Кит. Не было ему равных по красоте: церквы белокаменные, купола златы, жители богомольны и благочестивы. Но когда пришли на нашу землю-матушку змеи, чума степная, тут и настал чёрный час для града-Кита. Разорил тогда хан Шоно, Волк Голодный, всю землю к восходу и закату от белоярского града, город Липов Цвет сжёг до основания. Народ оттуда, кто бежать успел, и князь Звенислав с остатками дружины, укрылись в городе Ките. Надеялись они, что хан в извилистых лесных дорогах заплутает — хорошо город Кит был в лесах скрыт, Финистовой милостью. Но взял хан в плен одного из дружинников князя, Герасима Заячью Губу, и пытал жестоко — так что раскрыл он им место, где Кит скрыт. Да простит его Финист. Жестокая битва была под стенами Кита. Три богатыря, три витязя сражались не на жизнь, а на смерть. Каждый в бою стоил ста воинов, но слишком велика была сила чёрная, чужая… Погибли они славной смертью. И вот злодеи уже проломили стену города Кита, без жалости жгут и убивают, не щадя никого. В церкве народ собрался, в белокаменной церкве, соборе Финистовой Матери. Ей молились, к ней взывали. И случилось чудо: спустилась Финистова Матерь на облаке, легче пуха, и встала на белый камень на берегу Белояра-озера. Поныне тот камень можно найти, и следы Пречистой Матери на нём. Смотрела на горящий град и уронила три горючие слезы в озеро. Тогда земля треснула, воды поднялись и обняли град-Кит. Погрузился он под воду! На самое дно озера Белояр!! И потонули змеи, все как один. А правоверные спаслись. И поныне они живут в граде, скрытом в озёрных глубинах. Не знают ни голода, ни жажды, ни зимы. Лишь чистые сердцем могут слышать звон колоколов, что доносится со дна озера. И лишь чистейшие могут видеть образ города белоярской воде живительной….
Голос Еремея затих. Морщинистый палец тронул струну гуслей, и певучий звук разнёсся в наступившей тишине. Горислава перевела дыхание: она не думала, что рассказ старика настолько её захватит. Но его голос, певучий и глубокий, несмотря на возраст, очаровывал, как песни сказочной птицы сирин, звуча в унисон с гуслями у него на коленях.
— Ох, прекрасно-то как! — выдохнула Купава. Она сидела, прижавшись к Гориславе, положив подбородок ей на плечо, и глаза у неё были круглые и сияющие восхищением.
Старик Еремей закашлялся.
— Голос не тот, что в молодости, — сказал он, когда продышался. — Тогда, бывало, я мог о сотворении мира рассказать на одном дыхании. А сейчас… — он развёл руками.
— Не гневи Финиста, Еремей, твой голос как был медовым, так и остался, — Карп Нилыч хлопнул его по плечу. — Заслушиваешься — про время забываешь. Ну что, довольна, малая? Поняла, почему я сам не стал историю града-Кита рассказывать, а Еремея просил?
— Довольна-довольна! — затараторила Купава. — Это так прекрасно, так… Ох, дедушка, слов у меня нет! Можно я вас обниму?
Горислава ревниво наблюдала, как Купава обнимает польщённого Еремея и целует его в лоб.
— Было время, девицы меня за мои истории в губы целовали… — вздохнул Еремей. — Нет, дитя, не надо, было время да прошло, молодости — молодое, а нам, старикам, и поцелуя в лоб хватит. Ну а теперь ваша повесть, как договаривались. Что за девочка эта звонкая, Карп? Где ты её отыскал? И сестра её названая…. Нечасто змеям пою о граде-Ките… Ты случайно не родич змеине, что тут остановилась?
— Погодите, что? — Горислава нахмурилась. — Тут, в Богомолье, есть ещё один змей?!
— Да, есть. Девица и мужик, охранник её, что ль, — Еремей почесал затылок. — Змеи для нас не диковинка. Полукровки — такие как ты, девица — тут бывают. Их не очень любят, скажу честно, но камнями никто не кидает. Не бывало такого в нашем Богомолье, чтобы кто-то вред паломнику причинил, даже если змей он, — Еремей наставительно поднял палец. — Так о чём бишь я? Вот, змеиня к нам пришла. Настоящая. Степная. По-нашему говорит, но и по-своему шипит. Мужик её слушается. Княгиня наверно какая. Хан. Или ханка? Вот как у вас женщин-ханов называют?
— А я откуда знаю? Я эту степь поганую и не нюхала, — буркнула Горислава.
— Не нюхала так не нюхала, — Еремей не стал спорить, — Вот, она остановилась на отшибе, у Ульяны-травницы. Последнюю вы видели уже наверное, рыжая такая, конопатая, болтушка. Степнячка даже с монахами беседовала. Кажется мне, она сделала щедрое пожертвование монастырю, что чернецы с поганой язычницей разговаривать решили…
— А может, она решила финистианскую веру принять? — насупилась Купава, словно обидевшись за неизвестную змеиню.
— Может… Но непохоже, на службы не ходит, — сказал Еремей.
На этом они закончили говорить о загадочной змеине.
Но, конечно, одним разговором всё не кончилось.