Горислава сама не знала, как оказалась рядом с Купавой. Оставалось только надеяться, что она никого не убила, проталкиваясь сквозь толпу.
— Что ты делаешь с моей сестрой? — свирепо спросила она монаха. Рука непроизвольно легла на рукоять ножа.
— Горька, всё хорошо! Всё в порядке! — Купава раскинула руки, словно хотела защитить монаха.
— Ты её сестра? — спросил монах, строго глядя на Гориславу.
— Ага, старшая, — буркнула Горислава. «Только тронь её пальцем, я тебе бороду повыдёргиваю», — она не стала говорить это вслух, но надеялась, что это ясно написано у неё на лице.
— Тогда знай, что твоя родная кровь совершила героический поступок. Спасла моего духовного сына Даниила от страшной участи, вытащила его из воды.
— А, это она любит, — проворчала Горислава.
— Под страшной участью я подразумеваю не смерть тела, но гибель души, — монах наставительно поднял палец.
— Ага, ага. Можно мы пойдём отсюда? — он взяла Купаву за руку. Но русалка на неё не смотрела — она встала на цыпочки, уставившись Гориславе за плечо.
— Он живой? Он дышит? — дрожащим голосом спросила она. — Я… Я умею плавать, но приводить людей в себя… Я не знаю как, мне сестра только один раз показывала!!
— Да вроде дышит, — сказал один из монахов, склонившийся над Даниилом.
— Живой, живой! — радостно подтвердил какой-то крестьянин, тоже стоявший рядом с иконописцем на корточках. Словно подтверждая его слова, Даниил хрипло застонал.
— Ох, Данила, что ж ты в озеро полез? — горестно вздохнул другой. — Умер бы, позор был бы…
Вот это точно. Даниил был полностью одет, не считая чёрного монашеского клобука — значит, не искупаться решил. Значит, либо случайно упал, либо утопиться попробовал. Самоубийц же хоронили за оградой кладбища, на всякий случай вбив в грудь осиновый кол.
— Ты сама-то что делала у озера ночью? — поинтересовался монах, который всё ещё не убрал руку с плеча Купавы.
— Я, отец Александр, — сказал Купава, глядя ему в глаза, — помолиться к озеру пошла. И увидела, как кто-то под водой скрывается… И не показывается назад… Я и кинулась за ним.
Горислава в который раз поразилась способности Купавы врать с настолько честным лицом, что ей и камень бы поверил.
— Заходит, значит? — переспросил отец Александр. — А кого другого ты не видела? Его никто не манил, не заманивал в воду?
Горислава напряглась. И коню было понятно, что монах вёл речь о русалках.
— Нет, святой отец, — Купава опустила голову. — Никого не видела.
Несколько долгих ударов сердца отец Александр смотрел на Купаву — а потом наконец-то отпустил её плечо.
— Что ж, девочка, сегодня ты совершила воистину богоугодный поступок, — сказал он. — Можешь гордиться своей младшей сестрой, змеиня, — эти слова были обращены к Гориславе. Та коротко кивнула и потянула Купаву прочь от монаха. Русалка не артачилась, но постоянно оглядывалась назад, на Даниила. Как только они отошли достаточно далеко от толпы, Купава спросила тихо:
— Горя, ты сердишься?
— Что? Нет. На что? На то что ты снова кого-то спасла?
— Ты… Богиня, что с твоей рукой?! — Купава заметила окровавленную повязку.
— Потом расскажу, — отмахнулась Горислава. — Лучше говори, что ты там, в озере, нашла.
Купава улыбнулась печально и смущённо.
— Ничего, — сказала она.
***
— Я нырнула. Я спускалась всё глубже и глубже… Дно уходило вниз, вниз, вниз. Тут крутые берега. Я, наверное, никогда не ныряла так глубоко. Целая вечность ушла на то чтобы добраться до дна. И там не было ничего. Просто… Дно. Я обшарила всё озеро. Даже сгнивших лодок не нашла. Никакого святилища. Никаких русалок, — говорила Купава, опустив голову. — Последнее не удивительно… Их ведь всех тут… Убили, — прошептала она едва слышно и вдруг всхлипнула. Раз, другой — а потом спрятала лицо в ладонях и горько зарыдала. Горислава обняла её за плечи, поморщившись от боли в искалеченном пальце.
Они сидели на берегу Белояра, подальше от Богомолья и любопытных глаз, а пуще ушей. С неба на них смотрело свежее, утреннее солнце.
— Тихо, тихо, — сказала змеиня, проглаживая Купаву по плечам. Других слов утешения она придумать не могла. Да и сочувствовать её не получалось. Как ни стыдно это признавать, в глубине души Горислава даже радовалась, что Купава никуда не ушла…
Так, погодите-ка, что за чушь она думает?! Купава никуда и не собиралась уходить. Это она, Горислава, гнала её — потому что русалке не место рядом с витязями.
«А так ли мне нужны эти витязи?» — подумала змеиня, сжимая русалку в объятиях ещё крепче.
— Я глупая, такая глупая, — прошептала Купава между всхлипами. — Устинья говорила про святилище… Но ведь ей несколько сотен лет! Когда она была молода, со святилищем всё могло быть в порядке… Или она вообще мне просто сказку рассказывала, а я и поверила… Дура! — тонким голосом вскрикнула она. — Я дура, Горька!
— Хватит уже. Не дура ты, просто… — Горислава не знала, что «просто», а потому просто запустила ей пальцы в волосы.
— Ты не понимаешь, да? — Купава подняла на неё заплаканные глаза. — Теперь я… Теперь у меня нет надежды найти моего любимого!
Она высвободилась из объятий Гориславы и отвернулась, сжав стеклянный браслет. Змеиня мысленно выругалась: если честно, она и думать и забыла про то, что у Купавы есть какой-то возлюбленный, и даже украшение у неё на руке прекратила замечать.
— Ты вообще хочешь чтобы я его нашла? — русалка сердито шмыгнула носом. — Или ты ревнуешь? Ты тоже дурочка, раз так. Я люблю и тебя, и его, просто по-разному!
— Я… — аргх, что отвечать, когда Купава, по существу, права?! — Просто… Просто ты его ни разу не видела, а он уже делает тебя несчастной. Зачем он тебе нужен?
— Я видела! Видела — когда живая была — просто не помню! Ты не представляешь, насколько это ужасно — ничего не помнить! Кроме своей смерти… — Купава закрыла лицо руками. — Как будто… Как будто чешется пятка отрубленной ноги — зудит, зудит, а почесать не можешь! И это постоянно!!
— Он может быть мёртв…
— Я знаю! ЗНАЮ! — взвизгнула Купава, вскакивая. — Вы мне все это говорите, говорите, как будто я не понимаю! Я просто хочу узнал что с ним… Был ли он счастлив… Поплакать на могиле, в конце концов!! Может, после этого я… — её голос стал едва слышным. — …Смогу успокоиться с миром.
— Ты хочешь этого? — спросила Горислава бесцветным голосом. Она должна была желать Купаве всего самого лучшего, и она не представляла, какова «жизнь» нежити — не жива, не мертва — но мысль о том, что её русалка просто возьмёт и рассыплется прахом, вонзилась в сердце как гвоздём. Пошло всё к чёрту, она не отпустит её, она удержит, любой ценой, ведь это её единственный друг, второго такого не найдёт!
— Не знаю, — прошептала Купава, глядя на озеро. — Какой смысл в моём существовании? Оно ведь ненормально. Живые должны жить, мёртвые — в земле лежать. Как из нарушения порядка может получиться что-то хорошее?
— Чушню несёшь. Ты уже спасла как минимум двоих. Троих, считая меня, — хмуро сказала Горислава. Купава вяло махнула рукой.
— Тоже мне, достижение. Это и живой человек может сделать. Когда-то русалки были берегинями, помогали людям, охраняли их от упырей и всего такого. Но посмотри — берегинь уже нет, а люди спокойно живут… Так ли мы были им нужна? Мы им вообще нужны, раз они нас убивают? Раз те, ради кого мы существует, ненавидят нас, какой смысл… — Купава замолчала, когда Горислава подошла к ней сзади и крепко обняла.
— Финистиан наслушалась, да? — прошептала ей на ухо змеиня. — А я вот что скажу: пусть катятся в пекло. В самое пекло со своим горелым богом.
Сказав это богохульство, Горислава непроизвольно напряглась — но, против ожидания, молния её не сразила, земля под ней не разверзлась, а солнце по-прежнему смотрело с безмятежных небес. Поэтому она продолжила:
— С их недожаренной курицей. Она и волоса твоего не стоит. Ты умерла страшной смертью — и что этот финист сделал? Он хоть пальцем пошевелил?
— Горька…
— Да и не только о тебе речь! У нас в Изоке одна баба замучила падчерицу, уморила её голодом в погребе — и что, финист этому помешал?! — шептала Горислава сбивчиво и горячо. Волосы Купавы щекотали ей нос. — Попы говорят, что страдания душу очищают, что финист так любовь свою показывает — а по мне шёл бы он на хер с такой любовью. Ему плевать на наши страдания — если он вообще есть, а не выдумка южных жрецов. Ты… Послушай, ты умерла страшно, несправедливо, но тебе дали шанс прожить то что ты не прожила, и не финист его дал. А какая-то иная сила. Которая сильнее финиста. Справедливее уж точно…
— И что же это за сила?
— Не знаю… Но думаю, старые боги не так мертвы, как говорят попы, — сказала Горислава. — И они больше достойны поклонения, чем южная курица.
— Хорошо сказала.
Оюун улыбнулась, глядя на свирепое лицо Гориславы, на нож, который она выхватила. Степная змеиня стояла в некотором отдалении от них, и не одна. За её спиной маячил другой степняк — судя по широким плечам и мрачной роже, телохранитель. На нём, несмотря на жаркий день, была меховая шапка.
— И давно ты тут? — поинтересовалась Горислава.
— Некое время, — уклончиво ответила Оюун с улыбкой, которая так вызывала желание дать ей кулаком в и так плоский нос.
— И много ты слышала?
— Достаточно.
Горислава смотрела на телохранителя. Его лицо было каменным, но в глазах читалось ясно — только сделай движение в сторону моей подопечной, я от тебя мокрого места не оставлю. Рука змея лежала на рукояти кривого меча. Горислава, фыркнув, спрятала нож в ножны. Она не знала, есть ли у этого степняка внутреннее пламя, но проверять не хотела.
Купава решительно отодвинула Гориславу в сторону и, выйдя вперёд, вежливо поклонилась Оюун.
— Доброго вам утра, — сказала она. — Вы — та самая змеиня, которая приехала в Богомолье, верно? Мы о вас слышали. Меня зовут Купава, а это моя старшая сестра, Горислава. Но мне кажется, вы её уже знаете…
— О, среди пахарей есть кто знает учтивость! — Оюун усмехнулась. — Меня зовут Оюун… Оюун-нойон для вас.
— Приятно познакомиться, Оуюн-нойон, — сказала Купава. Гориславе захотелось встряхнуть сестрицу за плечи и велеть не унижаться перед змеями.
— И мне удовольствие, Купава-эдзэн. «Эдзэн» — мы зовём тебе подобных, духов умерших, которые имеют плоть. Мы уважаем их, но они редко говорят со смертными. Говоря честно, ты первая, кого я вижу так близко, — Гориславе не нравилось, с каким голодным любопытством Оюун смотрит на Купаву, — Я думаю, что могу помочь твоему горю, эдзэн.
***
— Так вы степная ведьма?! — ахнула Купава, закрывая рот руками.
— Утган. Так нас называют.
— А я думала — кам, — проворчала Горислава.
— Мужчина — кам, женщина — утган, — ответила Оюун, даже не посмотрев на Гориславу. — Я говорю с огнём. Тем, который в очаге, и который в сердце. Сюда я пришла не случайно. Я желаю найти могилу своего предка.
— Что делает могила твоего предка тут… — сказала Горислава и нахмурилась. — Так твои предки сожгли город Кит?!
— Я из рода Шоно, которого вы зовёте Голодным Волком, — судя по лицу Оюун, никаких угрызений совести она не испытывала. — Он нашёл свою смерть под стенами города, и вместе с ним ушёл под воду.
— Ты веришь этой легенде? — спросила Горислава.
— Это не легенда, а правда. Город Кит там, под водой, — Оюун показала в сторону озера.
— Но почему тогда я его не нашла? — спросила Купава.
— Потому что он не в этом мире. Он в мире духов, вход в который под водой. Потому ты и ничего не нашла, Купава-эдзен, у тебя нет ключа. Или знания. Скажи, кто учил тебя быть эдзеном? Каковы твои силы?
— Не лезь не в своё дело, — сказала Горислава.
— Горька! — шикнула на неё Купава.
— Сладко! — отрезала Горислава. — Купавка, они нам незнакомцы. Они и так знают теперь, что ты этот самый эдзен, и если расскажут монахам — нам несдобровать. А ты ещё хочешь рассказать им про свои силы? Нельзя доверять незнакомым людям!
«А змеям — особенно», — добавила она мысленно.
— Да не собираюсь я ничего рассказывать! — сердито ответила Купава. — Оюун-нойон, к чему эти вопросы? Вы сказали, что можете мне помочь. Не буду скрывать — мне очень нужно попасть в одно место, которое на дне озера. Вы знаете, как?
— Я полагаю. Если даже эдзэн не нашёл прохода, то это значит одно: другие эдзэны закрыли его.
— То есть русалки Белояра ещё живы?! — заплаканные глаза Купавы вспыхнули.
— Я полагаю, — кивнула Оюун, глядя куда-то мимо русалки, словно не с ней говорила, а сама с собой. — Я полагаю, что выжившие эдзэны хорошо спрятались. Огонь и вода не друзья. Мне не сломать их печать. Нужно подождать, когда они сами откроют вход.
Она замолчала, поигрывая кончиком собственной косы.
— И? — недовольно прервала Горислава затянувшееся молчание.
— И мне кажется, Купава-эдзэн может дать ключ к этому, — сказала Оюун. — Ведь ты, эдзэн, спасла того монаха.
— Ну да… — Купава опустила глаза. — Горька, скажи ещё раз: ты сильно злишься?
— Ты поступила правильно, на что тут злиться. Только сама история какая-то странная. Чего его в воду потянуло-то? Утопиться решил, надеялся зрячим переродиться? — финистова церковь перерождения называла придумкой язычников, но её мнение для Гориславы как-то стремительно прекратило быть авторитетным.
— Понятия не имею! — Купава нервно теребила браслет. — Я как раз из воды собиралась вылезти, смотрю — он идёт. Я нырнула поглубже, не увидела сразу, что это слепой. Думала отплыть немного в сторону и из воды вылезти… Оглянулась — а он уже под воду уходит. Даже выплыть не пытается. Ну, я и… — она пожала плечами. — Может, мне нужно было оставить его тонуть?
— По мне, так да, — проворчала Горислава.
— Нет, эдзэн поступила правильно, — серьёзно сказала Оюун. — Души самоубийц обречены не знать перерождения, пока не искупят грех. Тот из нас, кто хочет умереть, просит кровных друзей.
— Убийство у вас грехом не считается, значит?
— Пролитие крови родича — да. Поэтому их надо душить, — Оюун пожала плечами. — Купава-эдзен, ничего странного рядом не было?
— Нет! Я не видела ни одной русалки, если вы об этом, ни кого-то ещё. Или он сам решил утопиться, или просто не знал куда идёт!
— Или слепые глаза видели то что спрятано, — задумчиво сказала Оюун.
— Ты, кажется, очень хочешь верить в это, — сказала Горислава.
— Я не верю, я знаю, — Оюун нахмурилась. — Что-то там есть. И слепой видит это.
— А ведь и правда он так смотрел — если так можно сказать про слепца — как будто что-то видел, — задумчиво поддакнула Купава. — Что, если это был город Кит? Самоубийство — грех, но он считал, что это Финист ему показывает…
— И что теперь делать будете? — перебила русалку Горислава. Всё происходящее ей не нравилось. Они в месте, где полно монахов, собираются искать невидимых русалок, которые вряд ли будут в восторге от того что кто-то ломиться к ним в дом.
— Я поговорю с братом Даниилом, — сказала Оюун.
— Так тебе и позволит кто-то…
— Я сделаю главному монастыря хорошее… — степнячка задумчиво щёлкнула пальцами, — Дань? Цена?
— Пожертвование, — подсказала Купава.
— Да, да. И скажу, что видела знак. Что почти начала верить. Он не сможет устоять, — Оюун хищно улыбнулась.
— Богохульница, — сказала Горислава с некоторым уважением.
— У меня есть свои боги, — Оюун пожала плечами. — Белый Хан, Золотой Змей, и Мать-земля. Мне не нужен ещё один. Так вы со мной или нет?
— Но зачем это вам, Оюун-нойон? Я ищу на дне озера… Вы уже поняли, наверное. Древнее русалочье святилище. А вы…
— Могилу моего предка. Не думаю, что от тела что-то осталось, но даже часть одежды подойдёт. Нужно похоронить, чтобы его душа нашла перерождение в нашем роду, — сказала Оюун.
Купава нервно сжала браслет на запястье.
— Я… Я с вами, — сказала она. — Ваша цель благородна. А мне нужно найти святилище.
Горислава молчала; лишь когда стало понятно, что Оюун ждёт её ответа, он буркнула:
— Куда сестра, туда и я.
Оюун довольно кивнула и поднялась, звякнув многочисленными украшениями.
— Так и договорим, — сказала она. — Я знаю, где вас искать… — она задумчиво посмотрела на Купаву и вдруг спросила:
— Эдзэн, я хочу сделать тебе маленький дар, — и сняла один из браслетов со своего запястья. По сравнению с остальными её браслетами он действительно был маленький и тонкий — просто цепочка, с которой свисали бляшки с теснением в виде цветов и волчьих голов.
— Это серебро, — сразу поняла Горислава. — Маленький дар, говоришь?
— Серебро сверху, внутри стальной, — ответила Оюун. — Знак нашего рода.
Купава приняла браслет и вежливо поклонилась.
— Спасибо, Оюун-нойон, — сказала она. — У нас полагается одарить в ответ, поэтому… Вот, — она вытащила из-за пазухи куриного бога — речной камень со сквозной дырочкой. — Это я нашла на дне Белояра. Не сочти за обиду, это просто камешек, но у меня нет серебра…
— Дар из рук эдзэна ценен сам по себе, — Оюун приняла камешек обеими руками. — Спасибо, дочь реки. Нэргуй, — она сказала что-то на своём языке телохранителю в шерстяной шапке. Горислава успела забыть о его существовании — так тихо и неподвижно он стоял.
Когда степнячка со своим молчаливым спутником скрылись из виду, Купава спросила, глядя исподлобья:
— Будешь ругаться на меня? Что приняла подарок, что отдала ей камень, который я тебе хотела отдать…
Горислава в ответ душераздирающе зевнула.
— Не знаю. Я слишком хочу спать. И есть. Причём не знаю, что больше, — сказала она.
— Тогда пойдём поедим! Еремей наверняка знает о том, что я иконописца спасла, и хочет узнать эту историю от меня! — Купава улыбнулась своей сияющей — хоть и усталой — улыбкой. Горислава была рада её видеть. Русалка схватила её обеими руками за, как назло, покалеченную руку, и змеиня зашипела от боли.
— Ты так и не рассказала, что у тебя с пальцем, — сказала Купава, поспешно отпуская руку.
— Ну… — они шагали к Богомолью. Усталость от бессонной ночи и слабость из-за потери крови понемногу наваливались на плечи.
…
— Ты сделала ЧТО?! — с ужасом спросила Купава. — С ума свихнулась!! Тебя и на час нельзя одну оставить!
Она ворчала и причитала всю дорогу до Богомолья, мигом превратившись из младшей сестрицы в тётушку Бажену.