Там, где русалка пройдёт, трава зеленей растёт.
Кровь из разбитой брови капала на желтоватую глину дорожки, пока Гориславу волокли к реке.
— Ведьма! Змеиная ведьма! — её толкнули в спину, и она упала, врезавшись коленями в землю.
— Я тебя выпотрошу, — прохрипела она в ответ. Болело всё, особенно голова — получила по лбу обухом топора. Избили её от души. Верёвки врезались в руки.
— Давайте кончать её! — испуганно заскулили за спиной. — Или хотя бы рот заткнём! Проклянёт ведь!
— Не проклянёт, — их предводитель схватил её за шиворот и поставил на ноги. — Силёнок не хватит. Она ведь так, змеёныш… Верно я говорю? — он ухмыльнулся, подтащив её к обрыву. — Давай. Последние слова.
Горислава молчала несколько мгновений — а потом обернулась и что оставалось сил плюнула ему кровью в лицо. Всё равно умирать, чего уж. Лучше быстро, а то ещё решат её трахнуть перед тем, как утопить.
— Сука! — взвыл вожак и оттолкнул её.
Полёт был недолгим: мелькнул берег, ночное небо, а потом её обняла вода великой Ро́сы-реки. Тогда Горислава закрыла глаза.
Она почему-то вспомнила, как прощалась с матерью.
В тот день она тщательно собирала заплечную сумку. Несколько рубах, одна с расшитым воротом, запасные портки. Повертела в руках единственную понёву[1]— и отбросила. Там, куда она отправляется, понёва ей не пригодится. Ложка, кружка, кремень с огнивом. Долго собиралась — в глубине души надеялась, что передумает, что мать её остановит. Но та не замечала её: как всегда, сидела в углу, согнувшись над прялкой и подслеповато щурясь.
Горислава надела сапоги. Хорошие сапоги — на них она потратила почти все деньги, выигранные в кулачных боях на последней ярмарке. Связала волосы — слишком короткие для девицы, слишком длинные для юноши — в пучок на затылке. Чтобы в глаза не лезли. Повесила на пояс нож, накинула на плечи плащ. Напоследок кинула взгляд в медное зеркало. На неё оттуда, как и всегда, смотрела скуластая девушка с чернющими волосами, глазами узкими и жёлтыми, как у кошки. Зрачок тоже кошачий, щёлочкой.
Нелюдь. Ребёнок человека и змея, жителя восходных степей.
— Я ухожу, мама, — сказала, остановившись у порога.
Не оглядываясь, мать кивнула. Горислава сглотнула, давя непрошеную слезу.
— Я ведь… Не погулять ухожу, — уточнила она. — А насовсем. Из города. Я в Порубежье ухожу.
Мать обернулась. В её тёмно-русых волосах белела седина. Больше, чем даже год назад. А ведь она не такая уж и старая…
— Что ж. Думаю, это лучший выход для тебя, — сказала она.
— Я ведь могу и не вернуться, — произнесла Горислава. Она, конечно, не ждала, что мать попытается её удержать, но хоть обнять на прощанье…
— Горе ты моё, горюшко, — произнесла мать с неожиданной нежностью, и её глаза блеснули. — Гореславушка. Я не выжила из ума. Понимаю. Но тут ты сложишь голову куда быстрее. Обвинят в колдовстве да потопят в Роси. А в Порубежье тебе может и найдётся место… Подойди.
Мать сняла с шеи лунницу — медный оберег в виде полумесяца рогами вниз и надела на шею обмершей Гориславе.
— Вот тебе на дорогу. Хотя не думаю, что она тебе чем-то поможет, — ухмылка женщины была кривой и бесцветный. — Амулеты, образки — в них нет силы без веры. А я уже давно не верю. Если боги и были когда-то, то они давно уже мертвы. Не трать время на молитвы им. Уходи не и не оглядывайся, — она резко отвернулась от Гориславы, готовой броситься ей на шею.
Горислава развернулась, глотая слёзы, и вышла за порог.
Не оглянулась.
«Горе, Горюшко…» — вот уж права была мать, ой как права. Какой же короткой и глупой вышла у неё жизнь. Теперь матушка Роса будет ей могилой, холодное течение расчешет её волосы, рыбы будут справлять по ней тризну. Сдохнет так же, как родилась — глупо и позорно.
«Нет… Нет… Я не хочу, я не могу… Мне ещё…»
Ведь ей и шестнадцати вёсен ещё нет!
«…Я ещё не нашла своего отца. И не убила его… Богиня, помоги мне!»
Но свет уже померк в глазах.
И тут чьи-то холодные руки схватили её.
Горислава никогда не целовалась. Зачем? От поцелуев легко перейти ко всему ко прочему, а это для девок кончается позором, вымазанным дёгтем воротами и растущим пузом. Плодить змееглазых выродков Горислава не желала, да и та морковка, что моталась у мужиков ниже пуза, у неё ничего кроме отвращения не вызывала.
Так что когда чужие губы прижались к её губам, она даже не сразу поняла, что происходит. А потом стала понимать ещё меньше — вздохнуть она по-прежнему не могла, но почему-то ей этого больше не хотелось. Сознание мгновенно прояснилось, и изо всех — внезапно вновь появившихся — сил Горислава отпрянула от той, что её целовала.
Холодные руки отпустили её, и отлетев на пару саженей, змеиня коснулась босыми ногами дна, илистого песка. Вокруг была мутная вода без единого проблеска света, но всё же она почему-то видела ясно, как днём. Ковёр зелёно-коричневых водорослей, покрывающий дно. Полусгнившие остатки лодки. И… Девушку прямо перед ней.
Течение колыхало русые волосы незнакомки и полы одеяния — простой белой рубахи до пят, неперепоясанной, с широкими рукавами. Глаза — зелёные, как ряска в пруду, отороченные пушистыми ресницами — озорно и живо блестели, а губы были растянуты в широкой улыбке, которая совсем не сочеталась с иззлена бледной, бескровной кожей.
«Отвали!»— попыталась сказать Горислава, но не смогла: в груди не было ни капли воздуха, и она могла лишь открывать и закрывать рот как рыба, выброшенная на сушу (смешно!). Лукаво подмигнув, незнакомка прижала палец к губам. На запястье свободно болтался браслет из мутного беловато-жёлтого стекла, тускло поблёскивая под водой. Незнакомка заплыла ей за спину — двигалась она легко и непринуждённо, даже не гребла, словно летала — и принялась распутывать верёвки. Горислава только и могла, что ошеломлённо глазеть перед собой. Богиня, Матерь Финиста, Пресветлого Сокола в кои-то веки услышала её предсмертную молитву и решила сотворить чудо?
Как такое может быть, если все боги мертвы?!
В конце концов незнакомке удалось распутать узлы, и руки Гориславы стали свободны. Оттолкнув верёвки в сторону, незнакомка с улыбкой протянула руку. Горислава взяла ладонь — холоднее, чем у обычных людей, но совсем не ледяную — без раздумий.
В конце концов, что ей терять?
Оттолкнувшись от дна ногами, девушка легко повлекла Гориславу за собой. Волосы незнакомки щекотали щёку Гориславы. Всё было похоже на какой-то странный сон — ни жжения в груди, ни боли от побоев, да и мысли в голове шевелились медленно-медленно.
Дно Росы вздыбилось горой, и незнакомка уверенно потянула змеиню наверх. Они вынырнули у самого берега, и девушка буквально выволокла Гориславу к покрывавшим его кустам. И вовремя: лютая боль во всём теле вернулась, а вместе с ней удушье. Змеиня упала на колени, кашляя и выплёвывая воду. Наконец ей удалось вздохнуть, но голова от этого закружилась ещё больше. Горислава попыталась встать, вцепившись ногтями в ствол дерева, но ноги ей отказали. Влажная земля ударила в щёку.
Последнее, что она видела — бледное лицо незнакомки, склонившейся над ней.
— Ты… Ведь… — прохрипела змеиня, силясь сфокусировать взгляд на расплывающемся лице. — …Русалка?
А затем потеряла сознание.
[1] Верхняя шерстяная юбка, сшитая из трёх ярких разноцветных клиньев с разным узором. Могла быть распашной — не зашиваться с одного боку, в этом случае удерживалась с помощью пояска. Надевалась поверх длинной нижней рубахи. Понёву девушку носили с 15–16 лет. Это был знак того, что девушка готова к женитьбе и можно посылать сватов.