Осознание, что эти злые девочки не просто поиздеваться над ними хотят, они хотят их убить, резануло Гориславу, как ножом. Она глубоко вздохнула, позволяя крови вскипеть. Внутренне пламя горело не в полную силу, словно ему что-то мешало — но всё равно сильнее, чем в темнице.
Только вот достаточно ли это, чтобы справиться с Самсоном? А ведь он не один. За спиной — ещё две грузные туши, два водяника. И трёх русалок сбрасывать со счетов не стоит.
Если только не…
Горислава бросила быстрый взгляд на Оюун. Может быть, у степной ведьмы есть пара тузов в рукаве, но она не боец. Если схватить нож и первым делом покончить с ней, то два монаха, один из которых — слепой, тем более не будут угрозой.
«О чём ты думаешь?! Ты ж никогда себя не простишь!» — взвизгнула совесть голосом, удивительно похожим на Купавин. И Горислава зло тряхнула головой, прогоняя подлые мысли. Она что, совсем от страха крышей поехала — играть по правилам трёх мёртвых стерв? Кто сказал, что они сдержат своё слово?!
И — да, она себя не простит. Не сможет стать витязем после такого. А без этой цели она просто бездомная дворняга.
Потом она заметила, что Оюун тоже на неё смотрит. Пристально. Оценивающе. Примеривается — куда ударит, когда схватит нож?
— Ну! — повелительно выкрикнула русалка. — Решайте!
Брат Дорофей бормотал молитвы. Слепец молчал. Горислава и Оюун смотрели друг на друга.
— Ну? — хрипло осведомилась Горислава. — Ты так и будешь стоять, степнячка? Хватай нож и нападай.
— Кем ты меня считаешь? — сказала Оюун. — Ну да, чудовищем… Только знай, пахарь, я не буду пытаться убить того, кто мне ничего не сделал. Хочешь драки — нападай первой.
Злая девочка громко фыркнула, зло, но вместе с тем как-то неуверенно.
— Я не нападу, — сказала Горислава. — Ты самоуверенная дура, которая затащила нас в ловушку, но смерти не заслужила.
Брат Дорофей коротко вскрикнул; Даниил вдруг оттолкнул его и бросился вперёд. Он упал на колени, нащупывая нож — и как он понял, куда русалки его метнули? По звуку? Или запаху?!
— Брат! — Дорофей подскочил к нему и схватил за плечо. — Опомнись! Убийство — грех, даже если это убийство змея… И ты не…
Даниил обернулся к чернецу. В его бельмах сверкнул отблеск огня. В то же мгновение нож по рукоятку вошёл в живот Дорофея.
Вскрикнули все, даже злые русалки. С языка Гориславы слетели самые паскудные и грязные ругательства, который она знала. Но прежде чем она успела метнуться к монаху, заломить ему руку, заставив выронить нож, тот ударил Дорофея ещё два раза.
— Ты что творишь, тварь? — рыкнула она. Дорофей корчился на влажной земле в луже собственной крови.
— За что… Брат?… — прохрипел он.
— Ты мне не брат, — выплюнул слепец сквозь зубы, тщетно пытаясь вырваться из рук Гориславы. — Ненавижу тебя! Ты всегда наслаждался этим, да? Что ты зрячий — а я слепой! Что меня даже в нужник нужно за руку водить! Добреньким себя чувствовал, да? Благодетелем?! Катись в пекло! Катись в пекло!! — он обвис в руках Гориславы, его крикпревратился в стон. — Катитесь все в пекло… Все… Со своим Финистом… Со своими пустыми обещаниями… Обещали чудо, обещали исцеление, а что я получил? «Терпи, Финист посылает испытания тем, кого любит»! В пекло такую любовь…
Из слепых глаз катились слёзы. Гориславу передёрнуло от внезапного приступа отвращения — она оттолкнула Даниила; тот упал на колени, сотрясаясь от рыданий. Нож змеиня придавила сапогом на случай если иконописцу захочется добыть красной краски из кого-то ещё.
— Пытка… — прорыдал Даниил. — Ты хоть представляешь, какая это была пытка, брат?! Каждый день свет становится всё более тусклым, пока не пропадает совсем… Ночью я снова был зрячим — но это всегда оказывалось сном… Ты всегда говорил, что Финист посылает испытания по силам. Но знал ли ты, о чём говорил, брат? Ты заслужил это, за всю ложь…
Оюун склонилась над неподвижным Дорофеем.
— Мёртв, — сказала она. — Доволен ты, безумец?
Даниил всхлипывал.
— Теперь пути назад нет… — прошептал он. — Благодетельницы, озёрные девы, примите мою жертву. Я принёс вам в жертву вашего врага — монаха Финиста. Примите жертву, свершите чудо — верните зрение! Верите мои глаза!!
— Что… — кажется, все трое русалок были растеряны и даже испуганы, но их предводительница пыталась придать своему голосу уверенность. — Почему ты об этом просишь? Почему ты решил, что мы можем?
— Вы посылали мне сны, — прошептал слепец. — Яркие сны о местах и лицах, которые я никогда не видел. О Богине… Это был ваш знак, ведь так? Что я обрету исцеление, если найду вас…
— Что ты несёшь! Дурачина!! — предводительница русалок натужно рассмеялась. — Никто не посылал тебе видений, жалкий смертный. Давайте, продолжайте. Кто следующий? Кажется, у нас наметился победитель! — она ткнула пальцем в Гориславу. — Давай быстрее, эта игра мне уже наскучила.
«Игра», — произнесла одними губами Горислава. Она подняла нож. Жалкий кусок ржавого металла, ни в какое сравнение не идёт с её ножом, который она оставила на берегу Белояра.
Русалки за это заплатят. Они заплатят за всё. Здесь и сейчас.
Горислава прыгнула.
Глаза злой девочки округлились.
— Самсон!! — взвизгнула она. В последний момент Самсон успел закрыть русалку рукой — ржавый нож вонзился в неё. Он издал булькающий звук то ли удивления, то ли боли; в мутных рыбьих глазах загорелась ярость.
«По нраву тебе такая игра, тварь мелкая?» — хотела сказать Горислава. Хотела, но не успела — потому что водяник кинулся на неё. Эта огромная туша была ещё и быстрой!
«Какая разница».
Какая разница. Ведь она не надеется победить. Она надеется свернуть шею хоть одной из русалок прежде чем водяник сделает из неё лепёшку. Злые девочки не отпустят их живыми, как злой ребёнок не отпустит живой муху, которой отрывает лапки. Но Горислава — не беспомощная муха. Она умрёт на своих условиях.
Она умрёт. От ударов водяника Самсона трескался камень. Пока Гориславе удавалось уворачиваться от них. Пока. Она даже смогла пару раз ударить в ответ. Вооружённая только собственными, слабыми кулаками. Но причинила ли какой-то вред этой туше? Богиня знает.
Богиня. Она её не защитит. Никто не защитит. Кого сейчас видит перед собой Самсон? Тех змеев, что сожгли его дом? Перебили всю его семью?
«Остановись, дурак! Я ведь понимаю тебя как никто другой! Я тоже ненавижу змеев, ненавижу, как и ты… Я сама…»
Змей.
— Аргх!!!
Он всё-таки достал её. Не кулаком. Хвостом. Горислава кубарем покатилась и врезалась в кучу церковной утвари, сваленной у стены. Смех русалок ударил даже больнее. Горислава силилась подняться, задаваясь вопросом, почему Самсон ещё не нанёс последний удар. Злые девочки его удерживали, чтобы продлить забаву подольше?
— Тоже мне! Не змеи, а черви! — кричали отдавались эхом их издевательские голоса.
— Вставай, — прошептал ей на ухо голос Оюун. Руки степнячки залезли Гориславе под рубашку, ощупывая живот и грудь. Зачем?…
Пальцы степнячки были такими горячими. И пламя внутри тела отозвалось, загораясь сильнее. Так вот что она может, степная ведьма…
— Вставай! Покажи им, на что мы способны! На что способен наш огонь! Мы не черви! Мы…
«Нет никаких «мы», дура», — хотела сказать Горислава, но не стала тратить дыхание. Оперлась рукой на влажную землю — вода зашипела, испаряясь под её пальцами — и встала. Как раз за мгновение до того, как огромная серая туша обрушилась на них с Оюун. Не думая, только действуя, змеиня шагнула вперёд, закрывая собой степнячку — и рука водяника схватила её, подняла в воздух, как соломенную куклу. Самсон поднёс Гориславу к своему лицу, словно хотел запомнить её перед тем как разорвать на куски. В глазах водяника горели горе и ненависть — всё, что осталось от его разума.
— Да пошёл ты, — прохрипела Горислава. Она не заслужила этого, не заслужила умереть за грехи тех, кто давно потонул, тех, родство с кем она не выбирала. И сейчас она объяснит это озёрным мертвякам на языке, который они хорошо понимают — на языке огня. Пламя внутри билось, угрожая сжечь к чертям, если она не выпустит его — если не сожжёт кого-то другого. Жарче всего горел перемотанный тканью палец на левой руке — потому Горислава и ударила левой, даже не кулаком, а плашмя, влепив водянику пощёчину, как мать — провинившемуся ребёнку.
Того, что произошло дальше, она не ожидала. Вот честное слово — не ожидала. Что перевязка вспыхнет и сгорит, натуральным образом сгорит дотла, открывая угольно-чёрный ноготь, который уже отрос взамен отковырянного ей же самой. Не ожидала она и того, что этот ноготь будет окружён ореолом самого настоящего огня.
Теперь у неё было оружие получше ржавого ножа.
Самсон взвыл. Он отшвырнул Гориславу, схватившись за обожжённое лицо — удивительно, но той удалось мягко приземлиться на ноги, только брызги воды в стороны разлетелись. Ждать, пока он очухается, змеиня не стала — снова кинулась вперёд и ударила. Не так, как привыкла — не кулаком, а взмахнула рукой в воздухе, даже не коснувшись туши водяника. Огненный росчерк сверкнул, словно клинок, оставляя на брюхе водяника чёрный ожог и заставляя его завыть ещё громче. Обезумевший от боли и полуослепший, он как безумный замолотил кулаками и хвостом, куда мог достать, но Горислава успела метнуться в сторону и снова ударить. Снова огнём. Человек бы давно катался по земле, пытаясь затушить горящую одежду, но на Самсоне, увы, гореть было нечему. Гориславе оставалось только вот так метаться вокруг него, жаля, как безумный шершень. Мелкий и быстрый шершень…
— Слав! Захар!! Что вы стоите! Помогите ему! — визг русалки, прорвавшийся сквозь рёв Самсона. И Горислава едва успела отпрыгнуть, когда на неё кинулся ещё один водяник.
«Со спины. И трое на одну, — мелькнуло у неё в голове. — Нечестно».
Совершенно нечестно. Горислава не знала, как в руке у неё снова оказался ржавый нож — бросила Оюун? Или сама змеиня схватила, уклоняясь от очередного удара? Но в следующий момент она вспрыгнула на спину водяника и вонзила ему нож в то место, где у человека было горло. Пламя потекло по ножу вместе с её кровью — она со всей дури схватилась за лезвие… Снова вой, почему эти твари не могут быть немыми, как обычные рыбы…
…Вода обрушилась на неё, кажется, отовсюду. Её смыло, швырнуло на пол и прижало к нему как огромной влажной рукой; нож она удержала в руках, да и только. Из горла вырвался полный злобы крик. Она почти победила! Она должна была победить!! Эти проклятые русалки, эти трое…
…Четверо. В пещере стояла женщина. Именно женщина, не девочка — в коричневых волосах блестела седина, а в углах рта залегли морщины. Стояла — единственная. Все остальные лежали, и злые девочки, и Оюун, и водяники, придавленные к полу сияющими водяными змеями.
— Тётушка Осока! — пискнула одна из русалок. Кажется, предводительница злых девочек, но голос у неё был таким испуганным и дрожащим, что понять было трудно. — Слава Богине, вы пришли… Эти змеи…
Тётушка Осока только взглянула на неё, и русалка, всхлипнув, замолчала. Потом перевела взгляд зелёных глаз на Гориславу, и было в этом взгляде что-то такое, та сразу прекратила пытаться вырваться из хватки воды.
— Что. Здесь. Происходит? — спросила женщина спокойно. Очень-очень спокойно. Как мать спрашивает детей, которые, расшалившись, опрокинули целый горшок щей.