К вечеру в корчме было полно народу. Обсуждали в основном змееглазую ведьму, которая собиралась сжечь корчму, но, к счастью, Щука с друзьями ей смог помешать. Если кто и сомневался в рассказе Щуки, то предпочитал держать язык за зубами: рука у первого силача в деревне была тяжёлая. Это уже испытал на себе один из его друзей, Зайцегон: выбросил, испугавшись наложенных чар, нож девки. Так что он в корчме отсутствовал — дома отлёживался после дружеской головомойки.
Корчмарь тоже молчал. В отличие Щуки, ему не нравилось, как вышло с желтоглазой девкой. Она выглядела лёгкой целью — достаточно глупа, чтобы путешествовать одна, да ещё, когда скинула плащ, открыла богатую такую рукоять ножа на поясе. Да ещё и змеиня. Такую придушить — Финисту угодить. Так что он послал её спать в сарай, а сам шепнул на ухо Щуке пару слов. Потом сильно удивился, узнав, что по-тихому девку задавить не удалось — она проснулась и даже ткнула одного из щукиных дружков ножом, да и силы в ней оказалось поболе, чем в ином мужике. Щука справился, конечно: он шестерых с собой привёл, повеселиться что ли хотел. Шестеро её забороли, да и топор Щуке вовремя под руку попался — он как приложил её по голове, у той сразу силушки поубавилось. По мнению корчмаря, нужно было приложить ещё раз, и не обухом, а лезвием, и по шее. Но Щука почему-то решил, что ведьму — раз у неё сила, которую девке иметь не полагается, значит, ведьма — нужно непременно потопить. Мол, под обрывом русалка живёт, а где русалки живут — там упыри из могил не встают. Всё хорошо, только вот от разговоров о ведьмах и упырях у этого дурачины Зайцегона так в голове помутилось, что он швырнул нож девки вслед за ней.
А раз ножа нет — ради чего они, спрашивается, с этой змеиней возились? Сапоги с неё, конечно, сняли неплохие, но так они с ножом и рядом не стояли!
Корчмарь досадливо вздохнул.
Вдруг дверь распахнулась от порыва ветра. Люди, как один, повернули головы в ту сторону — и затихшую корчму огласил женский визг: на пороге стояла вчерашняя ведьма. Только она была совершенно белая и полупрозначная. Ведьма медленно вытянула руку, показывая на корчмаря, и поплыла, не касаясь ногами земли. Люди с воплями разбегались в стороны, а через столы и стулья морок просто проходил.
Корчмарь омертвел. Он в призраков не верил — скольких ни убивал, скольких ни закапывал на заднем дворе корчмы, ещё ни разу убиенный не возвращался к нему в виде призрака. Руки невольно потянулись к финисту на шее, а губы зашептали молитву:
— Финист Пресветлый, Сокол Ясный, защити от нежити…
Призрак ведьмы почти коснулся его рукой, когда он, отпрянув, нырнул в комнату за прилавком, захлопнул дверь под носом туманной фигуры, глядевшей на него пустыми глазами. Испуганные посетители увидели, как, застыв перед дверью на мгновение, фигура вдруг расплылась, и корчму затянуло густым, как молоко, туманом. Тут перепугались даже те, кто не испугался призрака; всё наполнилось криками, грохотом падающей посуды и мебели — люди метались, силясь найти дверь, но те, кому удалось выскочить наружу, видели тот же туман. Он окружил всю корчму!
Кормарь тем временем трясущимися руками закрывал засов. А потом кто-то схватил его за волосы, а к горлу прижалось лезвие ножа.
— Где мои вещи, ублюдок? — прошипела Горислава. Кормарь попытался вырваться, но не смог. Девчонка оказалась в несколько раз сильнее, чем выглядела, а ещё её руки были горячими, как при лихорадке. Корчмарь понял, что Щука не врал, утверждая, что понадобилось четверо, чтобы прижать эту девку к земле, а тихой она стала только после того как получила топором. — Где?!
— Под… — корчмарь закашлялся. — Под прилавком…
— Спасибо, — Горислава от души приложила его лбом об дверь. На двери остался кровавый след, а тело корчмаря осело на пол. Девушка открыла засов, переступила через неподвижное тело — сдох или не сдох, проверять не стала, наплевать — и вошла в полную тумана корчму, с удовольствием прислушиваясь к крикам и ругани. Видно было не дальше своих рук, а потому шарить под прилавком пришлось дольше, чем она рассчитывала. Но вот нащупала сапоги, а вот и дорожная сума на свёрнутом плаще, всё аккуратно разложено. Видимо, грабежом и убийствами в этой корчме стали заниматься не вчера. Хмыкнув, Горислава прихватила тяжёлую шкатулку — не тут ли корчмарь хранит свою прибыль? — и поспешила покинуть разбойничье логово так же, как попала сюда: через чёрный ход. Девка-прислужница, которую тоже пришлось оглушить, всё так же валялась на полу, но вроде дышала.
Через плетень она перепрыгивать не стала — просто снесла на бегу. Туман за спиной рассеивался: Купава предупреждала, что сил у неё хватит ненадолго.
Когда кулак обрушился на голову Гориславы, она успела увернуться — едва-едва, но успела. Тот лишь слегка мазнул по уху. Сердце невольно ушло в пятки, когда она, развернувшись, увидела давнишнего здоровяка. Того самого, что приложил её топором.
— Тварь! — в другой руке у него был нож. Если бы он сразу ударил ножом, змеине пришлось бы плохо, а так она выиграла драгоценную секунду чтобы запустить ему в голову тяжёлой шкатулкой. Попала точно в лоб, и здоровяк пошатнулся. Горислава влепила ему удар в промежность и ещё один — в челюсть. Огонь, тёкший по венам, уже начал тухнуть, но она слишком разозлилась, чтобы просто убежать. Она прижала здоровяка к земле и достала нож.
— Видишь? — хрипло сказала она, ухмыляясь. — Я выплыла.
И тогда он плюнул ей в лицо — кровью пополам с воняющими водкой слюнями. Перед глазами всё побелело от ненависти, и, прежде чем Горислава поняла, что делает, посеребрённый нож погрузился в горло здоровяка. Один раз. А потом ещё и ещё.
— Горислава! — перепуганный голос Купавы вернул её в реальность. — Что ты творишь?!
Горислава перевела дыхание. Она поняла, что вся в крови — к счастью, чужой. Но вся: лицо, волосы, рубашка. Внизу, прижатый к земле её коленями, здоровяк испустил последний хриплый вздох и затих. Тупо глядя на его раны, Горислава поняла, что ударила его ножом раз пять, хотя смертельной была уже первая рана.
— Ты… — русалка смотрела на неё полными слёз глазами. — Ты убила его… Разве мы собирались кого-то убивать…
Горислава встала и вытёрла рукавом кровь с лица. Не выпуская из рук ножа, принялась собирать брошенные во время драки вещи — вот плащ, вот её сапоги, вот сума, вот тяжёлая шкатулка….
— Идём, — сказала она бесцветным голосом.
Они молчали, пока не дошли до заброшенной мельницы. Там Горислава бросила добычу на землю и вошла в воду. Она окунулась с головой и некоторое время сидела, пуская пузыри, пока флегматичное речное течение колыхало её волосы, уносило кровь, пропитавшую одежду.
— Они заслужили, — сказала она хрипло, когда вынырнула. — Они много кого ограбили. Всей деревней, нибось, промышляют понемногу. Невиновных там нет.
— Ты точно это знаешь? — прошептала Купава. Горислава покачала головой.
— Этот здоровяк точно заслужил. Он бил меня больше всех, — сказала она. — Я просто… Просто очень разозлилась… Понимаешь?
Она села на берег. Нож всё ещё был зажат в руке. Влажное серебристое лезвие отражало свет звёзд.
Горислава вспомнила Велимира, его седые волосы, по-степному заплетённые в косы. «Каждый клинок имеет душу, — говорил он, доставая нож из ножен. — И свой характер. Если ты его обидишь или оскорбишь, то он разозлится на тебя — и превратит верный удар в промах. А в бою это разница между жизнью и смертью».
И что сделала она? Выкупала посеребрённый клинок, предназначенный для убийства нечисти, в крови головореза. Насколько нож зол на неё и как теперь просить у него прощения?
Купава села рядом.
— Ты много людей убила? — спросила она тихо.
Горислава молчала, глядя на клинок. Пусть отмытый от крови, он казался запятнанным.
— Этот первый, — сказала она наконец.
— Я тоже убила только одного, — вдруг сказала русалка. Горислава удивлённо взглянула на неё; та смотрела на ночное небо, и в зелёных глазах отражались звёзды. — Он хотел сделать всякое нехорошее с девочкой, которую притащил на берег. Она плакала и просила отпустить, а он только смеялся. Ну я и… — руки Купавы нервно комкали платок, — Я вылезла из воды, рубашку заставила исчезнуть, и говорю: «Зачем тебе она? Меня поцеловать не хочешь?». Он бросил её и пошёл ко мне, а я в воду немного отступила… Знаешь, я могу ходить по воде, и я изобразила, как будто стою на мелководье, а там было глубоко… Когда он дотронулся до меня, я схватила его за плечи и утянула в глубину. И держала, пока он не прекратил шевелиться. Когда вынырнула, девчонка уже убежала. Надеюсь, с ней всё хорошо.
— Думаю, ты всё правильно сделала, — сказала Горислава.
Они некоторое время молчали, глядя на звёзды, отражающиеся в воде.
— Говоришь, тогда ты заставила рубашку исчезнуть? То есть твоя одёжка — тоже туманный морок? — спросила в конце концов Горислава. На щеках Купавы снова появились улыбчивые ямочки, и она провела рукой по груди. Под её пальцами белая ткань исчезала.
— Она скорее для меня как часть тела. Я в ней, можно сказать, родилась. Если её снять, то она через некоторое время станет водой, а я могу сотворить новую.
— Чёрт! Оденься, — Горислава стыдливо отвернулась от обнажённой теперь русалки.
— Ладно-ладно, — рубашка снова появилась на русалке, сначала призрачная, как утренний туман, потом ставшая настоящей на вид. — Ты мне вот что скажи. Ты вроде не очень высокая, хоть и руки у тебя сильные. Но этот мужчина, которого ты убила, был куда больше тебя, а ты легко прижала его к земле. И твои раны зажили так быстро — на запястьях такие синячищи были, а сейчас их почти не видно… Ты умеешь колдовать?
— Это не колдовство, — сказала Горислава. — Это просто… ну, сила.
Она наконец спрятала нож в ножны, тщательно его вытерев о плащ.
— Велимир говорил, что это из-за змеиной крови. Среди змеев есть такие — их зовут боотурами или как-то так. В Сиверии такие тоже раньше были, витязями мы их называли, но перевелись почему-то… Я могу зажечь огонь внутри себя. Не настоящий огонь, просто так ощущается — жар в груди, и кровь будто вскипает. И пока он горит, я гораздо сильнее, раны быстрее заживают… На холоде не мёрзну… Смотри, рубашка на мне почти сухая — это я её своим телом просушила.
— Ого! — Купава восхищённо уставилась на неё, хотя, по мнению Гориславы, трюки последней с туманом были куда более впечатляющими. — А кто такой Велимир?
— Тот, кто подарил мне этот нож, — сказала Горислава коротко.
Чего Горислава не могла простить своей матери — это того что та отвечала на все ухаживания седого воина холодным равнодушием. Хотя, казалось бы, такой мужчина— пусть в годах, но ему было плевать и на прошлое Косаны, и на её желтоглазую дочь…
Змеиня грустно усмехнулась. Велимир был в молодости охотником на нечисть, а она, Горислава, желающая встать на этот же путь, сдружилась с русалкой, и убила посеребрённым клинком обычного разбойника.
— А что насчёт твоих синяков? — Горислава кивнула на руки русалки, сложенные на коленях. Синяки на запястьях темнели, как чёрные браслеты.
— Понятия не имею, как их получила. Они со мной с самого начала. Не заживают, но и не болят, разве что немножко, — ответила Купава как-то рассеянно. Она комкала в руках свой платок, будто хотела порвать, а затем заговорила серьёзно:
— Горислава, я хочу попросить прощения.
— За что?
— Я… Не бескорыстно тебя спасла и вообще помогала, — сказала Купава, отводя глаза. — Мне на самом деле кое-что от тебя нужно.