— Долго ещё идти? — спросила Горислава. Они шагали по лесу, по едва заметной тропке. Русалка ловко перепрыгивала через поваленные деревья, словно её тело ничего не весило (скорее всего, это так и было), а Гориславе приходилось через всё перелезать.
— Нет, мы уже почти на месте, — откликнулась Купава. — Обычно, правда, я быстрее оборачиваюсь, но это потому что матушка Параскева меня знает. Она, сама понимаешь, не любит гостей, и тех, кого не хочет видеть — от своей избушки отводит.
— Вот ведь, — Горислава от души позавидовала матушке Параскеве. Хорошо быть настоящей ведьмой — сиди себе в избушке, вари отвары, и ни одна тварь не подойдёт близко, пока ты не захочешь.
Жаль, что сама Горислава — не ведьма.
— Вот и пришли! — радостно воскликнула Купава.
— А мило у неё тут, — Горислава с восхищением обвела взглядом забор, на котором вместо горшков красовались черепа. В основном звериные, но была и пара человечьих. За забором стояла приземистая, мало примечательная избушка. Курьих ножек, как у сказочной, видно не было.
— Кого тут принесло? Чего это змеем завоняло? — по ступенькам спустилась женщина, которой с одинаковым успехом могло быть как тридцать вёсен, так и пятьдесят. Из-под тёмно-красного платка виднелись рыжие с проседью пряди волос. — Купавка, кого ты притащила?
Глаза у неё были самые что ни на есть ведьменские: зелёные, с золотистыми искрами, взгляд — дерзкий и цепкий, как репей.
— Это Горислава. Она наполовину змея, и обладает змеиным огнём внутри, — сообщила Купава, сияя улыбкой. — Она может его зажечь, и становится такой сильной! Её ограбили и хотели утопить, но я…
— Что за манера — рассказывать всё через порог, повзрослей уже, — беззлобно оборвала её матушка Параскева. — Проходите. Слышу, змеинька, у тебя в животе бурчит — тогда отобедайте, чем Богиня послала.
Богиня послала кашу. Пусть масла в ней было всего ничего, зато ведьма набросала клюквы и малины — голодная Горислава уминала это за обе щеки, выслушивая свою историю из уст Купавы.
— И ты хочешь, чтобы я вас обвенчала? — спросила матушка Параскева, когда та закончила. Горислава поперхнулась кашей.
— Это не настоящее венчание, это как братание, только для девушек! — увидев её реакцию, Купава всплеснула руками. Белые рукава взметнулись, как крылья. — Сестряние, значит? Я хочу стать твоей сестрой, Горислава, и покинуть эту реку.
— А иначе ты что, не можешь? — спросила Горислава. — Ты вроде без проблем по берегу гуляла.
— Так это ненадолго. А потом река назад тянуть начинает, — сказала Купава. — Но матушка сказала, что это можно избежать, если я выйду замуж за смертного. Тогда меня привяжет узами к нему и я стану совсем как человек. Только вот я замуж не хочу….
— Тогда я сказала, что братание тоже должно сработать, — сказала ведьма. — Этот обряд похож на венчание, и суть та же — два человека соединяются друг с другом узами.
Горислава отложила ложку. Она задолжала Купаве жизнь и даже немного больше, но участвовать в каких-то ведьменских ритуалах ей совершенно не хотелось.
— Но ведь Купава — не человек, да и я не совсем. Этот ритуал вообще сработает? — спросила она.
— Человек ты, не льсти себе. И змеи, и дивы, и даже псоглавцы — все вы люди, — ведьма презрительно дёрнула уголком рта. — Поэтому обряд сработает. Это будет примерно как сделка с духом.
— С диаволом, хотите сказать, — нахмурилась Горислава. Она была невысокого мнения о своей душе, да и не факт, что та вообще у неё была — но сделки ни с кем заключать не собиралась.
— Диавол, диавол… Говори по-нашему — «Чернобог», — усмехнулась матушка Параскева. — Впрочем, его уже нет. Боги мертвы. И Чёрный Бог, Владыка Несчастий, и Белый Бог, Громовой Кузнец… И Матерь-Земля, Пряха судеб…
Она замолчала, глядя отсутствующим взглядом куда-то в угол. Горислава обернулась и увидела лошадиный череп, лежащий в северо-восточном углу — там, где у добрых почитателей Пресветлого Финиста стояли образа. Купава сидела, выпрямив спину, и глядела на матушку Параскеву расширенными глазами, как маленькая девочка, слушающая сказку.
— …Все мертвы, — решительно закончила матушка Параскева. — Такие, как Купавка — лишь осколки их былой силы. Поэтому душа твоя будет в целости, не беспокойся. То, что ты не совсем человек — даже хорошо, у тебя больше духовных сил. Вы ими будете обмениваться. Ты — ей, она — тебе.
— То есть я буду как ведьма… — Горислава вздохнула.
— Если тебе не нравится эта идея, то можешь отказаться, я не обижусь, — сказала Купава. Сказать-то сказала, но глаза у неё стали совсем печальные.
— Купава, зачем тебе вообще покидать реку и лезть в мир людей? — спросила Горислава. — Я, конечно, не знаю, как там у вас, русалок — но людском мире девушкой быть опасно.
— Ха-ха, в речке скучно! Целый день за рыбами гоняться и в иле дремать… Другие русалки живут за сто вёрст от меня, и с ними тоже не очень-то интересно, — вздохнула Купава. — И я… — она замялась. Пальцы левой руки сжали стеклянный браслет на правой. — Я должна найти человека, которого я люблю, — сказала она, отводя глаза.
— Но ты же говорила, что ничего не помнишь, — нахмурилась Горислава.
— Почти ничего, — грустно сказала Купава. — Не помню ни его лица, ни его имени. Но я помню, что любила его, да и сейчас люблю, так люблю, что больно, — она криво улыбнулась. — Этот браслет он мне подарил. Я нашла браслет в речке, и сразу поняла, что он принадлежал мне, был на моём смертном теле, когда меня убили … — она перевела дыхание, вид имея совершенно несчастный. — Не могу прекратить думать о любимом, как заноза в пальце, колет и колет.
— Ты не из-за него случайно утопилась? — Горислава попыталась пошутить, но Купава даже не улыбнулась.
— Нет-нет-нет, точно не из-за него. Я знаю. Но, может, я ехала к нему, может, на собственную свадьбу, или встретиться с ним хотела в лесу… И мы так и не встретились. Потому меня это и мучает, — Купава подняла на Гориславу полные отчаяния глаза. — Мне бы хоть одним глазком поглядеть на него, вспомнить. Убедиться, что у него всё хорошо… Не так много лет прошло с моей смерти, может быть, он ещё жив!
— Он мог умереть там, вместе с тобой. Мог жениться на другой или просто тебя забыть, — сказала Горислава. — Ты точно не боишься разочароваться? Что станет только больнее?
— Бесполезно, — вздохнула матушка Параскева, подпирая рукой щёку. — Я ей это сто раз говорила. Хоть кол на голове теши: хочу увидеть его лицо, хочу его вспомнить, без него нежизнь не нежизнь…
— Ну простите, что я такая неправильная русалка!! — воскликнула Купава, всплеснув рукавами. На глазах у неё стояли слёзы. — Я обо всём этом сто раз думала-передумала! Если он женился на другой — порадуюсь за него, если умер — хоть на могиле поплачу! Я ко всему готова!!
— Ой, не зарекайся, девочка, — вздохнула матушка Параскева. — В общем, видишь, что с ней творится? — сказала ведьма, обращаясь к Гориславе. — Я избушку надолго покидать не могу — возраст не тот, да и другие узы держат, — она таинственно ухмыльнулась, — А ты сильная, смелая и держишь куда-то путь-дорогу. Можешь и позаботиться о Купавке, довести её до озера Белояр.
— Озеро Белояр? То, на дне которого город-Кит покоится? — припомнила Горислава легенду, которую рассказывала тётушка Божена. — В который ни ручейка не впадает, но вода всегда чистая, как слеза?
— Да, да! Не знаю насчёт города, но сестрицы-русалки говорили, что там на дне святилище Живы, русалочьей богини! Той самой, которой русалки служили. Может, если я ей помолюсь, то она вернёт мне память? Или подскажет, где возлюбленный! — Купава смотрела на Гориславу отчаянными глазами, а та пыталась припомнить карту. Выходило, что путь до Соколиной Заставы всё равно проходил мимо озера Белояр, даже крюк не придётся делать…
— Хорошо, — решилась Горислава. — Но с одним условием. После Белояра мы расстанемся. Потому что путь-дорогу я держу не «куда-то», а в Соколиную Заставу.
На неё уставились две пары глаз: купавины — непонимающие, и ведьмини — удивлённые.
— В Соколиную Заставу? К витязям? — спросила ведьма. — А ты не мелочишься.
— А куда мне ещё идти? Там, может, моя сила не будет никого пугать, — сказала Горислава. — Только вот витязи нежить не любят. Они тебя там убьют, Купава, если я вместе с тобой заявлюсь. Поэтому поселись в Белояре и речке какой, а со мной не иди.
— Ты согласна?! — охнула Купава схватившись обеими руками за щёки. — Согласна? Я не ослышалась?!
— Нет, не ослышалась… Чёрт побери! — Купава бросилась ей на шею, и Гориславе пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть со скамьи. — Что ты творишь?!
— Просто радуюсь! — сказала Купава, улыбаясь счастливой улыбкой от уха до уха.
— Радуйся без попыток разбить мне голову, — буркнула Горислава. Была б Купава человеком, а не нежитью, чьё тело, кажется, состояло из плотного тумана — змеиня не удержалась бы на скамейке. — Давайте, рассказывайте дальше, что за ритуал, пока я не передумала.
Идея участвовать в каком-то обряде с ведьмой и русалкой ей с каждым ударом сердца нравилась всё меньше и меньше. Отвратительная идея, хуже нет. Но Горислава знала: откажется сейчас — неоплаченный долг будет висеть камнем на душе до самого последнего вздоха.
***
— Когда-то был было святилище Велеха, Звериного Бога, — матушка Параскева коснулась коры раскидистого дуба. — В праздники тут лилась жертвенная кровь, а потом под дубом люди пировали, поедая мясо заколотого скота.
— Рядом с Изоком тоже такое есть, — сказала Горислава, пожав плечами. — Народ туда до сих пор ходит, хоть священники Пресветлого Финиста запрещают.
— Ходить туда ещё бесполезнее, чем в Финистову церковь. Те хоть знают ал-ке-мию, или как они её называют? — фыркнула матушка Параскева. — Старые боги мертвы, и не слышат ваших молитв.
Она начертила на земле круг сучковатым посохом, к которому была привязана пара ярких лент. В свете закатного солнца её рыжие волосы казались огненными.
— Но колдовство живо, пока жива земля, — закончила ведьма. — Земля всё помнит. Ничего не забывает… Под этим дубом сходятся земные жилы. Вставайте в круг.
Горислава переступила тонкую бороздку. Ветерок шуршал дубовыми листьями, чирикали птицы — ощущения, что она принимает участие в чём-то жутком и святотатственном, не было. Вместо этого змеиня чувствовала себя дурочкой, которая стала частью затянувшейся шутки. Они с Купавой встали друг напротив друга.
— Ты точно согласна? — спросила Купава, наклоняя голову и заглядывая ей в глаза, как собака. Не хватало только робко виляющего хвоста. — Чувствую себя так, как будто насильно тащу тебя под венец, ха-ха…
— Я сказала, что согласна, и слов своих назад брать не буду, — отрезала Горислава. — Просто на душе… Неважно.
— Из-за корчмы? — спросила Купава, погрустнев.
Горислава только вздохнула.
— А корчма-то деревенская сгорела, — наутро сообщила им Параскева, ухмыляясь.
— Что?!
— Вороны мне рассказали, пока вы в ручье плескались, — невозмутимо сказала ведьма. Подтверждая её слова, из тёмного угла за печкой каркнуло: там, оказывается, пряталась огромная чёрная птица. — Сгорела корчма. Туда ей и дорога.
— Как же это… — охнула Купава. — Мы этого не делали!
— Ой, малышка, вы, вы это сделали, кто ж ещё. Не нарочно, конечно, — ведьма протянула руку, и ворон приземлился на неё, насмешливо глядя на змеиню и Купаву чёрным глазом. — Ты ж сама описала, что тумана напустила, так что люди в корчме метались, не видя куда. Ну и свечу кто-то опрокинул. А когда туман рассеялся, они просто разбежались да назад не оглядываясь.
— Мы не хотели, — Купава зажала рот руками. — Надеюсь, никто не погиб.
Она поглядела на Гориславу. Та смотрела прямо перед собой пустым взглядом.
Корчмарь, оставшийся валяться без сознания. И девка-прислужница. Вытащил ли их кто-нибудь из огня? Или сгорели, задохнулись в дыму? Если корчмарь, старый разбойник, заслужил такую смерть, то девка, которая была чуть старше змеини… Горислава сжала кулаки: ногти впились в ладони.
«Может, и заслужила. Может, она в платьях убитых девиц щеголяла», — сказала себе девушка, но сожаление всё равно засело в сердце тупой иглой.
Она не хотела. Ничего этого не хотела. Ни того, чтобы таверна сгорела, ни даже смерти здоровяка, разбившего ей голову.
Или всё же хотела? Пламя, вспыхивавшее в ней, не только наполняло тело силой — оно ещё зажигало в сердце ярость. Это привело к хреновым последствиям там, в Изоке. Да и тут — не к лучшим. Какой она, к чёрту, витязь! Она — тот, с кем витязи в былинах сражаются: змей — кровожадное чудовище, с пекельным огнём в сердце…
Холодная ладошка русалки вдруг сжала её руку, и Горислава перевела дыхание.
— Всё в порядке, — сказала она, взглянув во встревоженные глаза Купавы. — Если кто и погиб, то это из-за меня, а не из-за тебя.
И жалеть она об этом не будет. Вот ещё. Жалеть о разбойниках. Тем более время назад не вернуть, и погибших не воскресить.
Но настроенье у неё всё равно стало мрачным и оставалось до самого обряда.
Солнце, запутавшееся в ветвях дуба, блеснуло в глаза. Горислава проткнула палец ножом и уронила в чашу с хмельным напитком несколько капель своей крови. То же самое, уже со своей чашей, сделала Купава, но острой рыбной костью — к железу она прикоснуться не рискнула. Она выжидающе посмотрела на Гориславу.
— Клянусь отныне звать тебя младшей сестрой, защищать и беречь от невзгод, — сказала змеиня слова клятвы. — Пусть узы, связавшие нас, будут не менее прочны, чем узы кровные.
— Клянусь отныне звать тебя старшей сестрой, быть твоей поддержкой и опорой в трудный час, — сказала Купава дрожащим от волнения голосом. — Пусть узы, связавшие нас, будут не менее прочны, чем узы кровные.
— Пусть Небо и Земля будут свидетелями этой клятвы, — произнесла ведьма, — и воды Смородины, навьей реки. Скрепите же её обменом.
Купава протянула Гориславе свой подарок: кусочек речной гальки с дыркой, «куриный бог», как их звали в Изоке. Камушек висел на нитке, сплетённой, судя по всему, из разрезанных рыбачьих сетей. Да уж, попортила кому-то русалка рыбалку! Горислава тихо хмыкнула, принимая подарок, а потом сняла с шеи свой: ту самую лунницу, которую ей дала на дорогу мать.
Как ни жалко было отдавать речной нежити память о доме, но больше у змеини ничего не было. Горислава колебалась-колебалась, покачивая медный полумесяц на пальцах, а потом твёрдо решила: отдаст она его Купаве. Так надо, так судьба повернулась. Может, боги мертвы, но судьба никуда не делась. Разве не для того мать дала ей в дорогу символ Богини, чтобы та защитила нежеланную, однако всё ж родную дочь? И разве не откликнулась Богиня, послав Гориславе русалку, может, единственную добрую русалку за вёрсты вокруг?
Если так рассуждать, лунница принадлежала Купаве по праву.
И вот медный полумесяц повис на шее русалки. Медь — не железно, так что она могла не бояться, что подарок новоиспечённой сестрицы её обожжёт. Улыбаясь, Купава передала Гориславе свою чашу, а та отдала свою.
«Это плохая идея», — обречённо заметил здравый смысл Гориславы, когда та опрокидывала в себя хмель, смешанный с кровью нежити.
«Заткнись», — велела ему змеиня, выплёскивая то, что оставалось на дне кубка. Хмель обжёг горло и ударил в голову. Горислава пошатнулась, охваченная странным ощущением. Она словно снова упала в реку, но вода не потянула её на дно, а ласково обняла. Расширенными глазами она посмотрела на Купаву; у той взгляд тоже был удивлённый, что у котёнка.
— Как тепло, — прошептала она. — Это… Все живые люди такие или только ты?
Ветер взъерошил их волосы. Мир вокруг остался прежним — и всё же неуловимо изменился. Сердце Гориславы заколотилось от страха: какая-то её часть упорно верила, что обряд был просто безобидным представлением, и сейчас эта часть была в ужасе. Богиня, она связала себя сестринскими узами с нежитью! Связала так, что не порвать.
Что ж теперь будет?!
— Ну, вот и всё, — ведьма стёрла круг носком башмака. — Клятвы принесены, узы скованы. Можете звать друг друга сёстрами.
— Сестра… Сестрица Горислава, — Купава поставила чашу на землю и порывисто бросилась на шею змеине. — Сестрица, сестрица, мои ладони стали тёплыми, как у живой, хи-хи!
— А мои… — проворчала Горислава, прислушиваясь к себе. — Хмм, кажется, мои не изменились, — «Слава Богине, не хочу на ощупь быть как рыбина», — Теперь отцепись от меня, сестрица Купава, задушишь.
— Только подумать, теперь я могу пойти с тобой куда-нибудь! В деревню! В город! Столько сего увижу! — Купава радостно танцевала вокруг Гориславы. — Спасибо, спасибо, спасибо!!
— Матушка Параскева, на правах старшей сестрицы я у вас спрошу, — сказала змеиня ехидно (подкалывать ведьму было так себе идеей, но сдержаться Горислава не смогла), — Чего с одеждой-то делать? В одной нижней рубахе она среди людей щеголять не может. Нужна хотя бы юбка, пояс, на ноги что-нибудь, да и волосы заплести…
— Ты старшая сестрица — ты и думай, — фыркнула ведьма, но потом смилостивилась. — Есть у меня кое-что. Мне мала уже, а ей в пору…
***
Порывшись в сундуке, ведьма извлекла на свет финистов поношенную синюю понёву. Встряхнула, придирчиво оглядела, и бросила Купаве.
— Это что? — спросила русалка, хлопая глазами. Она и так, и эдак вертела одёжку, а затем накинула на плечи, как плащ. Горислава прыснула, Купава насупилась.
— Не так, — змеиня взяла у неё одеяние. — Она обматывается вокруг бёдер — вот так, внахлёст, а этот шнурок сбоку затягивается…
Понёва в Изоке, да и на всём юге была большим, чем пёстрой верхней юбкой, которая шилась из трёх разноцветных кусков ткани и не зашивалась с одной стороны. Её носили только те девочки, у которых пришли лунные крови. Как они надевали понёву, то прекращали зваться девочками и начинали зваться девушками, а, значит, к ним можно засылать сватов. По обычаю, первую понёву девочке протягивала мать; та должна была отнёкиваться и отворачиваться, и только на третий, или седьмой раз принять… Когда мать молча протянула Гориславе понёву, та её сразу приняла. «Плохая примета», — покачала головой Божена. Мать равнодушно пожала плечами. Шансов выйти замуж у Гориславы всё равно почти не было, что соблюдай, что ни соблюдай обычаи. Кому нужно, чтобы у детей были желтые змеиные глаза? Так что понёва так и осталась лежать на дне сундука — её хозяйка предпочитала мужские портки. Сейчас Горислава вспомнила, какой была та понёва: красная, как калина по осени, с одним чёрным клином, и вышивкой по подолу. Купавкина одёжка была совсем другой: синий клин, чёрный клетчатый, и чёрно-синий. Таких в Изоке не носили, предпочитая яркие цвета.
Но русалке, навьей девке, подойдёт.
Купава тут же побежала к ручью — любоваться — и потащила за собой Гориславу. Она вертелась и так и эдак, разглядывая себя в воде.
— Так странно! — скорчила она недовольную гримасу. — Зачем столько слоёв на себя напяливать?! Я ж не мёрзну…
— Может, теперь и будешь мёрзнуть, — сказала Горислава строго. — Сядь — будем надевать лапти.
Сорочка, та самая, половину которой Купава порвала для перевязки Гориславы, уже никуда не годилась — а потому змеиня, пустив в ход нож, докрамсала её окончательно. Часть пошла на обмотки для ног, и себе, и русалке, а оставшимися она замотала ей синяки на запястьях — слишком много внимания привлекают.
— Ужас! Ужас!! — сделав пару шагов в лаптях, русалка чуть не упала. — И как вы, живые, в этом ходите?!
— Я теперь твоя старшая сестра, так что давай слушайся меня. Наколешь ногу на сук, тащи тебя потом на плечах…
— Но я никогда прежде не накалывала! — запротестовала Купава. Она вдруг резво отпрыгнула от ручья, и, оттолкнувшись от земли, повисла на ветке дерева.
— Я такая же лёгкая, как и раньше, ничего не изменилось! Можно мне не носить эти противные штуки?! — она поболтала в воздухе ногами в лаптях.
— Нельзя! — рыкнула Горислава, чувствуя, что выходит из себя. Вот это, значит, каково иметь младшую сестру. Хорошо, что у неё их не было. Или были — по отцу-то — но она о них не ведала, не видела, и ведать не хотела. — Слезай, не то понёву порвёшь! Мне ещё тебе волосы заплетать!
Купава тяжело вздохнула и подчинилась. Она стоически терпела, пока Горислава пыталась ей заплести косу, неумело, постоянно дёргая за волосы. Коса получилась кривой и растрёпанной, но теперь Купава напоминала не деревенскую дурочку, а просто хорошо умытую нищенку. Свой волшебный платок она накинула на плечи.
— Наутро пойдём, — сказала Горислава.
— Куда? — Купава уставилась на неё своими огромными глазами.
— В город, куда ж ещё? — фыркнула Горислава. — Лукарецк тут должна быть совсем недалеко. Эти меня черти завели в вашу глушь, прям к разбойникам — в лесу не на ту дорогу свернула. И чуть голову в итоге не сложила.
— Но не сложила же, зато со мной познакомилась, — на щеках Купавы снова появились улыбчивые ямочки.
— Да в пору сдохнуть от счастья, — проворчала Горислава. Пальца непроизвольно потянулись к куриному богу, который уютно улёгся у неё за пазухой.
«А может и в самом деле судьба?…»