По прикидкам Купавы, прошло несколько часов; связанные руки отчаянно ныли, хотелось есть — а плана побега всё ещё не было. В клети имелись только кучка соломы, ведро для справления нужды и деревянная миска с парой глотков воды; ничего, чем можно было бы разрезать верёвки, или хотя бы попытаться перетереть. Монотонно вещал по ту сторону двери охранник, которому, видимо, наскучило молчать:
— Ставр Елисеич — большой человек. Главный в этом городе. Чужаки думают, что тут правит князь Гордей Янтарь, а здешние знают — Гордей только и умеет пить. Продерёт глаза, и сразу чарке тянется, а вечер в кабаке проводит. Все его дела Ставр делает. Они одногодки почти, только Гордей уже на четыре десятка выглядит… Чудно, что жив ещё. Эй, малая, ты там как?
— А как я могу быть-то? — угрюмо сказала Купава. — Уже закат, наверное… Слушайте, дяденька, а что за Чёртова Копейка, где бой будет?
— Поляна такая, травы там почти не растёт. Проклятая, вестимо… — ответил охранник. — А что спрашиваешь? Сбежать хочешь?
«Конечно, хочу!» — сердито подумала Купава, а вслух сказала:
— Просто мы с сестрицей, наверное, эту Чёртову Копейку видели. Рядом с южными городскими воротами, да?
— Ты чего, малая, какие южные ворота? Она на севере от города, выше по течению реки. Оттуда ещё Монастырский остров видно, — охранник усмехнулся.
Купава мысленно похвалила себя за то, что узнала местоположение этой чёртовой Чёртовой Копейки. Только вот какая от этого знания польза когда ты связанная в клети валяешься? Эх, если б не пропавший колдовской дар…. Конечно, её способность лепить фигурки из тумана мало чем могла помочь, но всё-таки лучше, чем ничего. А так оставались только сидеть, привалившись к стене, и пялиться на собственные ноги: одна босая, другая в ботинке. У Купавы снова слёза навернулись на глаза, когда она вспомнила, как Горислава радовалась, выбирая ей ботинки — даже улыбнулась один раз шире, чем обычно. Как она расстроится, узнав, что один потерян…
Ну и пусть расстраивается! Лишь бы осталась жива. Не видя иного выхода, Купава принялась молиться Богине. Конечно, матушка Параскева говорила, что боги мертвы, в том числе и Богиня, Матерь-Земля — но русалка не могла поверить. Разве нечто столь великое и могущественное, как боги, могло просто так умереть? Тем более что матушка также говорила, что в Купаве, как во всех русалках — частица силы Матери-Земли.
«Вода небесные принадлежат Громовому Кузнецу, — голос ведьмы звучал в голове так, будто она стояла за плечом, — а земные — Матери-Земле, Пряхе Судеб. Ты родилась в реке — а, значит, и жизнь твоя, и сила, исходят от Матери-Земли…»
— Мы с братишками давно уже договорились решать свои споры на Чёртовой Копейке. Даже не мы, а деды наши, — разглагольствовал за дверью охранник. — Пусть лучше ложка кровь прольётся, чем река. Ты там что, снова ревёшь? Не реви; я ж говорю, тебя Ставр не тронет. Ну, рабой сделает, но ты хорошенькая, муж быстро найдётся. Сиротой не останешься, босой ходить не будешь…
«Босой»?! Купава распахнула полуприкрытые глаза, поражаясь догадке, которая заглянула в её гудящую от голода и рыданий голову.
Её сила идёт от земли…
Ей было противно надевать обувь, и согласилась на это она только потому что Горислава требовала…
И тут у неё, Купавы, пропали колдовские силы…
Закусив губу, Купава подцепила пальцами босой ноги ботинок на обутой и стянула и его тоже. Затем, опершись сначала связанными руками, потом — спиной на шершавую стену, встала на ноги. Под ногами была не земля, а дощатый пол, но Купава прикрыла глаза и сосредоточилась на том, что было под слоями досок и камня. Влажная, тёмная масса — чрево Матери-Земли, что рождает каждую весну посевы, и хоронит их осенью… Земля… Исток всех рек… Купава — дочь реки, значит, внучка Земли…
Ступни тронуло прохладой, как будто русалка зашла в ручей; прохлада потекла по жилам, к сердцу. По лицу Купавы расплылась улыбка: один удар сердца назад она была просто беспомощной связанной девочкой — а сейчас стала частью Матери-Земли. Почувствовала, как журчит-поёт на востоке великая Роса, как копошится в глубине флегматичный крот; как разлагаются брошенные на земляном полу в погребе тела неизвестных мертвецов.
— …Что-то я разболтался. Может, ты о себе что-нибудь расскажешь? — судя по звуку, скучающий охранник наливал себе что-то в кружку. — Как так вышло, что твоя сестра — змеиня? Матери у вас разные аль одна?
Купава сползла по стенке на пол. Сердце колотилось как бешеное. План, который родился у неё в голове, был воистину безумным. Но придумывать лучший времени не было.
— Разные, — заговорила она, подползая к миске, в которой ещё оставалась вода. — И отцы тоже. Мы не родные сёстры. Названые… — она окунула связанные руки в миску, чтобы верёвка хоть немного промокла. — Я рано осиротела. Мать умерла, отец. Остался только… дядя.
Откуда в её голове взялся этот дядя — она не знала. Просто болтала, что взбредёт, сосредоточившись на мокрой верёвке.
Она умеет управлять туманом.
Туман, если скатать его в плотный-преплотный комок, становится водой.
Значит, воду она тоже может заставить плясать по приказу.
А значит…
Узы, стягивающие запястья Купавы, пошевелилась. Теперь, когда верёвка была мокрой, русалка ощущала все её изгибы, видела не глазами, но кожей, как та свивается в узел. Сжав зубы, она заставила воду потянуть кончик узла на себя… Вот так… Сильнее, чуть сильнее…
— Что замолчала? — спросил охранник.
— …Дядя. Он обо мне заботился… Но мне было одиноко… И я познакомилась с Гориславой… Она мне сразу понравилась, и мы подружились… — вяло рассказывала Купава. Узел никак не поддавался — крепко же они его затянули! — Я хотела… Хотела, чтобы она была всегда рядом… И мы принесли друг другу клятвы… Назвали сёстрами…
Она прерывисто вздохнула. Голова кружилась, перед глазами плыло — но своего Купава добилась: верёвка соскользнула с рук и мягко упала на пол. Русалка не сдержала стона — запястья просто взвыли от боли.
— Чего ты там? — с неудовольствием спросил охранник. Купава отчаянно тёрла запястья, пытаясь вернуть рукам чувствительность.
— Да в голове мутно. Голодная я, — сказала русалка как можно жалобнее. — Дяденька, дайте мне поесть. Хоть хлеба краюху, а?
— Ставр сказал, к тебе не входить, говорит, странная ты какая-то, — сказал охранник. — Но… Я вот ничего странного в тебе не вижу. Разве будут беда от краюхи хлеба?
Он завозился, открывая засов. Купава отползла в глубь клети, сжав в пальцах платок — его, к счастью, разбойники не забрали, так и остался на плечах. Темницу залило мерцающим светом лучины.
— Малая, — охранник тёмным силуэтом вырос в проходе, — Ты чего? Хлеба у меня просила, а теперь вон куда уползла… Боишься, что ли?
Он сделал шаг вперёд. И тут Купава взмахнула платком.
***
«Я требую поединка до смерти». Червонец смотрел на Гориславу, и в его глазах стыл лёд. Льдом сковало и сердце Гориславы.
Правила кулачных боёв разнились от города к городу, от веси к веси. В каких-то на руки надевали плотные кожаные перчатки, в других требовали драться без них, ведь в перчатках так легко спрятать свинцовое грузило; в одних разрешалось быть лежачего, в других — запрещалось; где-то бой вёлся до первой крови, где-то — до потери сознания одним из поединщиков.
И только в исключительных случаях драки на кулаках были до смерти.
— Огорчил ты меня, Ставр, рыжий щенок, — сказал Червонец. — Только кровь это смоет.
— Ты должна победить, — прошептал Гориславе на ухо Ставр. Его голос дрожал: кажется, он не ожидал такого от Червонца. — Ты. Должна. Победить. Поняла?
— Пошёл к чёрту, — онемевшими губами ответила Горислава. Она не смотрела на рыжего разбойника, только на собственного противника. Тот неторопливо снимал рубашку, открывая жилистое, отмеченное рубцами тело. Змею было лет тридцать. В чёрных косах проглядывала седина, а щёку пересекала глубокая борозда уродливого шрама. Слова Червонца, кажется, его совсем не испугали — во всяком случае, лицо его осталось бесстрастным, как и было.
— Что ж, да будет так, — выкрикнул Ставр. — Я выставляю своего поединщика. Горислава из Изока!
— А я — своего, — Червонец вроде не кричал, но его спокойный, холодный голос легко перекрыл весь шум. — Хурга-змей.
Хурга вышел вперёд, на лишённый травы пятачок, в честь которого Чёртова Копейка, вестимо, и получила своё имя. Он дёрнул головой, хрустнув шеей.
Горислава швырнула на землю суму — и тоже стянула рубашку. Мужики глумливо рассмеялись, кто-то присвистнул; но голых грудей они не увидели — змеиня крепко подвязала их остатками льняной Купавиной сорочки. Наука, которую она хорошо усвоила в Изоке: мужчины пялятся на женскую грудь, даже на такую убористую, как у змеини, что увеличивает шансы на победу.
Но этот пялиться не будет.
Змеиня повторила движения Хурги: вышла вперёд, хрустнула шеей. К её удивлению, змей отвесил ей короткий поклон.
Вежливость! Вот уж чего не ждала от змея… Пусть засунет её себе в зад, да поглубже, и провернёт пару раз. Горислава демонстративно сплюнула, глядя на противника — и поединок начался.
То был счастливый день — они пошли на ярмарку: Горислава, Мал, Вячко и Лихо. Подростки быстро потратили мелочь, что дали им родители, на пряники, которые съели и теперь просто гуляли между торговых рядом, разговаривая и смеясь. И чёрт — а точнее, Лихо — дёрнул их пойти посмотреть на кулачные бои.
— Когда-то это было священным действом, — рассказывал Лихо. Зрители вопили, пока на огороженной верёвками площадке двое юношей лупили друг друга кулаками, и скомороху пришлось наклониться к самому уху змеини, чтобы она что-то расслышала. — Прославляли Громового Кузнеца на праздничные дни… А теперь это просто развлечение…
Плюясь кровью, один из участников боя упал.
— Хватит! — крикнул он. — Хватит!!
— Пощады просит, — сообщил Лихо. — Ба, это ж наш! Демьян!
Демьян был их вечным соперником в драках — но не всё-таки своим, изокским, а вот победитель — чужаком. Причём, судя по штанам и поясу, даже не из Сиверии.
— Кто ещё? — он обвёл взглядом толпу. — Слабоваты вы, лапти. Уже третьего подряд заставляю землю целовать!
Говор у него был смешной: «слабоваты» звучало скорее как «щлябоваты». Это выдавало в нём щерцинца, уроженца Святого Королевства Щерцины, лежащего на западе от Сиверии. Сиверцы щерцинцев не любили — не за говор, конечно, а за высокомерный нрав и фанатизм. Веровали они тоже в Пресветлого Финиста, но как-то по другому, и считали жителей Сиверии жалкими дикарями. Сиверцы им платили взаимностью, называя «западными змеями», а чаще просто «щеками».
Мал решительно принялся проталкиваться вперёд.
— Ты уверен? — крикнул ему вслед Лихо.
— Я сейчас этому щеку белобрысому перья жопе выщипаю и рот ими заткну! — воинственно прокричал Мал. Ему было почти шестнадцать, но последний год он начал резко расти и мужать, так что выглядел совсем взрослым. Силушки у него тоже было вдосталь: он единственный из всей компании мог меряться с Гориславой, хоть и неизменно проигрывал.
Работая локтями, змеиня, Лихо и Вячко смогли протолкаться вперёд. Азарт боя захватил их — они вопили громче взрослых, поддерживая друга, который сошёлся с щерцинцем в бою. И не сдержали разочарованного стона, когда Мал, валяясь на земле, запросил пощады. Он вернулся к друзьям, имея вид побитой собачонки и хлюпая разбитым носом.
— Идём отсюда, — пробурчал он.
— Нет, — Горислава смотрела на ликующего щерцинца, сощурив и без того узкие глаза. И сделала шаг вперёд. Запах крови щекотал ноздри, пробуждая в душе веселье и гнев: Мал был её другом, её соседом, а тут его побил и унизил какой-то мямля-щек.
Лихо схватил её за плечо. Попытайся он остановить её — и она бы послушалась. Змеиня почему-то доверяла ему больше Мала и Вячко. Даже больше, чем самой себе.
Но друг только шепнул:
— Удачи.
— Что, мужики у вас кончилищ? — спросил щек, когда Горислава вышла на площадку. — Тебе щколько, девочка? Четырнадцщать хоть ещть?
— Десятого листопада будет, — сказала она.
— И думаешь, я буду драться с тринадцщатилеткой? Да ещё с девкой? — щек фыркнул. — То, что ты в штанах ходишь и кощы обрезала, не делает тебя мужчиной. Иди к мамке, займищь вышиванием!
— Я тебе сейчас на роже что-нить вышью, — сказала Горислава насмешливо. — Боишься? Девки боишься, щек шепелявый?
Глаза щека полыхнули гневом.
— Не бью я девок, но ради тебя щделаю ищключение, — сказал он. — Тем более девка ведь человек. А ты тварь какая-то змееглазая…
Они сделали несколько кругов по Чёртовой Копейке, примериваясь. Горислава атаковала первой — с нападением у неё было лучше, чем с защитой, а использовать она собиралась любое преимущество. Когда Хурга ушёл от удара и вмазал ей под рёбра — она не удивилась; влепила ему второй удар, левой рукой — и только потом отступила, задыхаясь. Хурга вытер кровь, потёкшую по подбородку.
— Первая — твоя, — сказал он спокойно. — Хорошо. Кто учил тебя драться?
— Сама, — прохрипела Горислава.
— Это видно, — Хурга атаковал её, и если от первого удара ей удалось увернуться, второй и третий опрокинули её на спину. Она перекатилась и снова вскочила на ноги, влепив кулак в лицо змея. В этот удар она вложила столько сил и пламени, сколько смогла, но Хурга молниеносным движением отвёл её руку в сторону.
— Только сила. А скорость? — и он нанёс удар столь быстрый, что Горислава его даже не заметила, не то что не успела обернуться; просто мгновение — и она уже на земле.
«Нет! — пальцы царапали твёрдую, утоптанную землю. — Я не могу умереть здесь. Не могу… Не умру!»
Она вскочила. Хурга нанёс ей ещё один удар, но она увернулась.
«Пока огонь горит — я не умру»
Кулак Гориславы врезался в живот Хурги. Он не согнулся пополам, как обычный человек, но замешкался — и змеиня ударила его в глаз. Разбила костяшки о чужую бровь.
«Купава! Я! Спасу! Тебя!» — она наносила удар за ударом, и огонь растекался по жилам, угрожая сжечь. Хурга отступал, защищаясь.
…Ей досталось совсем немного одобрительных криков, а после того как щерцинец, валяясь на земле, начал просить пощады, воцарилось молчание.
— Вот ведь тварина степная… — чей-то шёпотом прозвучал как крик. Горислава обернулась, выискивая глазами болтуна — но не нашла, понятное дело. Тем более что рабочий глаз был только один: второй ей подбили. Лицо её было залито кровью из разбитой брови и губ, нарядная рубашка — безнадёжно испорчена, но она осталась стоять.
А противник — молодой мужчина куда больше и старше её — лежал.
И это наполняло её бешеным, звериным восторгом.
— Вот так-то, щек шепелявый. Помни лаптей из славного города Изока, — сказала она насмешливо. И Мал торжествующе заорал; к нему через мгновение присоединился Вячко, а потом вся толпа изокцев.
На выходе из ярмарки Лихо протянул ей горсть монет.
— Это твоё. Заработала, — сказал он.
— Чё? — Горислава непонимающе выставилась на него единственным глазом. Восторг победы ушёл, и теперь она с ужасом думала, что скажет матери, как объяснит заляпанную кровью и грязью рубаху и разбитую физиономию.
— Заработала, говорю. Бои эти один из наших устраивает. Из скоморохов. Захар его звать, но ладно, ты его не знаешь… — Лихо махнул рукой. — Словом, там можно не только смотреть, но деньги на победу ставить. Потом выигрыш поровну делится, за вычетом барыша для Захара… Все на щека ставили, — Лихо ухмыльнулся. — А я — на тебя. И выиграл раз в два-на-десять больше, чем поставил. Но себе забрать все эти деньги нечестно будет, верно?
— Так этим заработать можно? — спросила Горислава, покачивая в руке монеты. Авось если она отдаст их матери, та не так расстроится из-за загубленной рубашки…
То был счастливый день.
***
Наверное, этот мужчина не был злым. Не он давал Купаве пощёчины, не он угрожал столкнуть в вонючий погреб. Даже утешить пытался по-своему, и вот теперь откликнулся на её жалобную просьбу дать поесть.
Но Горислава была русалке дороже.
«Прости», — мысленно сказала она — и взмахнула платком. Не успел охранник удивиться, что пленница освободилась от верёвок, удивился ещё больше — густой белый туман облепил ему лицо, как снег. Грязно выругавшись, он замолотил руками перед собой, пытаясь то ли Купаву схватить, то ли самому за что-то схватиться; русалка же бросилась вперёд, проскользнула под рукой охранника — и вылетела в подклет. Она захлопнула дверь и закрыла засов — успела мгновение до того, как охранник опомнился и замолотил кулаками в дверную створку.
— Ах ты ж сучка мелкая! — орал он так, что слышно было и на чердаке. — Братья! Братушкии-и-и! Девка сбежала! Держите её!
Голова кружилась: всё-таки сидеть большую часть дня связанной и голодной не улучшает самочувствия. Но Купава дала себе роздыху только пару ударов сердца, а потом кинулась к вонючему погребу. Схватилась за кольцо, потянула на себя тяжёлую крышку…
По лестнице загрохотали сапоги — в подклет вбежали двое, один из них — тот самый, щербатый, что обещал кинуть Купаву к трупам.
— А ну стой! — взвыл он. — Я те ща зубы-то пересчитаю!
Зря он тратил время на крики. Купава успела взмахнуть платком — и туман белой змеей скользнул к трупам, напитываясь мерзким, тошнотворным запахом. Ещё один взмах — белая змейка кинулась в лицо бегущим на Купаву мужчинам, забила ноздри и глотку. Эффект превзошёл даже ожидания Купавы: беззубый свалился на пол, уронив обнажённый нож и принялся неудержимо блевать; второй схватился за стойку-подпорку, силясь удержаться на ногах.
А Купава бросилась к лестнице.
В горнице было только несколько девиц, которые застыли столбом, когда к ним ворвалась растрёпанная, босая русалка. Только одна отшвырнула поленья, которые тащила в руках, и попробовала схватить Купаву. Черноглазая, черноволосая — не та ли, что заманила Купаву в ловушку и огрела по затылку?
Неважно.
Единственным оружием Купавы была верёвка — сложенная втрое, зажатая в руке. Русалка хлестнула ей, как кнутом, метя девушке в глаза. Та взвизгнула и отпрянула к стене, успев крикнуть:
— Держи её! Держи!!
Купава вылетела во двор. Лаяла, срываясь с цепи, собака; какие-то мужчины бежали к русалке, один из них сжимал в руках топор.
«Попалась рыбка в сети».
«Не сбежать».
Купаву охватило пьянящее веселье — чувство, незнакомое и родное одновременно. Она широко улыбнулась — и прыгнула: сначала на поленницу, потом на крышу дровяного сарая. Двор был обнесён невысокой оградой — препятствие для тех, кто за ней погонится, но не для Купавы. Русалка расхохоталась и помахала преследователям рукой, прежде чем спрыгнуть на улицу.
— Ааа! Ведьма!!! — понеслось ей вслед.
«Попрошу! — подумала Купава несколько обиженно. — Русалка!!»
Не медля, не ожидая, пока эти мужчины придут в себя и кинутся в погоню, она что было ног понеслась туда, откуда пахло рекой. Прохожие шарахались, как мальки от опущенной в воду руки.
Солнца катилось к горизонту. Наверное, поединок был в разгаре, но она успеет.
Должна успеть.
***
Удар, ещё удар. Костяшки пальцев Горислава ссадила на обеих кулаках. Она била, била и била — но Хурга всё ещё стоял.
Огонь, который пылал внутри змеини, был только рад этому. Он жаждал крови, но каждая капля его лишь больше распаляла. Иногда из красного марева перед глазами выплывало лицо Хурги — окровавленное, но с внимательным, сосредоточенным взглядом. Звенели в ушах крики разбойников.
Горислава смеётся. Глаз у неё подбит, а зуб шатается, но она счастлива. Выиграла ещё один бой. И они с Лихо, как взрослые, выпивают в кабаке.
Мать хмурится. Божена причитает. Но Горислава твёрдо говорит: «Дармоедкой быть не хочу. Шью я плохо, хозяйство у нас не такое уж богатое, а замуж меня никто не возьмёт» — и высыпает на стол заработанные деньги.
Она всё больше времени проводит с Лихо и скоморохами.
Отец Лавр хмурится каждый раз, когда видит Гориславу в церкве. «Негоже девице участвовать в игрищах бесовских, драться на потеху дуракам», — говорит он. Добрая душа. Когда её мать в церкву не пустили, заставили молиться снаружи, вместе с блудницами, Лавр сам лично её за руку внутри привёл.
«А что мне делать-то? — пожимает плечами Горислава. — Я ведь диаволица степная, такой самое то со скоморохами плясать»….
…«Пощади! Пощади!! — кричит Мал. Он отползает прочь от Гориславы, цепляясь за землю единственной рукой — вторая выгнулась под неестественным углом. Нога тоже волочится. — Не надо, Горька! Пожалуйста!»
Горислава наступает на друга. Бывшего друга. Слёзы текут из глаз и высыхают на щеках — под кожей горит огонь.
«Это всё Лихо! — Мал упирается спиной в стенку сарая. — Это всё он, он придумал!!»
…Что?! Она лежит на земле?!
Но как…
Хурга схватил её за волосы, вздёрнул на ноги — и снова швырнул на землю. Горислава попыталась подняться и поняла, что не может. Тело не слушалось её!
— В тебе горит яркий огонь, — сказал Хурга. Его лицо заливала кровь, подбитый глаз превратился в узкую щель. — Но ты не умеешь им управлять. А кто не умеет управлять огнём… — он схватил её за повязку на груди, поднимая. — …Выгорает изнутри.
Он занёс руку для удара — последнего.
«Нет. Я не могу… — мысли давались с трудом. Мгновение назад кровь в жилах пылала, а теперь остались только прогоревшие угли, тлеющие в темноте. — Я не могу умереть…»
Она поймала кулак, летящий ей в висок — и что есть силы пнула Хургу ниже пояса. Он взвыл, отпустив змеиню, и она упала на землю, не в силах держаться на ногах.
— Нарушение! — голос старика грозно прозвенел над поляной. — Нарушение правил!
Правила. Да. Ниже пояса бить нельзя. Ногами бить нельзя. Убивать… Можно.
— Да пошли вы все! — взревела Горислава. Она оперлась рукой на землю и встала, пошатываясь. — Я не собираюсь дохнуть здесь! И мне плевать на ваши разборки! Я… — глаза змеини остановились на Ставре. Тот был бледен от злости, кулаки сжаты. — Убью тебя!!
Нужно было сделать это сразу, когда он положил на стол стеклянный браслет Купавы. Сразу свернуть рыжему шею, разбить голову о стол, а потом уже идти освобождать сестру. Пошла у него на поводу… Как в полон! Хватит этого!!
Время замедлилось для всех, кроме Гориславы — как тогда, на торговых рядах. Разбойники не успели ни достать оружие, ни закрыть собой вылезшего вперёд Ставра, и змеиня ударила его в грудь. Рыжий отлетел, как набитая соломой кукла; его едва успели подхватить. Ничего — сейчас Горислава схватит его, приставит к горлу нож, и потребует привести Купаву…
Только вот драгоценный нож остался в суме. А разбойники уже выхватывали оружие. Запоздалое сожаление настигло Гориславу: огонь внутри мог прибавить ей силы и скорости, помочь ранам быстрее затянуться и даже вырастить новый зуб, но сделать кожу твёрже был не в силах. Разбойничий кистень врезался ей в плечо. А другой, наверное, в голову. Боли она не почувствовала, но перед глазами сразу стало белым-бело.
«Всё-таки помру», — обречённо подумала она, падая на землю.
Но её подхватили.
— Не смей терять сознание! — прошипел ей в ухо знакомый голос. — Быстро, Горька, быстро!
Они бежали, проталкивались сквозь толпу ошеломлённых — и вооруженных! — людей, вдруг оказавшихся в густом, как молоко, тумане. По крайней мере один раз Горислава упала, на неё кто-то наступил, она наступила на кого-то — но в итоге они буквально вывалились на речной берег.
Змеиня оглянулась. Густой туман, словно облако присело на землю, окутывал Чёртову Копейку. Из него выскочил рябой писарь — и, поглядев на змеиню с русалкой круглыми глазами, кинулся бежать прочь.
— Купава… Как?! — прохрипела Горислава.
— Не время болтать! Бежим! — Купава потянула Гориславу за локоть. — У меня нет сил держать облако долго!
Выглядела русалка неважно. На бледной щеке расплывался синяк, глаза лихорадочно блестели, лицо осунулось. Она была босой, а полосы ткани на руках размотались, открывая синяки от верёвок — старые и новые.
И всё же она была. Живой и целой, насколько это можно сказать про нежить.
Они вломились в заросли кустарника у берега, зашлёпали по воде, где покачивалась на волнах старая лодка. Горислава попыталась влезть в неё — и свалилась на дно: ноги отказали окончательно. Рядом с ней, звучно грюкнув, упала сумка, а на лицо — плащ.
— Купавка, ты… — прохрипела Горислава, поднимая голову.
— Не оставлять же твои вещи разбойникам! — Купава, по пояс в воде, отталкивала лодку от берега. — Лежи спокойно, не то перевернёшься!
Она нырнула, но на глубину не ушла; огромной белой рыбой поднырнула под лодку, и, схватившись за привязанную на нос верёвку, потащила посудину прочь. Горислава только и нашла в себе силы отползти к корме, чтобы как-то уравновесить кренящийся вниз нос, и провалилась в темноту.
Последнее, что она увидела — удаляющийся берег. И стройный силуэт на нём.
Бледная черноволосая девушка, стоявшая за спиной Петра Червонца, стояла среди поломанных кустов, и смотрела им вслед.
***
— Ты опять победительница, — Мал наполнил из бутыли две чаши. Горислава принюхалась: запах был незнакомым, но хмельным и сладким. Неужто не наврал друг, действительно достал вино из Царских Земель за Полуденным Морем, где солнце поджаривало людей до смоляной черноты? Нехорошо было, конечно, распивать такое сокровище за спинами Лихо и Вячко, но Мал настоял на том чтобы снять пробу первыми. Они расположились в сарае для сена. Сквозь щели в стенах падал лунный свет, уютно пахло соломой.
— Опять. Но это благодаря Лихо, — сказала Горислава, проследив взглядом за мышью, шебаршащейся в тёмном углу. — Знаешь, раньше и не подозревала, как много в этих кулачных боях зависит от того, кто их устраивает. Представляешь, соперников для всех серьёзных драк подбирают скоморохи. Лихо говорил мне, что они почти всегда знают, кто победит… И могут уговорить сильного соперника поддаться, и всё такое…
— Тебе нравится Лихо? — вдруг спросил Мал.
— Лихо? Мне? Ну да. Он мой друг… — Горислава пожала плечами.
— А… — Мал хотел что-то сказать, но осёкся и протянул змеине чашу. — Вот, пей. Слушай, а что ты думаешь делать после? Не завтра, а через год, через два…
— Уйду со скоморохами, — сказала Горислава уверенно.
— Что?!
— Долото! — Горислава опустошила чашку. — Матушка и тётя Божена шитьём на жизнь зарабатывают, а я только рвать одежду умею. Хозяйство у нас небольшое. Замуж меня никто не возьмёт…. В дружину княжескую? Я девка, ещё и змеиня. Чего, с голоду подыхать? Со скоморохами я хоть голодать не буду.
— А может, и возьмут тебя замуж. Ты девка красивая… — сказал Мал.
— Красивая?! Дурачина ты! — Горислава рассмеялась и хлопнула его по плечу. — Или слепой совсем! Я степная диаволица, которая дерётся на потеху публики с замотанными кое-как сиськами. Какая из меня жена?!
Она упала на сено, не прекращая хохотать.
— Это вино… Действительно хорошо… — заплетающимся языком сказала она. — Нужно непременно… Угостить Лихо… И Вячко…
Разум тонул в хмельных и тёплых волнах. Кажется, Мал ей что-то говорил, а она не понимала, что — она смеялась и пыталась ему объяснить, что слишком пьяна для разговоров, но язык заплетался. В какой-то момент она просто вырубилась. Ей чудилось, что ей снова восемь вёсен, она лежит на лавке в лихорадке, а мать рядом говорит: «Силушка от степного диавола — её спасение. Её силой в полон никто не уведёт, как меня».
В полон. В полон… Какая-то неясная тревога проникла в сон, как капля дёгтя в сладкий мёд — и Горислава открыла глаза.
— Мал… Что ты… — она тупо уставилась на друга, который распутал своё пояс и уже спустил штаны. — Мал?!
Она попыталась сесть — и поняла, что пояс развязан и на ней.
— Что?! — Мал поперхнулся воздухом. — Чёрт… Действие закончилось так скоро?!
Бутыль и две чаши блеснули в свете звёзд. Горислава перевела взгляд на полуголого Мала.
— Нет, — прошептала она. Глаза наполнились слезами. Дрожащими руками она завязала свой пояс.
Как это могло быть?! Как? Мал, её друг, с детства её друг, напоил её, чтобы обесчестить?
— Нет! — взвыла она. Кровь в жилах вскипела, мгновенно высушив слёзы. — Нееет! — и бросилась с кулаками на эту тварь, на этого подменыша, оборотня, который принял облик её друга. Который поступил с ней так, как никогда бы не поступил настоящий Мал.
И когда хныкающий, как побитый пёс, Мал отползал к стене, волоча сломанную руку, Горислава поняла: никакой это не был оборотень. Мал всегда был таким. Масляный блеск в глазах, эти взгляды на рубашку Гориславы там, где едва угадывалась маленькая, плотная грудь, сальные шуточки… Одна бутыль вина на двоих на сеновале…
— Это всё Лихо! — стонал Мал. — Это он всё придумал! Приворотное зелье! Приворотное зелье, сказал, продам!
Горислава пошатнулась. Ей даже не пришло в голову не поверить словам Мала. Сердцем чувствовала — правда.
Оборотней среди её друзей было два.
Горислава даже не выругалась: никакая брань не выразила бы того, что было у неё на душе. Она просто похромала к выходу из сарая. Опьянение то уходило, то возвращалось— но всё же она дошла до стоянки скоморохов.
— Лихо! — заорала она. Час был поздний, но ей было плевать. — Лихо!! Ты тут? Выходи, тварь!
Она ходила между повозками и орала, как настоящий пьяница. Она огрызалась на ругательства в свой адрес. В какой-то момент она поняла, что её окружают скоморохи — разбуженные и настороженные. Половина из них сжимала в руках оружие.
— Горька, — Захар-ярморочник положил ей руку на плечо, — Иди домой, или у нас заночуй. Ты набралась лишнего, на ногах не стоишь…
— Заткнись! — Горислава сбросила его руку с плеча. — Лихо! Где Лихо?!
Смуглого юношу притащил пожилой скоморох.
— Успокой свою бабу. Пьяная, всех перебудила, того гляди буянить начнёт… — проворчал старик, подталкивая Лихо вперёд. Смуглая кожа Лихо была сероватой из-за бледности, и глаза он отводил.
— Ты… — Гориславу душили то ли слёзы, то ли гнев. — Ты. Ты продал Малу приворотное зелье? Так? Он… Он ведь врёт?!
Ей вдруг смертельно хотелось услышать от Лихо — «Да. Врёт». Хотелось, чтобы только один её друг оказался подлецом.
Но Лихо сглотнул и отвёл глаза.
Кулак Гориславы впечатался ему в скулу. Лихо пошатнулся, по губам потекла кровь, которая в лунном полумраке показалась чёрной.
— Эй! — Захар схватил Гориславу за локоть. — Чего творишь! Не буянь!!
Но Горислава опустила руку сама. Гнев, бешеный гнев, с которым она избивала Мала, не возвращался. Она смотрела, как её бывший друг выплёвывает выбитый зуб, и чувствовала только боль.
— Не друг ты мне больше, — выдавила она. — Не друг….
Она развернулась и, пошатываясь, пошла прочь.