В театре знают все и про всех. И имеют обыкновение знать больше, чем сами участники тех или иных событий. Филимон узнал о том, что его свадьба состоится до отъезда на гастроли, из двух совершенно независимых источников. Во-первых, на одном из спектаклей к нему в гримерку проскользнула миловидная хористочка, с которой он встречался несколько раз у Виталика. Она пригласила его на свой день рождения, а когда Филимон неловко отказался, весьма саркастично заметила:
— Ну, а я на вашу свадьбу приду с удовольствием, если пригласите, конечно.
— А что, уже и дата назначена? — полюбопытствовал Фил.
— Насчет даты не знаю, — ухмыльнулась хористочка, — но своего предыдущего хахаля Анжелка уже из дома выставила.
Что — то нехорошее скрипнуло в душе у Филимона в том районе, где находятся отрицательные эмоции. Он давно не испытывал чувства ревности, но оказалось, что чувство это в нем не умерло.
— Спасибо за радостную новость, — спрятался он за шутку, — я то думал, что придется мне самому ухажеров разгонять, а тут такой сюрприз.
— Не последний, надеюсь, — злобно фыркнула миловидная хористочка и удалилась, под шелест многослойных юбок.
Буквально через несколько дней его поймала в коридоре Валя Брежнева, главный администратор театра, женщина колоритная и динамичная. Затянувшись своей неизменной старомодной папироской, она категорично отрубила своим хриплым голосом:
— Фил, голубчик, мне нужны паспорта для оформления виз. Я должна как — то планировать расселение, а без печатей я вас в Москве в один номер с Анжелкой не поселю!
Филимон просто оторопел от неожиданности. Его роману было от роду месяц, а вопрос для окружающих был яснее, чем для него самого. Он только развел руками и покорно качнул головой:
— Это уже серьезная причина!
История с визами вызвала у смешливой Анжелы длительный приступ веселья, но затем она очень серьезно посмотрела Филимону в глаза и как-то особенно просто, как это получалось только у нее, заметила:
— А в принципе, хорошая идея. Балет, как всегда, поселят в какую- нибудь дыру, а ты будешь в центре Москвы вокалисток в «люксе» прослушивать?
— Чего? — оторопел Филимон.
— А того, что народ утверждает, что ты большой любитель хорового пения! — совершенно беззлобно продолжила Анжела.
— Это что, допрос? — принял боевую стойку Фил.
— Нет, просто вопрос! — она прыгнула Филу на колени и ласково прошептала: — Сознайся, все прощу.
Филимон почти клюнул на хитро заброшенную приманку, но вовремя спохватился и твердо произнес:
— Все это ложь и провокация.
Анжела отстранилась от него, несколько секунд смотрела прямо в глаза, а затем твердо произнесла:
— И чтоб никогда в жизни даже не вздумал сознаваться! Им было хорошо вдвоем. Но вдвоем удавалось оставаться редко. Квартиру Филимона Анжелка почему-то невзлюбила сразу, и он вынужден был бывать там лишь урывками, успевая только прихватить одежонку из шкафа. Постепенно гардеробчик перекочевал в квартиру Анжелки, и возникла мысль о том, что вторая квартира и не нужна вовсе. Но Филимон, повинуясь непонятным внутренним подсказкам, квартиру не отдавал, исправно платил за аренду и время от времени находил там минуты одиночества.
В квартире у Анжелки подобные мгновения были исключены.
Бесконечные репетиции сменялись спектаклями, а в перерывах сюда набивались подружки из кордебалета или Филимоновы друзья, которые хищно щелкали зубами в адрес хорошеньких барышень и норовили их сразу затащить в койку. Филимону все это напоминало времена студенческого кемпа и возвращало на добрый десяток лет назад, Анжела просто радовалась шуму, гаму и веселым посиделкам.
Идея свадьбы постепенно крепла. Но когда выяснилось, что до отъезда на гастроли осталось всего десять дней — идея воплотилась в реальность.
Филимон и Анжела зашли в районный ЗАГС и поинтересовались процедурой. Выяснилось, что ближайшие дни бракосочетания могут быть назначены лишь через два месяца — народ усиленно женился.
Выручила слава районного масштаба. Директор ЗАГСа оказалась поклонницей театра и узнала Филимона. Уже через час все изменилось в земной канцелярии, и в канцелярии небесной приняли во внимание факт бракосочетания Анжелы и Филимона. Выйдя на улицу, они посмотрели друг на друга, пожали плечами и пошли домой.
Свадьбу не устраивали, но процесс поздравлений перерос в перманентное застолье и был остановлен только отъездом в Москву.
Киевский театр встречали по-московски, на широкую ногу.
Но с некоторым удивлением.
Любого москвича отличает от остальных землян ощущение избранности и принадлежности к высшей касте людей. Все в этом мире начинается и заканчивается в Москве. Особенно грешат подобной уверенностью театральные критики. И если в этом городе появляется театр из любой точки планеты с ярким стилем и высоким уровнем, то это вызывает искреннее удивление и некоторое раздражение: нужно производить переоценку незыблемых ценностей. Что правда, любого пришельца быстренько превращают в московскую моду, и через некоторое время начинают искренне причислять его к единому культурному процессу. Та же история происходит с драматургами, писателями и художниками — они неизбежно должны быть «выкрещены в москвичей» и принадлежать к любой из многочисленных соперничающих столичных группировок.
Особое удивление вызывает появление украинцев без шаровар, сала и самогона, который, кстати, пользуется у тех же критиков высокой репутацией. В этот раз удивление было особенным, ибо впервые после многолетнего перерыва киевский театр привез спектакли на русском языке. Для зрителей это было приятным сюрпризом, газеты же постарались сразу угадать новую политическую тенденцию в Украине, а в театре замелькали официальные лица с неофициальным выражением лиц.
Но ни Филимону, ни Анжеле, до всех этих процессов не было никакого дела. Они официально считали гастроли своим свадебным путешествием.
Москва поражала размахом.
Ни в одряхлевшем Нью-Йорке, ни в снобистском Монте-Карло, ни в сонном Киеве — нигде не чувствовалась такая бешеная энергия жизни. На всех улицах и новостройках города, на гостиницах и ресторанах, на машинах и на костюмах пассажиров блестела позолота московского шика. Никого не волновали проблемы, происходящие за пределами четвертого кольца окружной дороги: очереди за хлебом в Курске, неурожай в Поволжье, пожары в Тюмени, сложности на российско-китайских переговорах — все было частным случаем.
История человечества делалась в Москве.
Печать разгильдяйства и пофигизма ничуть не портила общей атмосферы созидания, а количество красивых и ухоженных женщин, сопровождающих энергичных мужчин, подтверждало международные слухи о возрождении российской экономической мощи. Никто не мог ответить на вопрос, когда закончился период криминальной дележки России, но совершенно очевидно стало возвращение потока денег из зарубежных авуаров. Деньги работали и привлекали новые деньги, а вокруг этого потока гуляла наглая и красивая столица.
Филимон и Анжела отправлялись после спектакля в клубы и рестораны, а в выходные дни мотались по городу, по музеям, галлереям и просто улицам и дворам. Денег уходила уйма, но и приходило немерено. Кроме зрительских аплодисментов и букетов, за кулисы приносили корзины от крутых московских купцов и купчих в адрес главных исполнителей. Хорошим тоном было «послать денег» в конверте полюбившемуся артисту, и Филимон весьма реально почувствовал внимание зрителей.
После очередного спектакля «Три мушкетера» Главный попросил Филимона отправиться с ним на пресс-конференцию. Анжелка это известие встретила как-то напряженно, однако не стала возражать и отправилась в гостиницу вместе с остальной балетной братией. Пресс-конференция оказалась красивым банкетом в большом богатом доме. Главного сразу куда-то уволокли хозяин и хозяйка, и Филимон остался в гордом одиночестве, но не надолго. Дамы были при бриллиантах и вечерних нарядах, кавалеры в элегантных костюмах. Филимон почти не узнал Людочку Дунаевскую, которая мило улыбнулась ему, кивнула, и продолжила светскую беседу с каким-то барином. Сам Исаак Дунаевский появился в поле зрения Филимона в окружении каких- то двух бриллиантовых матрон и немедленно уволок Фила в угол зала. Он четко, по-деловому, изложил диспозицию, и Фил понял, что просто обязан оказать внимание одной из спутниц Исаака, потому что она влиятельная дама в московской колоде и потому, что она чертовски хочет познакомиться с героем новой постановки.
— Исаак, не валяй дурака, — попытался отшутиться Филимон, — я, как и ты, молодожен!
— Шевалье, не путайте любовь с карьерой! — рявкнул на него композитор и тут же представил матронам.
С одной из них он отправился дегустировать бутерброды с черной икрой, а со второй, назвавшейся Еленой Николаевной, Филимон остался один на один.
Он не очень понимал, как должен себя вести в такой ситуации, но дама оказалась опытной и сообразительной женщиной, и умело руководила ситуацией. Она предложила выпить Филимону хреновой водки, а сама подхватила с подноса бокал шампанского.
Водка оказалась хреновой, и Филу понравилась идея закусить ее чем- нибудь. Они уселись в глубине зала за маленький столик на двоих, и невесть откуда появившийся человек быстро сообразил блины с икрой и графинчик водки натуральной.
Дама мило шутила, искренне восторгалась спектаклем и ролью, но во всех ее словах звучала странная ирония. Горячие блины и традиционная «Столичная» вернули Филимону обычное расположение духа, и он рискнул повести разговор в том же ироничном ключе.
— Судя по всему, наша встреча была тщательно продумана и запланирована, но мне хотелось бы поговорить о том, в какой роли вы планируете меня увидеть в дальнейшем.
— Все встречи в этой жизни тщательно продуманы и запланированы, — мягко, но решительно остановила его собеседница, — но не все банальны и прогнозируемы. Пусть наша беседа останется таковой для всех окружающих. Но не для вас. Что же касается роли, то вам ее выбрали давно. Вам остается только достойно ее сыграть!
Она положила перед Филимоном большой запечатанный конверт, встала и бесшумно растворилась в полутьме соседней комнаты.
На большом листе бумаги выстроились в стройные ряды рукописные
буквы:
«Наполеон родился в 1760 году, Гитлер — в 1889 году — разница 129 лет. Наполеон пришел к власти в 1804 году, Гитлер — в 1933 — разница в 129 лет. Наполеон пришел в Вену в 1807 году, Гитлер — в 1936 году — разница в 129 лет. Наполеон напал на Россию в 1812 году, Гитлер — в 1941 — разница в 129 лет. Наполеон окончательно проиграл войну в 1816 году, Гитлер — в 1945 — 129 лет разницы.
Оба пришли к власти в 44 года, оба напали на Россию, когда им было по 52, оба проиграли войну в 56 лет.
Убийца Линкольна родился в 1829 году, убийца Кеннеди — в 1929. Разница в сто лет.
Линкольн был президентом с 1860 года, Кеннеди с 1960 — разница в сто лет. Оба они были убиты в пятницу, в присутствии своих жен.
Преемником Линкольна после убийства стал Джонсон, после убийства Кеннеди — тоже Джонсон. Первый Джонсон родился в 1808 году, второй Джонсон родился в1908. Разница в 100 лет».
В самом конце листа стояла фраза написанная другим почерком:
«Человек-зверь последовательно и планомерно уничтожает всякого, кто вбирает в себя крупицы человека-Человека. Все, что не соответствует стандарту и привычному пониманию — должно быть уничтожено. Всякий, кто отличается от общего стада — будет растерзан. Наденьте маски на лица свои, дабы и следа Божьего Духа не было видно в глазах ваших».
— Ничего не понимаю, — вслух произнес Фил и ринулся на поиски своей собеседницы. Его попытки оказались бесполезными, более того, через мгновение он понял, что они просто бессмысленны. В конверте лежали еще какие-то бумаги, но Филимон не стал их рассматривать — ему захотелось немедленно, в тот же миг, увидеть Анжелку, и он рванул на такси через ночную Москву.
За дверью его номера был слышен смех, а в самом номере оказалась теплая компания во главе с вездесущим Виталиком.
— О, старик, — отреагировал тот на приход Филимона, — мы так не договаривались. Тебя увели на серьезную встречу, мы тут собрались отомстить тебе и утешить молодую жену, а ты являешься до полуночи! Это некрасиво.
Подвыпившая компания дружно стала приглашать Филимона к столу, Леночка стала интересоваться составом журналистов на пресс-конференции, и только тут Фил увидел в глазах Анжелы странную искорку боли.
Прикинувшись уставшим, ему удалось быстро выпроводить компанию из номера, и они остались с Анжелой наедине.
— По какому поводу праздник? — решил он проявить некоторую строгость.
— Торжественная сдача мужа в московскую тусовку, — печально улыбнулась Анжела. — Знаешь, я все понимаю, наверное тебе нужно бывать во всех этих домах и, наверное, лучше без меня.
— О нет, я смотрю, что ты не станешь терять времени зря, — покрутил головой Фил, — ребята в театре шустрые! Но я человек ревнивый, могу кому- нибудь и лицо намять.
— Шустрые, шустрые, — зло вскинула брови Анжела, — да ты пошустрее будешь! Может сразу в Москве останешься? Говорят, у тебя тут серьезные поклонницы!
— А вот и семейный скандальчик! — взвился Фил. — Сейчас начнем перебирать подробности наших биографий!
Пауза длилась недолго.
Злые огоньки погасли в глазах у Анжелки, и она толкнула Фила с силой на кровать.
— Сейчас мы проверим подробности вашей биографии!
Тут она увидела конверт, вывалившийся из бокового кармана пиджака Фила.
— Ага, а это гонорар за пресс-конференцию?
— Оставь, это мне бумаги передали, — попытался взять конверт у нее из рук Филимон.
— И мне нельзя их читать? — вновь насторожилась Анжела.
— Я не думаю, что тебе будет это интересно, — настойчиво потянул к себе конверт Фил.
— Куда уж нам, со свиным рылом, да в калашный ряд, — отпарировала Анжела, но конверт не отпустила.
— Да я сам толком не знаю, что там такое! — рассмеялся Фил. — Может, просто глупости какие-нибудь.
— Давай я тогда просто выброшу все это в окошко! — на полном серьезе предложила Анжелка, но Фил мягко возразил:
— Нет, дорогая! Это моя деловая почта, и я должен в ней разобраться! Анжелка протянула ему письма и отошла к окну с сигареткой в руках.
— Знаешь, — тихо сказала она, — мне иногда кажется, что я закрою глаза, а ты просто возьмешь и растворишься в воздухе. А я останусь одна.
— Что за глупости, — вздрогнул от неожиданности Фил, — я что, похож на привидение?
— Нет, на привидение ты не похож, — затянулась дымком Анжелка, — но ты все время как бы со мной, и как бы с кем-то еще. Ты все время что-то мне не договариваешь.
— А разве тебе будет интересно, если я договорю все? — Филимон отнял у жены сигарету, выбросил в окно и взял ее на руки.
— Не знаю, — шепнула она и крепко обняла за шею.
Когда Анжела уснула, Филимон тихо соскользнул с кровати, взял бумаги и вышел в ванную комнату.
Аккуратно сложенные пополам пожелтевшие листы писем были усыпаны остроконечными буквами красивого женского почерка. Того самого, которым была сделана приписка на странной бумаге с биографическими датами исторических персонажей.
«Любимый мой, Филиппок! Совершенно случайно я познакомилась на дежурстве с забавным старикашкой. Его взяли в нашу машину в Золотоворотском садике со всеми симптомами «белой горячки» — он сматывал «нитки» и гонял каких-то нечистых прочь из машины. Но как только мы остались наедине, он совершенно серьезно шепнул мне всего три слова: «Карту нужно спрятать!». Его увели на анализ крови, но он сбежал от санитаров по дороге, и его так и не поймали. А потом я нашла в машине удивительную книгу — когда ты вернешься, мы будем читать ее медленно и вдумываться в каждое ее слово. Потому что одной мне читать ее страшно — там сплошная правда о человеке-звере. Лучше я буду не читать, а писать о любви! К тебе».
Письма были написаны день за днем, на протяжении нескольких месяцев, и в каждом из них было столько любви и боли одновременно, что читать их равнодушно было невозможно. Филимон медленно вчитывался в каждую строчку, и ему казалось, что он слышит голос, который некогда явился ему с экрана компьютера. Последнее письмо было датировано 2 августа 1972 года:
«Дорогой мой. Вот и проходит наш срок испытания маленькой, но такой большой разлукой. Помнишь наш прощальный вечер? Я не случайно так нервничала. За мной скоро придут. Они никогда не простят мне такой любви. Я не знаю, как они будут выглядеть — вурдалаками или врачами «скорой помощи», но они сделают свое дело. Все, что когда-то произошло со мной — это их работа. Все, что выпало тебе — это их рук дело. Но у нас есть одна любовь на двоих, и я отдаю ее тебе. Я не пущу их к тебе. Пусть возьмут меня. Мой путь: черная тоска, страх потерять тебя, желание быть с тобой всегда и не отпускать больше никуда! Самое главное, что ты так и не узнаешь о всех моих глупых страхах, потому что я решила, что никогда не покажу тебе эти письма. Господи, дай мне хоть немного времени рассказать тебе о моей любви! Хотя бы одну жизнь. Я жду тебя, любимый».
К пачке писем была приложена квитанция об отправке телеграммы, но самой телеграммы не было.
Филимон переложил письма по порядку и спрятал в боковой карман костюма, который надевал редко, но возил за собой на случай особо торжественных приемов.
Анжелка спала и видела хорошие сны, ибо лицо ее было во сне столь же красивым и спокойным, как и в часы дневных забот.
Ручка и чистый лист бумаги оказались в руках у Фила уже автоматически, и ему оставалось только не противиться строчкам, бегущим на страницу:
Филимону так и не удалось выяснить, что за таинственная незнакомка выступила в роли почтальона. Дунаевский не помнил ровным счетом ничего об этой вечеринке, ибо у него каждый вечер был столь же бурным, В.В. сослался на слабое знание московской тусовки и выразил уверенность, что дама явится на заключительные спектакли.
Однако, этого не случилось.
Закрытие гастролей прошло не менее торжественно, чем открытие, и театр, обласканный вниманием зрителей и критиков вернулся в Киев с гордо поднятой головой.
И напрасно.
Что-то произошло в недрах политических и межгосударственных интриг, и реакция Киева выглядела полной противоположностью оценкам Москвы. В газетах замелькали статьи, в каждой из которых отмечалось, что гастроли проходили не на украинском языке, а на русском. Театр и его руководство обвиняли во всех видах «раболепствования перед восточным соседом» и в отсутствии патриотизма и национальной гордости. Самым невероятным было то, что в газете «Вечерний Киев» прошла статья с самым настоящим антисемитским заголовком «Жидiвськi танцi на москалiвщинi». Словно из-за рухнувшей плотины, долго сдерживавшей напор воды, на головы читателей выплеснулся поток черной ненависти к русским и евреям, приправленный призывами к «очищению украинской культуры от внешней и внутренней эмиграции».
В. В. ходил чернее тучи, звонил во все инстанции, пытался встретиться с руководителями всяких государственных контор, но тщетно. Стало понятно, что ни о какой объективности речи идти не может, а буквально через несколько дней проявилась и скрытая часть айсберга.
В Крыму начались волнения.
В очередной раз население этой жемчужины Украины решило провести референдум о придании русскому языку статуса государственного.
Борьба между Россией и Украиной за Крым не утихала со дня развала советской империи. И хотя формально эта территория вошла в состав украинского государства, но исторические традиции и состав населения определяли постоянный крен в сторону государства российского. Украинские историки упорно подсчитывали количество войн, которые выиграла Россия в Крыму с помощью украинского козацкого войска, на что российские буквоеды указывали на не меньшее количество союзов тех же козацких гетманов с турками и татарами, которые всегда стремились вышибить Россию из Крыма. Эти же ученые мужи пытались подвергнуть сомнению легитимность присоединения территории Крыма к Украине, которое произошло под очередную праздничную кампанию Советской Империи, но международные юридические институты признавали этот факт законным и выступали за сохранение существующего статуса.
Во всей этой бескомпромиссной борьбе использовались разные средства, и жертвами этого противостояния становились не только жители Крыма, но и все, кто попадал в идеологические противотоки.
Россия регулярно шантажировала Украину ценами на газ, которого в мире становилось все меньше; Украина, в ответ, снижала цены на водку, и в Россию, сквозь пограничные и таможенные заслоны несся поток дешевой украинской горилки, подмывая один из фундаментов российской экономики.
Временами противостояние утихало на некоторое время, но только временами. Конфронтация была выгодна людям, умеющим делать деньги на межгосударственных распрях, и люди эти, время от времени, умело включали двигатели конфликтов.
В этой борьбе и Россия и Украина всегда прибегали к помощи других стран. Америка долгие годы была серьезным сдерживающим фактором в попытках России оказать давление на Украину, но время могущественной Америки кануло в лету, а новое покление американских политиков откровенно поглядывало в сторону России, Китая и Индии.
Украина всполошилась.
Трудно было сказать, при чем здесь были эмигранты, но они, как и во все времена, стали первыми жертвами перемены государственной ориентации.
Резко приостановилась выдача виз желающим эмигрировать в Украину, а на гостевые визы в Россию просто легла печать «отказ». Всем эмигрантам было приказано немедленно пройти дополнительное собеседование в специальных бюро, где им задавался, среди прочих, один прямолинейный вопрос: «Що ви думаете про iмперськi амбiцii Россii?»
В театре происходили свои заварушки.
В любом театральном коллективе всегда есть место для здоровой ненависти к тем, кто сегодня в фаворе, много играет и много получает за свои успехи. До поры до времени эта ненависть скрывается под фальшивыми улыбками и лицемерными поздравлениями с очередной ролью, но стоит только дать шанс пошатнуть позиции руководителей и лидеров, как это делается незамедлительно. И если межгосударственные конфликты не всегда заканчиваются войнами и свержением королей с трона, то театральные войны ведутся до победного конца, и пленных в этих войнах не берут.
Первичная ячейка Театрального общества выступила инициатором снятия Главного с работы. На бурном собрании коллектива выяснилось, что коллектив давно уже не одобряет русификации репертуара, соскучился за украинской классикой и за гастролями в город Винницу. Особое внимание было уделено аморальному поведению В.В., который, как оказалось, постоянно унижал своими шуточками достоинство членов коллектива, а у многих дам были претезии к его намекам и предложениям, которые, как оказалось, он делал всем без исключения, даже престарелым примадоннам, давно уже вышедшим в тираж.
Вольдемарович вяло отшучивался и отбрыкивался от наседавших шакалов, поглядывая в сторону своих фаворитов и явно ожидая ответных речей с их стороны. Но фавориты трусовато поглядывали на жаждущую крови толпу статистов, а хитрый Виталик покаялся в том, что, по ошибке, поддерживал развязный тон репетиций.
Совершенно естественно внимание коллектива в какой-то момент переключилось на Филимона. До этого момента ему казалось, что все это дурной сон, и сейчас кто-нибудь встанет и растолкует коллективу, что такое глупости и интриги серой закулисной пыли. Но прямое обращение Главного дирижера заставило его посмотреть на происходящее иначе.
— И вам бы, молодой человек, не мешало бы бережнее относиться к нашим национальным ценностям! А то горазды калечить наследие Петра Ильича.
— А разве Чайковский не русский композитор? — удивился Фил.
— Наша страна дала вам убежище, так будьте любезны знать, что родился Чайковский в Украине! И его творческое наследие принадлежит украинской культуре! — брызнул дирижер патриотической слюной.
Многие актеры уже были одеты в костюмы, так как собрание проходило накануне очередного спектакля «Три мушкетера» и обещало затянуться до самого открытия занавеса. Фил встал со своего места, поскрипывая мушкетерскими ботфортами поднялся на сцену, достал из ножен шпагу и вопросительно взглянул на Вольдемара Вольдемаровича. Тот печально улыбнулся и развел руками.
Еще одни глаза отыскал в зале Фил. Сделать это было не трудно, так как они горели двумя прожекторами на бледном от волнения лице Анжелки.
Филимон картинно поклонился, затем отсалютовал шпагой в сторону Главного и швырнул ее в глубину декораций, выставленных на вечернее представление. В полной тишине он прошел через всю сцену к своей гримерке, переоделся и вышел в пустынное фойе театра.
У стены, под его большим портретом сидела Анжела, а из-за закрытых дверей зрительного зала доносился визг очередного патриота.
— Я думала, ты кого-нибудь заколешь! — радостно вскочила она на ноги и повисла на шее у Фила.
— Могу, — прижался к ее щеке Филимон.
— Пошли домой, — Анжела вывела его из театра, но повернула, почему-то, не в сторону своей квартиры, а к остановке такси. Сели в машину и она назвала адрес на Большой Житомирской. Филимон молча глядел в окно и крепко сжимал в руке ее руку.
В квартире все было тронуто нежилой пылью. Анжелка принялась за быструю уборку, а Филимон попытался соорудить нечто вроде ужина из консервов и концентратов.
Он откупорил бутылку «Шато де Бри» урожая 2060 года и налил гранатовую жидкость в красивые бокалы. Выпили молча.
Наигрывая на ветках деревьев, за окном подвывал холодный ноябрьский вечер.
Филимон взял в руки несколько писем из тех, что были ему переданы в Москве, и на обороте одного из них быстро набросал строки стихотворения:
— Когда ты это написал? — подсела к нему поближе Анжела.
— Очень давно, — усмехнулся Фил, — все стихи приходят к нам издалека. Он достал из-за шкафа старую карту и развернул ее на столе.
— Какой огромный мир! — пропела Анжелка.
— Какой крошечный мирок, — возразил Фил, но тут же осекся: отблеск лунного света пролёг по поверхности карты и осветил паутину тонких линий, загоревшихся ярким голубым светом. Линии изгибались, перетекали одна в другую, утолщались или становились тоньше, пока не выстроились в отчетливое изображение.
— Что ты там высматриваешь? — нерепеливо переспросила Анжела.
— Смотри! — указал ей на светящиеся точки Фил. — Что ты видишь на карте?
— Ничего, — растерялась Анжелка, — ой, нет! Вижу! Словно чье-то лицо нарисовано! Это женщина? Ты знаешь, кто это?
— Догадываюсь, — покачал головой Фил и быстро свернул карту в рулон, — если хочешь, я расскажу тебе одну странную историю…
— Нет, не хочу! — остановила его на полуслове Анжелка. — Если ты раскажешь эту историю мне, то никогда не допишешь свою книгу! А я ее уже просто ненавижу — я ревную тебя к ней! Я не дождусь, когда ты уже перестанешь по ночам уноситься куда-то и будешь только со мной!
— Вот и полетали бы вместе, — хмыкнул Фил, — у нас и метла есть новая!
— Нет, уж, — погладила его по лицу жена, — кто-то вас, перелетных, должен ждать на Земле.