Филимон давно подметил одну постоянную особенность своего персонального календаря: все самые крупные неприятности в жизни случались накануне его дня рождения. Болезни, аварии, всякого рода неприятные инциденты — все это научило его простому и незыблемому правилу: накануне персональной даты не высовывать нос из норки, никуда не ездить, не выпускать спектаклей и отказываться от самых выгодных гастролей и поездок. Но, видимо, именно поэтому, повестку с требованием явиться в Центр подготовки для сдачи экзамена на гражданство ему вручили накануне 17 ноября. Если учесть, что незадолго до этого Филимон окончательно распрощался с театром, где продолжалась вакханалия вокруг места Главного, то все укладывалось в традиционную схему черной ноябрьской полосы.
Центр оказался невзрачным грязноватым зданием районного военкомата, где после осеннего набора в армию молодых граждан Украины, собирали для обработки всех, кто только собирался стать гражданином страны. Курсы военной подготовки для всех мужчин, не достигших сорокалетнего возраста были обязательными, если только не было медицинских противопоказаний. Мудрые и предусмотрительные эмигранты запасались всевозможными справками от врачей и купюрами из домашних сундучков и в большинстве своем, после нескольких часов медкомиссии и краткой лекции по истории вооруженных сил Украины, благополучно возвращались в тихие благоустроенные квартиры.
Филимону не на что было рассчитывать — ни денег, ни справок у него не было. Анжела предлагала даже продать свою квартирку, чтобы собрать средства на взятку, но Филимон находился в странном состоянии: он лишь улыбался и не переставал повторять, что от судьбы не спрятаться. Он абсолютно равнодушно отнесся к вопросительным взглядам докторов и к совершенно непрозрачным намекам на пожертвования в Фонд Ветеранов Чернобыльской аварии. Он последовательно прошествовал по всем кабинетам, сдал кровь на анализ, прошел всевозможные тесты, послушно открыл рот и развел руками ягодицы — и в результате оказался в числе трех идиотов, которые были призваны на реальную военную подготовку. Одного из новобранцев отправили в воздушно-десантные войска, так как он был вице-чемпионом мира по прыжкам из стратосферы, второго, техасского ковбоя, направили в козацкую сотню имени гетмана Мазепы, ибо он только и грезил вновь оказаться верхом на кобыле, а с Филимоном все решилось случайно. В списках частей, где был недобор новобранцев, на первом месте оказался полк внутренних войск, куда и был благополучно приписан отставной мушкетер. Ему дали двадцать четыре часа на личные нужды, приказали коротко постричься и ждать дома представителя учебного центра.
Дома Филимон, первым делом, уселся за компьютер. Он проплатил пачку счетов, скопившихся в его компьютерном банке, не обнаружил никакой новой почты и хотел уже выключить электронного секретаря. Фил так и не понял, что подтолкнуло его открыть папку с записями, однако он сделал это. Бегло прочитав последние страницы, он перенес всю информацию на малюсенький лазерный диск и удалил папку из памяти компьютера. Диск и пожелтевшие листки писем он уложил в пакетик и засунул в коробку со всякой хозяйственной дребеденью. Коробку он оставил на Большой Житомирской, а сам отправился в Анжелкину квартиру, где собирались друзья на его торжественные проводы.
Анжелка плакала и собирала в дорожную сумку всякие необходимые вещи. Пришли дружбаны и уселись за стол: пили водку, не пьянея, и бесплатно раздавали умные советы. За окном мела неожиданно ранняя метель, и когда в дверь ввалился присыпанный снегом прапорщик, то все поняли, что ехать, все же, надо. Пока Филимона общими усилиями обряжали в военную форму, прапорщик с удовольствием «принял стакан на грудь». Закусив икоркой, он заметил, что Филимон забыл постричься, распорядился немедленно исправить этот пункт, а заодно выпил и второй стаканчик «за здоровье хозяйки дома».
Анжелка взяла ножницы и, как могла, укоротила неуставную прическу мужа. Обмундирование было маловато, сапоги издавали невероятный скрип и смрад, и Филимону казалось, что сейчас его вызовут на сцену к началу какого-то спектакля о войне. Но его вытолкали не на сцену, а к совершенно реальному кузову грузовика, и только здесь он прижал к себе мокрое от слез и снега лицо Анжелки и тихо но внятно произнес:
— Мне кажется, что я только сейчас начинаю понимать, как я тебя люблю. И знаешь почему?
— Не знаю, — шмыгнула носом жена.
— Потому что я тебя жутко ревную! — сделал страшные глаза Филимон и рассмеялся. — Смотри, мне выдадут в армии автомат, и я перестреляю всех твоих театральных ухажеров!
— Дурак, — улыбнулась Анжелка, — на всех у тебя патронов не хватит.
Ее поцелуй долго не сходил с его окоченевших губ, хотя все тело превратилось в подобие ледышки уже через полчаса езды. За городом ветер усилился, и Филимон вынужден был скрючиться в углу кузова, где его все равно доставал пронзительный холод. Когда машина подъехала к расположению учебного центра, то Филимон подумал про себя, что может быть и погорячился с приступом фатализма. Он спрыгнул в небольшой сугроб и долго не мог распрямиться, чтобы последовать в спасительную дверь штаба. Но прапорщику было тоже прохладно, и он пинками затолкал Филимона в теплое помещение.
Первое, что увидел перед собой Филимон, это здоровенную красную рожу, под ушами у которой поблескивали капитанские звезды.
— Это что за таракан? — грозно спросила морда у прапорщика. — Почему усы не сбрил? Усы рядовым положены только в козацких сотнях!
— Артист, — пан капитан, — доложил прапор и развел руками, — кому только в голову взбрело.
— О, точно! — вдруг осклабился капитан. — Я же тебя по телевизору видел!
Его облик изменился, и перед Филимоном уже было совершенно нормальное удивленное лицо крупного мужика в военной форме.
— Рад стараться, пан капитан! — брякнул Филимон и сделал вид, что стал смирно.
— Ось, — одобрительно поднял брови капитан, — уже и службу уважает. Ну что ж, Голобородько, веди его к Нетруненко, в первый батальон. Пусть его там сразу побреют!
— Разрешите обратиться, пан капитан, — вежливо кашлянул Филимон.
— А Устава и не знаешь! — буркнул капитан. — Ну, ничего, научим. Что еще? Говори пока по-цивильному, еще нарапортуешься.
— Спасибо, — расслабился Филипп, — если можно сохранить мою растительность, то прошу вас разрешить это сделать. Знаете, уже все зрители привыкли к определенному имиджу, да и я себя другим не представляю.
Капитан строго повел бровями:
— К чему привыкли?
— К имиджу, — повторил Филимон, лихорадочно подбирая выражения для ненавязчивого объяснения смысла этого слова, — к привычному виду и поведению.
— А мы вот как сделаем! — грозно хрюкнул капитан. — У нас тут свои «имижи». Завтра утром зачет по стрельбе: если отстреляешь на «хорошо» — усы оставлю, если «плохо» — сбрею левый ус, и будешь так десять дней гулять! А, Голобородько? Запомни, таракан, это сказал капитан Дуб!
Прапорщик рассмеялся подхалимским раскатиком и погнал Филимона в казарму.
Время было позднее, и в огромном сарае стоял громкий и дружный храп. Дневальный принял Филимона от прапорщика и доложил о новом рекруте в маленькую каморку, отделенную от общего помещения. Оттуда выглянуло лицо молодого лейтенантика, и он поманил Филимона пальцем. — Присаживайтесь, — совсем не по-военному предложил он Филимону, и тот растерянно примостился на расшатанном стуле рядом с небольшим столом, на котором он успел увидеть папку с собственным именем и фамилией. Лейтенант перехватил его взгляд и кивнул головой:
— Ага, вот изучаю ваше личное дело и думаю, как вас угораздило сюда попасть. Неужели театр не мог дать вам бронь?
— Может, и мог, — пожал плечами Филипп, — да только я этого не знал. Я, вообще, плохо знаю законы. Я и в родных американских не мог разобраться, а ваши — еще сложнее понять.
— Это уж точно! — рассмеялся лейтенант. — Меня зовут Владимир, и можете так меня и величать, не при других, естественно. Я выпускник юридического факультета университета и командую взводом тоже не по собственному желанию! Переподготовка.
Они еще долго беседовали о разном, словно два старых приятеля. Владимир был на пять лет младше Филимона, не говоря уже о том, что в этой жизни никуда еще дальше Киева не ездил, и всю жизнь провел в трудных попытках уложить в голове и привести в соответствие с человеческой логикой законы родной страны. Занятие это, в любом государстве трудное, в Украине отличалось особой сложностью, так как любой закон должен был быть обязательно отличным от законов России либо по сути, либо по витиеватой формулировке. Это считалось незыблемым правилом для законотворцев независимой Украины и приводило иногда к непредсказуемо сложным последствиям. Так, например, большого труда стоило трезвым людям в парламенте отменить законопроект о переводе украинского транспорта на правостороннее размещение руля, что, по мнению авторов законопроекта, должно было укрепить позиции национального потребителя и подчеркнуть еще раз независимость Украины от восточного соседа. Зато никаким депутатам не удалось сдержать военно-промышленное лобби, которое настояло на создании Украинского Северного флота, который по мнению военных стратегов должен был компенсировать присутствие Российского Флота в Черном море. Россия недоуменно развела руками и согласилась предоставить базу Североморска в обмен на базу в Севастополе. На Николаевских верфях были заложены три огромных ракетоносца, один был даже спущен на воду и добрался до места приписки. Но расходы на строительство и содержание Северного Флота были таковыми, что даже образ врага стал менее отчетливым, и следующий ракетоносец был продан активно вооружающимся индусам. Этот поступок Украины вызвал негативную реакцию Китая, и восстановить добрые отношения с мировой империей удалось, лишь пообещав недорого продать им последний корабль украинского производства.
Владимир был милым собеседником, и Филимон узнал много веселых и грустных примеров человеческой глупости, свойственной некоторым политикам. Они выпили горячего чаю, Филимон согрелся, и его явно клонило ко сну. Владимир извинился за бессердечность и сказал, что все будет в порядке, а сейчас пора спать.
Филимон вышел из каморки и двинулся по проходу между двухэтажными нарами, высматривая свободное местечко. Таковое оказалось на первом этаже, под здоровенным детиной, благостно почмокивавшим губами во сне. Кое-как разобравшись с тонким одеялом, Филимон вытянулся на жестком лежбище и рухнул в сон.
Ровно через секунду, как показалось Филимону, над ухом у него раздался противный визгливый голосишко:
— А ну, открыл баньки, салабон! Быстро вскочил и доложил старшему по званию кто такой!
Филимон с трудом открыл глаза и обнаружил перед собой смешное белобрысое лицо восемнадцатилетнего сержанта-мальчугана, который кривил рот, злобно щурился, и от этого становился еще смешнее. Вокруг суетился просыпающийся народ, и Филимон понял, что нужно вставать и делать то, что и другие солдаты. Он сел на кровати и уставился на сержантика, который так и не отходил от его спального места.
— Встал быстро, когда тебе старший по званию приказывает! — срывающимся голосом тявкнул белобрысый. В казарме стало как-то удивительно тихо, словно все, без исключения, прислушивались к голосу сержанта.
Филимон встал с кровати и четко отрапортовал:
— Пан сержант, рядовой Филимон Таргони прибыл в расположение вашей части для прохождения курса переподготовки!
— Вот так и стой, бля! — гордо расправил плечики сержантик и торжествующе окинул глазом притихшую казарму.
— Так и буду, пан сержант! — громко произнес Филимон. — Вот только сейчас сниму ремень и надеру вам задницу, за неуважение к пожилым людям!
Казарма грохнула таким хохотом, что с улицы вбежали даже дневальные.
Филимон ласково поглядывал на сержанта, у которого в горле застряли все слова, и он лишь умудрялся выдавить из себя кроткое:
— Ты. Ты.
С верхнего яруса нар свесился сосед и сурово погрозил сержанту пальцем:
— А вы, пан сержант, в морду ему! В морду! А он вам тогда точно на жопе правило выпишет: старых людей нужно уважать!
Сосед слез с нар и протянул лапу Филимону:
— Тарас.
— Филимон, — свершилось рукопожатие прямо пред носом плюгавого сержантика, который как-то тихо отошел в сторону и исчез.
Дальнейшее постижение службы уже проходило под патронажем Тараса и еще трех переростков, которые попали в центр переподготовки после учебы в институте и явно контрастировали с основной массой мальчишек, призванных на срочную службу. Они называли себя «дядьками» и пользовались всеми привилегиями армейских «стариков», хотя привилегии эти были добыты «дядьками» в нескольких кровавых мордобоях. Жестокость и хладнокровие крепких тридцатилетних мужиков переломила пыл восемнадцатилетних мальчиков, которые еще не понимали, что полумеры на войне — путь к самоубийству. Крепко сплоченная группа «дядек» получила в лице Филимона подкрепление и приняла его появление и его первый конфликт с сержантом с благожелательным уважением.
Утреннюю зарядку и пятикилометровую пробежку Филимон отпахал как положено, хотя в конце дистанции в груди пекло огнем и дышать оставалось разве что ушами.
В этот момент его выдернул из общего стада Владимир и поинтересовался — держал ли когда-нибудь Филимон в руках автомат. Филимон честно сознался, что из автомата ему стрелять не приходилось, но из карабинов и винтовок он, в свое время, напулялся достаточно и быстро разобрался с легким в обращении автоматом УКА — 34. Владимир показал ему необходимые по уставу движения и слова и сказал, что уже с утра капитан Дуб рассказывает офицерам, как он обреет артиста.
— Может лучше самому побриться? — спросил Владимир.
— Доставим удовольствие начальству! — махнул рукой Филимон, и они потопали в казарму.
Душ, завтрак, построение, выход на полигон для стрельбы пролетели стремительно, и вскоре Филимон четко отрапортовал прапорщику, который раздавал боезапасы:
— Рядовой Таргони! Три боевых патрона получил!
Краем глаза он видел небольшую групку офицеров вокруг капитана, который внимательно следил за всеми действиями Филимона.
Профессиональное умение запоминать поставленные движения пригодилось и здесь: Филимон четко повторил все, что ему показал утром лейтенант: правильно снял оружие с плеча, правильно лег на позицию, откинул ноги чуть влево от корпуса и быстро поймал в прорезь прицела черный кружочек мишени. Только здесь он вспомнил, что забыл поинтересоваться у Владимира, как пристреливаются автоматы, «по центру» или «под яблочко», но раздумывать было некогда. Он сдержал дыхание и как бы потянулся всем своим существом к самому центру круга. По команде
— «Огонь!» — Филимон мягко коснулся курка и трижды выстрелил.
Когда он вместе с другими солдатами пробежал пятьдесят метров до мишени, то увидел треугольник из трех отверстий чуть выше центра мишени.
— Значит не по центру, — грустно сказал Филимон и потащил свои «три девятки» к КПП.
Мишень из рук прапорщика перекочевала к лейтенанту, а затем к капитану Дубу.
— Ха! — грозно рявкнул капитан, — если у нас так все артисты стрелять будут, то любой театр москалям жопу надерет! Ну, таракан, носи свой «мимидж»! Капитан Дуб свое слово держит.
Усы были спасены.
Владимир остался тоже доволен, так как все бойцы отстреляли хорошо, и он получил какое-то поощрение от начальства. Он приказал роте двигаться на занятия по физической подготовке, оставив возле себя Тараса и Филимона:
— Вы и так ребята здоровые, пойдем лучше на зайцев охотиться!
Он вручил бойцам мелкокалиберные винтовки, и они потащились по перелеску, окружавшему центр переподготовки со всех сторон. Зайцев носилось по опушкам тьма, но попасть в них из «мелкашки» было делом почти безнадежным, и охота не удалась. Зато было рассказано море анекдотов и забавных театральных историй. Тарас оказался коллегой Филимона, после института он помотался по разным театрам Европы, и в конце концов, решил остаться в Киеве. Так же как и все остальные претенденты на гражданство, он попал на призывной пункт, и не имея за душой ломаного гроша, не сумел откупиться от реальной казармы. Тарас был веселым длинным балагуром, и рядом с ним и Филимон, и Владимир заводились на анекдоты и сочные истории.
Тема американской жизни Филимона была в особом почете. И Тарасу, и Владимиру не приходилось пересекать океан, и они проявляли естественное любопытство. Фил не выпендривался и рассказывал все, что мог вспомнить, постоянно ловя себя на том, что рассказывает как бы о другом человеке. Это было удивительно, но он с трудом вспоминал многие бытовые детали, в рассказ попадали только яркие события и повороты жизни, и от этого его жизнь спрессовывалась в сплошные события.
Вечером, после отбоя, Владимир набрал своим кодом номер домашнего телефона Анжелки, и Филимон долго с удивлением слушал протяжные гудки, на которые никто не отвечал. Спектакль уже должен был давно закончиться, и в душе у Филимона свернулась поганая фига самой настоящей ревности. Внешне он отреагировал спокойно, но долго не мог заснуть, размышляя, как бы попросить Владимира набрать номер телефона еще позднее. Сон не приходил, и вместо спасительной серой неги перед глазами крутились странные обрывочные сюжеты, в каждом из которых он видел почему-то свою мать.
— При чем здесь ты? — спросил ее Фил. — Это мои глупости.
— Не морочь голову, — отвечала она, успевая, как всегда, по ходу дела продолжать свою беседу по телефону и одновременно наводить красоту на лицо, подпорченное временем и гримом, — ты абсолютно не готов к реальной жизни! Спустись на землю: в твоем возрасте люди получают Оскара и покупают дом в Беверли-хилл, а ты все ждешь кого-то и чего-то..
— Но это моя история, — грустно усмехнулся Фил, — тебе-то какое дело до моей жизни?
— Неблагодарный! Я пожертвовала годом карьеры и двумя кинофильмами, чтобы родить такое вялое продолжение! В кого ты только удался?
— Не знаю, мама, — отвечал Фил и пытался заглянуть в ее красивые зелено-коричневые глаза, но почему-то видел там лишь огромную черную дыру…
Все, что происходило несколько следующих дней: занятия, тренировки, зачеты — происходило словно в легкой дымке. Филимон изрядно выматывался к вечеру, но дожидался возможности позвонить к Анжеле. Результат был прежним. Гудки.
Накануне ночью он видел совершенно идиотский сон: некто в сером входил в его квартиру и рылся в ящиках и комодах. А именно в этот момент должна была вернуться со спектакля Анжелка! Фил хотел схватить серого за шею, но именно в этот момент проснулся…
Он брякнулся на нары и закрыл глаза, не зная что и думать.
— Слушай, может, со спектаклем на выезд поехала?
Длинная ручища Тараса свесилась с верхнего яруса, и он щелкнул Фила по носу.
— Может, — постарался сохранить присутствие духа Филимон.
— А то можем нагрянуть и с ревизией! — сурово шепнул Тарас.
— Это каким же образом? — открыл глаза Фил. — Через этот забор не перескочишь.
— Вставай, салабон, — Тарас уже стоял рядом с Филом, и в руках у него была спортивная сумка. В сумке оказалась легкая модная курточка и вязаная шапочка. Они тихо прошелестели по казарме, и казалось, что все вокруг дрыхнут богатырским сном, но перед самым выходом с одной из полатей свесилась рука и чей-то голос тихо и внятно произнес:
— В самоход, бойцы, собрались?
Тарас и Филимон замерли, а с полатей выглянула белобрысая рожа сержанта Денисенко.
— На похороны, — спокойно отреагировал Тарас.
— Это кого же хоронят? — слез сержантик с кровати.
— Тебя, козла, — рука Тараса уже потянулась к горлу мальчишки, но тот отпрянул и быстро зашептал:
— Вы чего, мужики? Я что, сука подзаборная? Я просто хотел сказать, что через мастерскую не пройдете! Там Дуб наряд поставил! Знает, что народ перед праздниками домой потянет.
— Ну, спасибо, не ожидал, — Тарас протянул руку Денисенко, — взрослеешь, парень. Филимон тоже подал руку сержанту, а тот, польщенный уважением старших, торопливо продолжил:
— Можно уйти через крышу! Если только доберетесь до чердачного окна — это выход в офицерское общежитие, там парадное прямо на дорогу выходит! И нет поста!
— А назад как же? — засомневался Тарас.
— Позвонишь лейтенанту, он откроет! — усмехнулся Денисенко. — Он вас уважает.
— Тебе что с воли принести? — хлопнул по плечу сержанта Тарас.
— Да тут ребята списочек составили, — замялся белобрысый и протянул Тарасу бумажку и пачку денег.
— Во, бля, житуха! — раскрыл тот широко глаза. — Ты еще только подумал чихнуть, а кругом уже орут: «Будь здоров!».
— Жизнь, — мудро заметил Денисенко, и только тут стало заметно, что не он один провожает дезертиров. Пять-шесть пар любопытных глаз светились из разных углов казармы, а дневальный демонстративно отвернулся в сторону от выхода. «Самоволка» была делом уважаемым, хотя и рискованным. Но если уже кто и отправлялся в поход, то без стены молчания и помощи окружающих это было сделать просто невозможно.
Путь к свободе оказался долгим: вначале нужно было пройти три этажа спальных помещений и обойти всех дневальных, но это оказалось делом выполнимым. Денисенко прошмыгнул по ступенькам, и бойцы поднялись на четвертый этаж в помещение столовой беспрепятственно.
Филимон и Тарас взобрались на чердак по двум столам, поставленным друг на друга. Столы тут же были установлены сержантом на свое законное место и беглецы оказались в полной темноте чердачного помещения. Тихо ощупывая перед собой каждое бревно и поперечную балку, они двинулись к чердачному окну, которое светилось тусклой точкой в дальнем конце прохода.
— Значит так, — шептал Тарас, — что у них там в списке я знаю. Это нужно будет ящик водки с собой привезти.
— А когда же мы успеем? — засомневался Фил. — Все закрыто уже.
— Места надо знать! — гордо произнес Тарас. — Я тебя в автобус запихну, а сам возле станции нарою горючего. Заскочу тут к одной мадам на разговор, а утром буду тебя ждать у парадного.
Они добрались до окна и вылезли на железную крышу. Холодный металл блестел под луной как лед, а местами и был покрыт ледяной коркой. Они, молча, осторожно переступали сантиметр за сантиметром по скользкой наклонной поверхности в направлении чердачного окна офицерского общежития, и Филимон краем глаза отметил про себя, что по краям крыши нет никаких ограждений. В тот же миг он почувствовал, как нога его попала на ледяную возвышенность, и хрупкий лед предательски скользнул по металлу.
Главное, о чем успел подумать Филимон, это то, что грохот его падающего тела может разбудить всю казарму. Тело медленно, но неуклонно съезжало по идеально гладкой поверхности крыши, и Филимон уже раскинул руки, чтобы при взлете ощутить тугую поверхность воздуха под крылом.
Рука Тараса впилась в его воротник, и ткань больно сдавила горло. Сам Тарас распластался по крыше, держась одной рукой за какой-то провод, а второй удерживая ускользающего товарища. Филимон лежал на спине, а над его головой весело подмигивало яркими вспышками созвездие Скорпиона. Тихий голос, словно издалека, оказался где-то рядом и как бы продолжил начатую ранее мысль:
— В месяц Бул воды потопа покрыли землю и стояли на земле 40 дней, мир не мог забыть об этом до тех пор, пока царь Соломон не построил Иерусалимский Храм и не завершил его в месяц Бул. Знак месяца — Скорпион, буква месяца — Нун, но вав-гей-йуд-гей — только левой рукой космос услышит. Воды потопа очистили землю, но грехи людские превратили воды Торы в горькие воды. Не давай волю желаниям, научись обуздывать себя и ты достигнешь любых поставленных целей!
— Это ты где вычитал? — переспросил Тараса Филимон
— Ты о чем, Фил? — проскрипел голос друга, и он стал осторожно подтягивать товарища к себе
— Ре, — спела струна Филимону.
— Си, — отразилась она же на Филькином ладу.
Филимон развернулся лицом к крыше и спокойно сказал Тарасу:
— Отпускай, взлет переносится на более поздний срок!
— Ну, гляди, — тот разжал руку и с удивлением смотрел вслед Филимону, который твердым шагом пересек крышу, словно шагал по ровному и надежному асфальту. За ним добрался до второго чердака и сам Тарас.
Уже в парадном Филимон тихо шепнул ему:
— Ты кто по знаку Зодиака?
— Не помню, — задумался Тарас, — вроде бы Рак.
— А, вот почему ты Скорпионов вылавливаешь, — крепко пожал руку товарищу Фил.
— Ты вроде как с крыши свалился, — засмеялся Тарас, — может вернемся?
— Утром обязательно! — отворил двери общежития Филимон, и они оказались на узкой бетонной дорожке, проходившей вдоль внешнего ограждения части. Отсюда они быстро шмыгнули в придорожные кусты и уже через двадцать минут хорошей рысцы оказались возле маленького обшарпанного автовокзальчика, с обязательным «Мак-Дональдсом» и вонючим туалетом. Успели они в самый раз — последний автобус уходил на Киев. По дороге Тарас успел сунуть в карман Филимоновой куртки бумажку с номером телефона Нетруненко и строго наказал вернуться к шести утра.
Грозно урча мотором и расталкивая лучами мощных фар загулявшие легковушки, автобус понесся по ночной автостраде. Утонув в глубоком кресле Филимон прокручивал пленку событий последних дней в обратную сторону, и вдруг, в каком-то кадре ему показалось, что он увидел промелькнувшее лицо Давида.
— Ну, наконец — то, — радостно потер руки коротышка, — с вами выйти на связь стоит больших трудов! Ваши мозги заняты исключительно мыслями о земных тяготах, и заставить вас подумать о вечном можно только сбросив с крыши!
— Так это все ваши штучки? — покачал головой Филимон.
— Штучки, как вы изволите выражаться, исключительно ваши, — скорчил постную физиономию Давид, — но вы хоть и медленно, но приближаетесь к цели. Посему, мы сочли нужным по-прежнему оказывать вам знаки внимания и заботиться о вашем бренном теле.
— То есть, я могу творить, все что я хочу? — нагло поинтересовался Филимон.
— В разумных пределах, — вежливо отпарировал Давид, — важно не отвлекаться от главной цели. Вот сейчас вам нужно будет захватить с собой из дому все ваши записи, потому что, как ни странно, мы не нашли их в компьютере. Очевидно, вы их куда-то благоразумно спрятали!
— Послушайте, Давид, я прекрасно понимаю, что это сон, — не унимался Филимон, — но даже во сне, мне приятно возразить вам и сказать, что я сам приму решение, как мне поступить с моими записями.
— В году, эдак, 660 по христианскому летоисчислению, — пожевал тонкие губы Давид, — мой хороший приятель сказал: «Когда ты отступаешь, смерть стоит сзади тебя, и твоя встреча с ней — неизбежна.» Предвижу ваш настырный интерес и сообщаю имя приятеля, которое вам все равно уже ничего не скажет: Али Ибн Аби-Талиб.
— Познакомите? — съехидничал Филимон.
— Возможно, — вежливо раскланялся Давид, — но сейчас вам пора выходить! И не забывайте, что сны бывают вещими.
Автобус, действительно, уже подрулил к зданию киевского автовокзала и Филимон отметил про себя, что дорога заняла всего час, и что на часах двенадцать часов ночи.
Он быстро поймал такси, и когда таксист поинтересовался адресом, уверенно произнес:
— В центр. На Большую Житомирскую.
У двери своей квартиры он вдруг подумал о том, что не позвонив с автовокзала поступает глупо, но менять ситуацию уже было поздно и он нажал кнопку звонка.
— Я знала! — Анжелка повисла у него на шее, и он почувствовал нечто подобное тому моменту, когда океанская волна догоняет тебя и поднимает серфинг вместе с тобой на недосягаемую высоту, чтобы секундой позже ты рухнул в самую глубь вечности с ощущением счастья и свободы.
Они никогда еще не были так едины в своих желаниях. Словно все, что было между ними до сих пор, было лишь намеками на чувство. Порыв, момент, восторг, тысячи мимолетных мгновений и всплесков света и тьмы. Анжелка прошлепала голышем на кухню и приготовила кофе. Филимон зажег ночник и увидел, что на столе расстелена карта, а на ней лежит раскрытая книга Розенкрейцеров.
— Я, наверное, плохо поступила, да? — Анжелка набросила халат и виновато глядела на него из-под густых ресниц. — Но я все равно ничего не понимаю в этой книжке!
— Я и сам ничего не понимаю, — успокоил жену Филимон, — но ты просто хулиганка: бросила свою квартиру, залезла в чужую и не отвечала на звонки мужа, который честно исполняет обязанности будущего гражданина!
— Кошмар! — схватилась за голову Анжелка. — Я себе представляю, что ты мог подумать!
— Нет, — покачал головой Фил, — ты даже не представляешь себе этого!
Он взглянул на будильник и увидел, что стрелка приближается к трем часам ночи.
— Мне пора, — вскочил он как солдатик на пружинке, — я должен быть в шесть в части!
— Сумасшедший, — провела рукой по его лицу Анжелка, — тебя не расстреляют?
— Если попадусь, то посадят на электрический стул, — торопливо глотнул горячий кофе Филимон.
— А вот и нет, — ткнула пальчиком ему прямо в лоб Анжелка, — никто ничего не может тебе сейчас сделать плохого. Я это точно знаю.
— Почему ты так думаешь? — насторожился Филимон и взглянул на расстеленную на столе карту.
— Да, да, вот именно, — Анжелка подошла к столу, — я ничего не понимаю в твоих секретах, но сегодня твой Скорпиончик так весело подмигивал мне, что я просто уверена — звезды с нами!
— А мы — с ними! — обнял жену Филимон и долго не мог отпустить ее вновь. Он с трудом успел на утренний автобус, но был абсолютно уверен в том, что обязательно поспеет вовремя. У двери офицерского общежития он был без пяти шесть.
Тарас не повился ни в шесть, ни в десять минут седьмого. Сидя в кустах, Филимон с удивлением увидел, что из распахнувшихся ворот чати выползают грузовики и выстраиваются в походную колонну. Он увидел и ребят из своей роты в одном из грузовиков, но ничего не мог предпринять. Фил понял, что случилось нечто непредвиденное. Он вернулся к автовокзалу, позавтракал и постарался собраться с мыслями.
В часть нужно было попасть обязательно. В противном случае он здорово подводил лейтенанта, да и самого себя. Но нужно было найти Тараса, без которого в часть тоже не было смысла возвращаться. Тем более нужно было понять, куда отправилась часть и не разыскивают ли их с собаками.
Он оправился к уже обжитому месту в придорожных кустах и там дождался вечера. Когда он увидел длинную тень, метнувшуюся к дверям пустынного общежития, то ни секунды не сомневаясь громко крикнул:
— Тарас!
— Старик! — радостно раскинул лапищи совершенно пьяный Тарас. — Ты настоящий друг, я тебя уважаю. Но пить больше не могу.
— Чего делать будем? Часть куда-то выехала.
— Куда, куда, — силился собрать мысли Тарас, — может на учения в эти. Как их. Кузминки? Нет, Кузнецовки, по-моему. Хер его знает, полигон — это же военная тайна. Ты, старик, не представляешь к какой я барышне попал в руки. Ты прости, что я не пришел! Но я просто не мог….
Они вновь вернулись на треклятый автовокзал уже к отходу последних автобусов. Лихорадочно пробежав список пунктов, напоминающих по названиям «Кузьминки-Кузнецовки», Филимон увидел, что пунктов таких сорок восемь, но автобусы еще отправлялись только в три точки: Малые Кузаки, Козаки и Кузьки.
Голос диктора-информатора неожиданно произнес:
— Внимание! Через пять минут с третьей платформы отправляется автобус до станции Кузьки! Граждане пассажиры, занимайте места в автобусе согласно купленным билетам.
Филимон решительно направился к кассе и потянул за собой упирающегося Тараса:
— Нет смысла, старик, все равно попадем на губу! Давай лучше рванем к моей тигрице, у нее подружки — такие же зверюги!
Он впихнул друга в автобус и объяснил смысл поступка:
— Пока есть шанс — нужно пытаться найти эти учения!
— Какой шанс? — бухтел Тарас. — Тут нас сразу бы в военную комендатуру отвели, а в этих е...х Кузьках посадят к ментам!
— Вы сынки, часом не полигон ищете? — повернулась к ним с переднего сидения старушка в белом платочке и с корзиной в руках.
Филимон и Тарас растерялись от неожиданности, но делать было нечего и Филимон сознался:
— Ищем, мамаша, ищем.
— Так вам нужно в самый раз, в Кузьки! Только не нужно в центр ехать! Петро! — громко позвала она водителя. — Ты остановись у старого колодца, там хлопцам нужно выйти.
— На «секретку», что ли? — уточнил водитель.
— Ну, да, — согласилась старушка, — а куда же еще оттуда попадешь. Филимон и Тарас только взглянули друг на друга и примолкли, опасаясь
поверить в свое счастье.
Через минут сорок езды по ухабам разбитой дороги водитель остановил автобус и дружелюбно посоветовал:
— Вы хлопцы по дороге не ходите, там патрули ездят. Чешите лесом, вон к тому огоньку! Там второе КПП — разберетесь.
Старушка сунула в руки Филимону и Тарасу по яблоку, и они остались на дороге в полной тишине и непроглядной тьме.
— Пойду работать шпионом, — потрусил головой трезвеющий Тарас, — все секреты продам москалям!
— Тогда народ тебя вычислит и забьет кольями! — охладил шпионский пыл товарища Филимон.
Они совершенно спокойно подошли к запасному КПП и услышали оттуда совершенно неуставные ахи и вздохи, издаваемые явно существами противоположного пола. Тарас осторожно взглянул в окно и тут же отпрянул назад:
— Ну просто рукопашная схватка! — восторженно произнес он. — Настоящие боевые учения!
Словно по невидимой нити, указывающей маршрут, друзья протопали по военному городку. Над стальными задвижками ракетных шахт, под тусклыми лучами нескольких фонарей болталось развешенное на веревках белье, да громко выясняли отношения коты и кошки.
Они сбросили с себя гражданские куртки, и когда натолкнулись на часового, то вызвали лишь удивление у знакомого бойца из соседней роты:
— Вы чего после отбоя шляетесь?
— Да нас послали на второе КП, а назад не можем дорогу найти! — мгновенно сообразил Тарас, пряча за спиной тяжеленную сумку, которую часовой, слава Богу, не приметил.
— Валите к своим к пятой казарме, а то построение проспите!
Часовой лениво пошлепал по периметру городка, а Филипп и Тарас благополучно протиснулись в двери спящей казармы.
У дневального глаза полезли на лоб, когда он увидел появившиеся привидения, но «дядьки» сделали ему знак молчать и быстро нашли себе свободные места на походных кроватях.
Подъем прозвучал как выстрел из пушки, но удивленные взгляды соседей по роте не успели перерости в вопросы: в казарму широкими шагами прошествовал капитан Дуб, в сопровождении обеспокоенного лейтенанта Нетруненко.
— Смирно! — рявкнул дневальный и приготовился доложить по уставу.
— Отставить! — грозно пробасил капитан.
— Убью суку Денисенко! — тихо шепнул на ухо Филимону Тарас.
Именно в этот момент капитан отыскал взглядом усы Филимона и еще раз рявкнул:
— Курсант Таргони, на выход!
Филипп выполнил команду и замер под сверлящим его насквозь взглядом капитана и под совершенно изумленным взглядом лейтенанта.
— Как успехи, артист, — подошел вплотную к Филу Дуб, — готов к боевым действиям?
— Так точно, пан капитан! — браво отрапортовал Филимон.
— Ну, ну, герой, это тебе не на сцене шпагой размахивать! — неожиданно высоким тенорком проверещал Дуб. — Тут, понимаешь, поклонницы все начальство звонками засыпали, прямо умирают без тебя! Приказано передислоцировать. Взять личные вещи и через три минуты быть в штабе!
Филимон успел только шепнуть на ходу слова благодарности и извинения лейтенанту, а Тарасу с полной уверенностью сказать, что «Денисенко не сука.» Собрав наскоро вещички, он прибежал бегом к помещению штаба, и когда вошел к капитану с докладом, слова застряли у него в горле.
За столом, рядом с расплывшимся от галантности и коньяка капитаном сидела московская барыня, Елена Николаевна. Она приветливо улыбнулась и сказала уставшим голосом:
— Нам пора, господин капитан!
— Везет же некоторым тараканам усатым! — сверкнул игривым глазом капитан Дуб и подмахнул росчерком пера бумаги, лежавшие на столе.