Алистер - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

Глава 2

Добравшись до автобуса (не без неудач, со мной связанных), Рю постоянно оборачивался ко мне — ибо я шёл сзади, — а затем сразу ровнялся на дороге, ругавшись поистине в духе джентльмена. Не знаю, что я бы делал, если бы за мной кто-нибудь плёлся. Так, бывает, сложно замести следы, в том числе и мне, Проводнику с многолетним, внушительным, бесценным опытом! Но если вылись всю воду, то я бы в этакой ситуации остановился, подошёл к виновнику моих тревог и поравнялся под руку, представившись, как бы снимая шляпу, наконец похвалив, какое у него богатое облачение в столь трудные времена. Ну, дальше дело настанет за ним. Сейчас мало кто вот так может подойти к человеку и поболтать о минувшем иль грядущем. Я пробую подобное эпизодически, не сильно надейтесь на меня.

Я вроде вызываю в Рю отрицательные эмоции, но когда просто поглядываю за ним украдкой, он спокоен как удав. Он будто даже не двигается, не дышит, и так проходят два часа, в которые приходится притвориться спящим, слыша все шорохи во всём автобусе, а главное — Куросавены вздохи и шорканья. Уверен, если бы представилась возможность, он бы бессовестно ушёл. Наверно, не надо его предупреждать о том, что я его в любом случае найду, а то как-то жутковато получится, напугаю небось мальчика.

Признаюсь, встреча моя с ним понравилась сильнее прочих: никаких истерик, никаких скандалов, угрызений совести, библий да мстительной улыбки. Да-да, и этого достаточно в моём портфолио. Имеются часы, приводящие меня к объекту собственных интересов, и в случае, когда будем слишком далеко друг от друга, в роковые минуты я моментально появляюсь у того перед носом, как по щелчку пальцев, как ток в розетке, подключённой к сети.

Проблема в том заключается, что тот самый момент нельзя опускать. Человек тогда более уязвим, и он должен находиться под моим полным контролем, ведь со временем также присутствуют неполадки. Мне нужно вмиг среагировать и — самое главное — вникнуть в суть происходящего. Мысли не читаю, значит, остаётся полагаться на собственные силы, высасывающие из меня… как бы это назвать? Слов никак не подберу. Ну ничего, это не имеет ни малейшего значения. Я всего лишь тот, кому не безразлично то, как люди совершают ошибки. Я не правлю их, ни в коем случае, впрочем, сделанного не воротишь. Я по привычке ухожу в сторонку или, бывает, позволяю себе прогуляться по местности, какая бы она ни была: то ли километровая свалка, то ли мрачная Франция девятнадцатого века да её до невозможности грязные улицы.

Ещё вначале во мне теплилась надежда, что мой клиент окажется кем-то другим, чтобы удвоить своё внимание на его действиях. Кажись, и получу ещё одну интригующую историю в копилочку, опыт, который помогает мне все двести лет верой и правдой, и, надеюсь, я не допускаю ошибок, а не то от Виктора получу. Он как никто другой умеет следить, подглядывать, но сидит в своём убежище отшельником и не показывается мне четвёртую часть века. Он, можно сказать, мой начальник, Прародитель, если быть точным.

И не удивительно; чтобы проверять всех Проводников, нужно быть начальным образцом меня и таких, как я.

Например, я отлично вижу, что на меня поглядывает мой коллега с той секунды, как вошёл вместе с Рю. Он вон там, сзади.

Хм, весело, очень даже.

Именно потому, как он себя ведёт, можно дать ему приблизительную характеристику. По правилам подразделяют Проводников на три типа.

Первый. На ранней стадии, то есть с начала своего становления они ведут себя, как глина, статуя больше, чем многие другие, выходят из кожи вон, чтобы не упустить из виду своего клиента, оглядываясь по сторонам, проверяя, не нужна ли ему защита. Они ещё, как истинные матери, пекутся о своём человеке. Не знаю, это либо из-за того, что те хватаются за живое существо, тёплое, красивое, либо стараются. Да, просто стараются и всё, тут и без того достаточно особенностей, но, надеюсь, понятно, что не для меня. В принципе, я так тоже делал. Ну а что, с того мало что изменилось. Первый тип я ещё называю Ранними.

Второй. Это относится к тем, кто чуть старше. Элементарно, я заметил, но логика-то присутствует железная. Но есть также одно но, что отличает их от двух остальных, почему второй отпадает из списка моих любимых: они стремятся понравиться Виктору. В общем, хорошо выполняют поставленную им задачу без запинки и без задоринки. Боятся экспериментировать, но вникают в систему мира и ведение жизни людей, а зовут их Рядовыми.

Третий. Они являются старшими, а значит, самыми опытными, они знающие служащие и лучше всех выполняют свой долг. За ними не нужна слежка, но когда третьи позволяют себе те самые эксперименты, то бишь нарушение прошлых отношений клиента с его окружением или, например, неприемлемое поведение, его устраняют. Как и всем старшим, им следует быть осторожными, тактичными, вежливыми, и бесконечные положительные прилагательные, из которых можно-таки составить идеальную характеристику. А имя им — Зрячие.

А этот Проводник Ранний.

Он хоть и первый тип, но больно уж себя выдаёт. Я, на котором маска, привлекаю к себе меньше внимания, чем его трясущаяся рука. Отдаю должное (не ему), что в конце миссии его беспрецедентно забудут, но вот сейчас это совсем не на руку. Ранний тянется к переднему сидению дрожащей рукою, пальцы лихорадочно взметались из стороны в сторону. Соседнее кресло было свободным, понятно почему. Чувство, что он потерял связь со своим телом. На ранних стадиях много чело может произойти, но связка с физическим телом является главным фактором нашей деятельности в данном мире, Тихом.

Он уже почти нависает над бедным человеком, что и не подозревает, какая участь скоро ему выпадет.

К тому же это не просто человек, это его клиент.

Что он творит вообще?..

— Кхм-кхм! — я вскочил с места и откашлялся для виду — тот отпустил плечи. — Боже, извините, сердечно, — хватаюсь за сердце и в извинении раскланиваюсь, чем получаю немного осуждающий, косой взор от Куросавы, притворяющимся со мной незнакомым. Но коли пассажиры вняли моё раскаяние, извинился ещё раз для верности и прошёл к Проводнику, устраиваясь рядом.

Кстати, мне очень приятно, что дети в автобусе на меня смотрят с крайним интересом. Даже если в маске дело, я всё равно крайне доволен, ибо она часть меня.

Ну что ж, возвращаемся к Раннему. Я протягиваю ему руку, сняв перчатку.

— Как же ты долго не появлялся, Мартин, — с умеренной громкостью, позволительной для столь людного места, приветствую Мартина, если он вообще Мартин.

— Здравствуйте, но мы же не…

Но это не оправдывает того факта, что ты пожал её. Я тяну его на себя, с безобидной угрозой шепча на ухо:

— Эта девушка в полной безопасности, и ты сам об этом прекрасно знаешь, — я имею в виду ту, к которой он тянулся. К счастью для меня, он расслабился, однако глаза его не переставали мерить потолок. Погодите, он не отрицает, что его зовут Мартин. Теперь я имею полное право это так называть. — Молодец, — более удовлетворительно. — Я могу тебя отпустить? Отвечай, и, пожалуйста, внятно. Это обязательно. Давай.

Я совершенно серьёзно отношусь с таким ситуациям. Мы не люди, получается, мы гораздо непредсказуемы, чем они. И приходится нам справляться в одиночку, что бы ни произошло и с физической точки зрения, и с духовной.

Ранний будто готовился к тому, чтобы выдавить из себя минимум, потому что максимум он свой либо использовал, либо решил оставить напоследок. Он полностью повернулся ко мне, лицом к лицу. Я заметил, что у Мартина серые глаза да острые скулы, ему шло. Виктор, а ты не лыком шит. Честно, не удивил.

Я схватил того за плечо и коротко улыбнулся. Он уж было не повторил. Ох, я нарушаю закон.

— Да, можете. Со мной скоро всё будет хорошо, — Мартин выполнил свою первостепенную обязанность: произнёс внятно, не заикаясь. — И, кстати, я Ной.

— Простите незнающего, Ной. Надеюсь, — я оглянулся взад-вперёд, — вы поняли, зачем я устроил весь этот концерт.

Думал, он затянется. А Рю к этому моменту наверняка успел забыть о моём существовании. Воспользуемся же этим!

До нашего прибытия ещё час, — который бы я потратил на Рю с полной отдачей, — и у меня появился сговорчивый спутник. По крайней мере, парень сейчас, ожидаемо, не в духе, и подходить к нему — не лучшая идея. Он не захочет слушать меня ни под каким напором. Моя задача не заключается в том, чтобы заставлять клиента открывать душу. Это происходит само по себе, соответственно, я дождусь просветления в молодой головушке, засветится ли она ради меня.

Ах, как неожиданно, всё сводится к тому, что я останусь здесь. В некотором роде это и есть эксперимент, непозволительный Ранним. Если посмотреть, то клиент Ноя никуда не собирается.

Весело получается. Два чудика в одном автобусе сговорились и не собираются взять его штурмом. Нонсенс!

— Это он? — Ной указал на Куросаву. — Твой клиент?

— А ты наблюдательный, я посужу, — выдал я не едкую усмешку. — Алистер, — а теперь пришло время нормально пожать руки, в чём он мне не посмел отказать.

Вообще не принято, чтобы Проводники контактировали под каким-либо предлогом, но мне кажется, что я почему-то обязан сидеть рядом с ним. Предчувствие меня удерживает. И для Раннего Проводника тот слишком уж ярок. Они, по сути, должны вести себя наподобие роботов, твёрдых, бесчувственных, металлических машин, в своём роде быть смазанным механизмом.

Я крайне надеюсь, что это уяснит мой новый сосед.

Если говорить начистую, то нам просто нельзя контактировать. Это является нарушением одного из списка правил Проводников, составленным, разумеется, самим Виктором. Но, как я уже замечал ранее, мне подвластны эксперименты, с которыми тоже лучше не переборщить. Я просто посижу тут и пригляжу за ним, а то выглядит, как будто барашек выбился из стада. Негоже бросать своих, особенно если «свой» — младший.

Я не поворачивался к нему с той секунды, как произнёс своё имя, а он и не просил ничего говорить. Такое благодатное молчание наступило в автобусе, слышны всего лишь абсолютно все шорохи, шёпот, возня. Не знаю, близко ли мне это, но я бы ответил, что в карете совсем нет света, так что да, в современном транспорте также есть плюсы, но небольшие и совсем чуть-чуть.

Как всегда, я снова оглядываюсь.

Никто не выдавливает из себя ни слова, это первое, что бросается; всем безразличен вид из окна; благодаря мне некоторые дети успокоились, потому что их родители указывали на Ноя и предупреждали, что таким быть нехорошо. Нехорошо, ладно, без прикрас, запрещается. Они непрямым текстом это обсуждали с сидящими рядом бабушками, но в их голосе так и сквозило некое отвращение к незнакомцу. А дети не имели свободы слова и просто закрыли немного приоткрытые рты и больше не поворачивались к нам, лишь украдкой. Их интерес не пропадал к нам до такой степени, что они, не встречая препятствий на пути, вытягивали шеи на коленках у матерей, чтобы просто достать до моей макушки.

Я понимаю, хорошо понимаю, что ходить с «маскарадной» маской нежелательно, но одинаково с этим у всех есть свой выбор, мнение, желание, которые впоследствии будут диктовать вами.

Можете думать, что именно поэтому я разрешаю себе то, чего категорически неприемлемо ни детям, ни Ною. И странностей я в нём почти не вижу, что не вяжется с пассажирами, которые то и дело следуют предписанию, оставшемуся от своих родителей, бабушек с дедушками. Своим предметом на шее они не пользуются, из-за чего ломают себе представление о мире, насилуя это понятие.

Я не хвастаюсь, что знаю больше, на самом деле я не разбираюсь в огромном количестве, — да, количестве — аспектов, что простые людишки как орешки щёлкают. Но они воткнулись в гаджеты, и мне было всё так же одинаково.

Испытывали ли вы такое чувство, что вам безразличны без исключения все и вся: ваши старшие, природа, внешняя среда, еда стала невкусной? Нет? Я — да. Со мной такое происходит повсеместно. Поставьте себя на место, например, облака. Вы плывёте по всему Земному шару, разделяетесь, скапливаетесь, но в чём смысл? Я не про природные явления. Вдумайтесь, каково облаку? Впитайтесь в него, поглядите подольше, что с ним становится на горизонте, прошу, увидьте хоть что-нибудь!

Представили? Примерно такое на душе у Ранних, — о нет, я не о себе привёл пример, — как у Ноя. И посмотрим, поведёт ли он себя как настоящий слушатель или зритель, в противном случае я не совсем с чистой душой уйду отсюда.

Пока мы ехали, за окном поменялась картина, что преследовала меня с начала моего визита в Ниигату. Высотки сменились немасштабными постройками, но те как-никак виднелись на горизонте, стало просторней по части свободной территории и на немного опустевшей дороги. Насколько я могу судить по перекрёсткам в центре города, чем ближе мы к Токамати — месту, куда меня решил затащить Рю, — тем меньше построек нас ожидает, и, аналогично, жителей. Однако и то не проверено. Я простой приезжий, действующий по наитию, но судьба распорядилась так, что я никогда не потеряюсь. Топографический кретинизм вообще не про меня.

День за меня рассудил, что встреча с Проводником и необычным клиентом Рю только предисловие, особенная экспозиция.

Я поправляю маску и, как бы опуская глаза, прекрасно вижу, как женщина не позволяет своему ребёнку поднять руку, а затем и вовсе затыкает тому рот, с чистой душой веря, что это единственный способ утихомирить собственное дитя. Он не мычит, не убирает запястье матери, которым она его практически привязала к себе, чтобы тот не посмел убежать. Он и не будет, ведь его учили не показывать так открыто, что ему всего три-четыре года.

На сегодня я был единственным «туристом» или похожим на такового, взрослые люди привыкли к ним, но вот младшие могут принять меня за персонажа из аниме. Лучше уж так, чем бояться, потому что детские впечатления самые сильные, действующие, скорые, внезапные, они ютятся где-то в подкорке и выявляются в похожей обстановке или при виде любого элемента, который идентичен тому, что стало отправной точкой вечного детского впечатления.

Они щепетильны, молодые создания, и чтобы стереть воспоминание, ничто не поможет. Они беззащитны в этом смысле, а потом всё ухудшается: во взрослые годы их преследуют страхи, плохое предчувствие ходит-бродит по пятам, объект замыкается в себе. Конец — одиночество. Прибавим ещё то, что родные умерли, а ты не создал потомство. Настоящие друзья были с тобой, пока ты не стал параноиком; они бесстыдно сбежали, поскольку нет ничего постыдного в том, что ты далёк от ближнего, казалось бы, родного и любимого. Да-да, мы всё ещё про детскую феноменальную память.

Мне интересно, что именно произошло тогда, в детстве с Рю, что его нынешнее поведение настолько отличается от обычного для его-то возраста. Он мне не дал разобраться даже в том, есть ли у него родители. Вторая спальная комната находилась в квартире, что мало о чём мне говорит. У него есть друзья, хорошие знакомые? Или у него хомяк умер, когда ему было пять?

Я не шучу. Но в том и проблема, что от него я не дождусь признания. Мне нужны фотографии, срочно. Время тикает, а спешить я не очень-то люблю.

Вдруг в кармане жилета подрагивает.

О нет, я опоздал. Ну как же так вышло, а?

Ной с улыбкой наблюдал сменяющиеся живые виды, глазами поглощая словно иллюстрации фотоплёнки. У него блестят глаза. Руку он приложил к чистому стеклу, вглядываясь тщательней и глотая. Он поменял положение тела, но мало что изменилось во мне.

— Ной, что вы делаете? — риторически, это прекрасно обусловлено, уверяю. — Перестаньте, быстро.

Он на меня непонимающе воззрился и нахмурил брови, размыкая губы. Он вроде хотел опять выдать что-то наподобие улыбки, но я ему категорически не позволил, скривив уголок губ. Ранним нельзя вести себя подобным образом, иначе такое уже считается либо сбоем, либо аномалией.

— Покажите их до локтя, — это уже было не смешно.

— Хорошо, вы только не сердитесь, — и он поспешил закатить рукава пальто.

Я не мог ждать и сам отдёрнул ткань, неодобрительно хмыкнув. Меня не остановило моё развитое и крайне высокое достоинство нагнуться и стукнуть его по щиколоткам и сапогам. Я попросил его выпрямить спину — всё хорошо.

Этот осмотр мне вообще не понравился. Заиграли нервишки. Дело выходило из-под контроля.

— Запрокиньте голову.

Смотрели не смотрели на нас сейчас пассажиры, я был готов наплевать на их самоанализ. Если он есть, то проблема эта будет касаться лишь меня.

Ной рефлекторно сглотнул — кадык прорезал линию вдоль горла. Он моргнул.

— Нет… Я не мог ошибиться, — свой же шёпот пробивает изнутри.

— Извините меня, если я что-то не так…

— Ни слова.

Ной, как верная собачка, замолкает, и тут же объявляют конечную остановку. Начинается ленивая возня, я переглядываюсь с Рю, который на мне долго не задерживается.

Я вдавил чуть-чуть пальцы ему в запястье и… Пульс. В этом нет никаких технических ошибок.

Он живой.

Хм, спасибо тебе, кто бы ты ни был, за подставу. Низкий вам поклон.

— Слушай меня, — из меня катился поток трескающегося льда, падающего на Ноя. — Что бы я сейчас ни вытворил, ты будешь молчать и не рыпаться.

Для полной картины ещё пушки и пальца на спусковом крючке не хватает.

Я поравнялся в кресле, поправил, как следует, полы пальто и легонько потянул за края жилета, одним движением аккурат прошёлся по мягкому изгибу маски, подал пример сделать так же своему попутчику и прождал вдобавок несколько нервную минуту, чтобы утихомириться. Настроение мне нужно в эти мелкие оставшиеся сутки приподнятое, предположим, повешенное, где в петле окажется шея кого-то другого, а не меня. Подышал-подышал и подал себе ничего не значащий знак, непринуждённо взмахнув указательным и средним пальцами в воздухе, грациозно обвив дугу. Потом положил руку на подлокотник.

А затем резко поднял левую и с силой вытянул в том же направлении, попадая прямо по цели — горлу фальшивого Проводника.

Кадык хрустнул, пульс бился смертельно медленно. Ной — или кто он там — сполз вниз под передние сидения. Я затолкал его туда, незаметно и изящно пихая ногой, чтобы вошёл весь спиной ко мне, и прокашлялся, отчего все только старательнее заёрзали, лишь бы отворотиться от меня. Какой народ, довольно занятный.

Есть шанс, что меня кто-то заметил, но даже если это правда, по окончании суток Рю этот кто-то сотрёт воспоминания обо мне так же быстро, как хрустнула косточка в чужом теле, валяющемся «без сознания» под пассажирскими креслами.

Чёрт. Он был человеком. Его сердце билось. Та-ак, это немного меняет ситуацию.

Всё по порядку. Раз он человек, — имя я отказываюсь произносить, — то что станется конкретно с ним?

Я об одном умолчал, потому что думал, что не придётся прибегать к подобным методам, однако вижу, что стоит ещё чуток приоткрыть завесу мира Проводников. Самая главная проблема заключается в том, что при случае, когда это крайне необходимо и Проводник вынужден применять физическую силу, тогда на ком-либо то ни было остаётся Напоминание — след от удара, синяк, порез. По ним невозможно разобраться в причине его появления, но это как-никак выдаёт непрофессионализм Проводника.

И всё же, как он определил, кем мне является Рю?

Что случится при нахождении полуживого тела?

Сможет ли он вспомнить меня?

И да, я уверен, что он жив, удар у меня точный, как-то само всегда получается. А «всегда» — слово довольно-таки растяжимое, и я не буду брать на себя ответственность за то, что мне приписывают после этакого признания с неоднозначным словом «всегда», как и поступают порой мои душевнобольные клиенты.

Двери открываются, заканчивается копошение, и я непринуждённо встаю, закрывая собой подобие Ноя, благо высокий рост позволяет; поправляю пальто, смахивая с него невидимые пылинки, и подмечаю, что всем наплевать на того, кто сейчас «не в лучшей форме». А что до меня, то я представлялся простым туристом.

Когда же люди вышли из автобуса, я поспешил за ними, то есть за Рю, который воспользовался шансом побыть наедине, да и только. Умный мальчик, но самонадеянный больно. Надо бы добавить в его жизнь капельку реальности.

Я не смею отодвигать свои новоиспечённые проблемы и думы о том, что же случится с бедным свидетелем, обнародовав нечто интересное, но мне стоит задуматься о судьбе Куросавы, его участи, и, следовательно, моей помощи. Мимо нас и без того прошла значительная часть дня в целом, а я уже успел нарушить моральное правило и, заметьте, грамотно воспользоваться полномочиями, что ни в коем разе не оправдывает меня ни как Проводника, ни как предположительный предмет, выдающий себя за человека.

На самом деле я не умею переживать о том, что связано с моим пребыванием в мире сущем, но ежели что-то касается работы, то не сносить головы тому, кто подшутил надо мной.

Подумать только, повёлся на неправдоподобную игру актёра, не различил фальшивку от оригинала. Следовало бы забыть о выдуманных особенностях моих коллег и быть подальше от эпицентра неясности.

Фальшивка. Подделка.

За двести с лишним лет меня подставляли не раз, но я выходил из боя победителем, истинным выигравшим без бахвальства да без усилий. Меня обманула какая-то конфетная обёртка?

Ха, вы просто не знаете, насколько безразличными бывают индивиды, шагающие по земле, пропитанной и объятой единым грехом. Быть невозмутимым, бесстрастным, хладнокровным тот редкий случай, когда я выполняю этот завет за грешниками. Это не прописано в своде правил для особо одарённых, с которыми обычно обращаются со словами «Тебе особое приглашение нужно?» Надо всего-навсего знать, что тебе разрешено делать, а что нет. Прав у Проводников почти нет, потому как незачем придумывать совершенно неподходящие для «неживых» способы защититься.

Таким образом, два века я как-то совершал ошибки и выходил из потока людских слёз серой глиной, залатывающей ложный выбор в прошлом, отразившийся в частности в плохом виде, что в итоге я наношу им визит и предупреждаю о пренеприятнейшем известии.

Я не оглядываюсь на пассажирские кресла и с каменным ликом широким шагом догоняю Рю, который уже ловко залез в салон легковой машины. И, естественно, за ним поплёлся я, собственной персоной.

— Ещё раз здравствуйте, — не глядя на меня, Рю махнул рукой водителю, чтобы тот ехал.

— Приятно, Куросава, — я так же уставился вперёд на подголовник и весь путь только боковым зрением следил за дорогой и всматривался в зелёные поля.

Водитель, который забрал Рю, был простым рабочим, и, казалось, он слишком хорошо знает Рю, чтобы не возмущаться насчёт его неуважительного обращения со старшим, то есть тоном.

Не волнуйся, у меня такие же проблемы. Я могу тебе посочувствовать.

Рю схватил чехол для ноутбука таким образом, словно и я, и водитель можем забрать его у него. А чего мелочиться-то? Не только мы. Будто страж закона остановит машину и начнёт обыск. На этот раз переборщил, простите.

Он наматывал на предплечье лямку сумки и разматывал обратно, повторяя этакий ритуал по несколько подходов. А рюкзак, в отличие от чехла, он не охранял как зеницу ока. Мне начинает казаться, что если я нечаянно возьму его ноутбук, он мне всадит по печень, несмотря на его тонкие кости, что уж напоминать о кожном покрове.

На какое-то время мне показалось, что молчание слишком затянулось, даже для меня, водителя и Рю. Весёлая компания, как мне кажется, но неразговорчивая. И, полагаясь на третий пункт из списка правил: «Не вмешиваться в отношения клиента с его окружением», — лучше спрошу Куросаву, можно ли мне развеять угнетающую обстановку в невообразимо значимый день. К тому же, погода прекрасная, но этот парень в целом не видит в ней ничего особенного. Мне, которому два века, и то интересней в окно глядится, чем этому подростку.

Третье правило относится непосредственно к близким людям Рю, к которым я отнесу пока что мужчину за рулём и бабушку. Видно, что мальчишка не сирота, но по нему ты потихоньку догадываешься, что жил он продолжительный срок один или до сих пор живёт в одиночестве. Кстати, в другой комнате на полке скопилась пыль. Это подсказывает мне, что я не так далёк от истины.

Так как из-за внезапного касания Рю может выронить своё сокровище, я говорю тихо:

— Куросава, — он косо взглянул на меня. Я лишь повертел головой в адрес мужчины, как он хмыкнул.

— Валяй.

А за хмыком пряталась насмешка.

Я отдал ему, моему любимому клиенту Куросаве Рю, своё почтение и обратился к мужчине:

— Здравствуйте, милейший человек, — тот почему-то перестал моргать. — Как хорошо вы знакомы с Куросавой, можно ли спросить?

Вопрос был бы неуместен в случае, что они вообще друг другу никем не являются, но я пока попридержу в себе это предположение. Меня заставили преодолевать такое расстояние не затем, чтобы бросить меня ни с чем. Верно, Куросава?

— Я его хороший знакомый, мне просто интересно, — пожал плечами а-ля глаголю очевиднейшие вещи. — Он о себе ничего не рассказывает.

— Это да, — протянул он. — Что есть, то есть.

Не знал, что первое впечатление о мальчишке развяжет язык незнакомому приближённому Рю. Что ж, продолжаем в том же духе. Нет, не подумайте, я не вмешиваюсь в жизнь Рю, мне можно перекидываться парочкой словечек с родными. А вот если я начну копаться в характере парня тайком с его роднёй, то нет во мне уважения и воспитания. И устранят меня, как говорят живые, по первой же статье.

— Можешь называть меня Ямамото, мы здесь люди простые. А как твоё имя?

Было бы невежливо отмалчиваться, и это вовсе не тайна мира. Я всегда хочу приврать в этом, но так же не утаиваю. Всё совершенно просто.

— Алистер.

— Вы из какой страны? Японский язык у вас хорош.

— Я жил в Канаде. Мои дальние родственники были репетиторами по японскому. Потом переехал сюда на учёбу. Я художник.

— Ну и автобиография… — шепнул про себя Рю, из-за чего я натянул улыбку пошире и поправил маску, как бы завязав мою новую специализацию с виденьем мира через рамки белых линий.

— Но как вы встретились с Куросавой-куном?

Я полностью понимаю его озадаченность.

— Однажды вечером я заблудился и увидел Куросаву. Он рассказал мне, как добраться до нужной мне улицы, но я порой такой рассеянный, что сразу же всё забыл. Он меня и отвёл.

— Я работник многоуважаемой Сумико-сан, его бабушки, но близок к их семье. Если что-то будет нужно, обращайтесь, я в помощи не откажу. Раз Куросава-кун вам помог, то он точно от вас не отцепится. Ему будет нелегко это сделать.

Я в удивлении повернулся на Рю, но лицо его мне говорило абсолютно ничего нового. Да нет, вроде бы он выгнул бровь… Впервые я узрел на нём чуточку меньше эмоций, чем на лице Чарли Чаплина. Это было смешение пофигизма, недопонимания в бренном мире и всего самого разного в роли самого Куросавы Рю. Я, право, смешался немного от его реакции. Скрепи пальцы обратно, мальчик, а то твой любимый инструмент упадёт тебе на ноги, и ты лишишься своего ненаглядного чехла.

Я уже давно переменился в лице, со временем ты доходишь до того, что нужно скрывать очень много аспектов своих эмоций. У него, однако, нотки притворного изумления сменялись фирменным равнодушием. Он находился в отключке. Ямамото этого не замечал или притворялся, потому что уже точно был в такой ситуации. Вроде и Рю умеет укрываться от проявления чувств, но слова Ямамото его, похоже, поразили. А что, на такое я даже не надеялся. Спасибо за дополнительную «фотографию», искренне.

И столько всего можно откопать всего лишь из одного мимолётного знака, движения.

И ведь это моё заслуженное вознаграждение за часы, проведённые в автобусе.

Может, Куросава не хочет думать так о самом себе. Всё-таки он ещё очень мал.

Поверить не могу, компания из трёх человек оказалась неподдельно интригующей для моего зоркого глаза.

Знакомство с Ямамото дало мне какой-никакой кусочек пазла видения Рю. И всё же я могу считать себя коим художником, ведь собирать и работать с картинами людей — тоже искусство, в коем я преуспел. А картины мои — душа. Душа — очень страшное дело: кто влез в неё, у того нет права на отступление.

Наконец мы вышли из машины. Мы с Ямамото пожали друг другу руки и разошлись, по-дружески попрощавшись. Он сказал, что потом отвезёт нас обратно. Как же не хотелось бы мне его расстраивать.

— Какое у тебя яркое прошлое, — Рю резким движением головы смахивает чёлку. Мы снова идём в неизвестном мне направлении, но теперь по траве.

— Импровизация.