Акира поведал мне чрезвычайно важную историю, за неё-то я и зацеплюсь, и вытащу всё как следует кусочек за кусочком, разбирая части этакой истории по местам, им надлежащим, даже беря в счёт то, что для меня его личное пространство оказалось (ой как неожиданно) обителью ада для Проводника.
Начнём с семьи. Она, подобно подавляющему числу японских семей, означала долг, полную отдачу, жизнь за работу, работу за жизнь. И никак иначе. Выбирайте! По-моему, самое выделяющейся во всей картине — протест.
Лучшее решение для меня — прийти снова к Акире и подвергнуться опасности дважды за день, нет, трижды, если посчитать моё наиприятнейшее знакомство с подставным коллегой. Думаю, Акира захочет меня впустить, но с тем, что я отныне получил его непредвиденное и столь личное послание, вряд ли он будет говорить со спокойной душой, будто он тем самым поступком подверг неверности близких, а усугублять его и без того незавидное положение мне не хочется. Я понимаю, мир жесток, я сам проверял это утверждение на клиентах в бесчисленных попытках, когда существовал под названием Рядового, будучи тогда и оставшись до сих пор зрителем, но мне препятствуют две немаловажные причины: правило номер три и тихая несправедливость.
Она у меня развита лучше многих, то есть справедливость; к сожалению, та не всегда используема или пригодна, в особенности, когда дело в ребёнке, не принимающем её, справедливость, в свою сторону с помощью глупых взрослых.
Дайте детям крылья для полёта, они всё равно вернутся, ведь любому нужен дом, и лучше пусть дом свобода пересекаются в вашей жизни, ведь они оба окрыляют и вместе помогают ярче ощутить и то, и другое.
Надеюсь, я сдержу обещание и не потревожу Акиру. В случае моей неудачи (её не будет) я обращусь именно к нему, ибо голос бабушки я там отчётливо узнал.
По крайней мере я мало чем могу помочь этому мальчику. Пусть хотя бы хорошие воспоминания у него останутся перед тем, как он потеряет небезразличного ему человека.
Собранной у Акиры информации мне хватит, даже больше, чем хватит. Как бы меня не подталкивало желание подсобить, оказать услугу, я не имею прав на мальчишку. Его заперли, следовательно, Акира будет заперт. И пока я не буду трогать его, всё будет спокойно течь своим чередом, и до меня снова не доберутся надоедливые голоса. Флюиды от них ужасные, это же даже не об наждачку, а пенопластом по стеклу с примесью сухого горла после слёз. Да, это точное для меня определение.
И ведь столько лицемерия заключено в фотографиях, наигранности или откровенного унижения, а он целыми днями окружён ими. Я не говорю про семейные ценности, обязанности любящих людей. Они везде разные. Но в этой семье поставленная иерархия, для каждого дяди, племянницы найдётся свой уголочек, кличка и суффикс в конце имени. Я это смету, мне это не надо, однако связанные с Куросавой факты я попридержу.
Отныне я не очень понимаю его решение называть его по фамилии, ибо она навсегда прогнила в «родных» руках. Или он даёт мне этим глубокий намёк?
Ох, диковинная натура.
Я похлопал себя сбоку от живота, где преспокойненько себе лежала позаимствованная фотография, и вошёл к Рю, после чего узрел сравнительно пикантную картину. Я знал, что подростки на всё способны, но такого я от тебя не ожидал, дорогой Куросава. И как тебе не стыдно? Увидеть же могут! Ты не знал о существовании замка? Боже… его в принципе нет.
— Стучаться надо уметь, — укорил меня Рю.
— А я думаю, мне это не необходимо.
Куросава возился со своим ноутбуком, перевернув его и тыкая отвёрткой. Вот именно, как тебе не стыдно разбирать свой инструмент захвата мира?
Я радостно похлопал в ладоши.
— И чем мы тут занимаемся? — и заинтересованно подошёл к столу.
— Разве не видно? Чиню его, — как само собой разумеющееся произносит Куросава.
— Нет, ты его не чинишь. Зачем тебе жёсткий диск?
— Вау, молодец, — вышло наигранно, но я в любом случае благодарен ему хоть за что-то в этой несправедливой жизни.
— Не утрируй. Ты слишком стараешься ради меня, только похвалить, замечу, ты забыл.
Какой невоспитанный юноша! Он даже не закатил глаза! Я глубоко оскорблён.
— Если я его не вытащу, то боюсь, что станется с Аи.
— Кем-кем?
— У него есть имя, у ноутбука, — поправил Рю.
— Тогда по твоей логике Аи должна быть мальчиком.
— По логике, но не по моей.
— Твоя девушка? Эй, ты на меня хоть повернёшься? — я давно уже хотел задать этот вопрос. А то стоишь тут, ждёшь, когда на тебя обратят внимание.
— Я ещё не закончил, — пробурчал он, после чего послышался звук, с которым Рю достал жёсткий диск, а затем аккуратно, бережно положил на дальний угол стола, чтобы ненароком не задеть его.
Он быстро прикрутил всё на свои места в Аи и открыл мне свой секрет. Не прося меня уйти, Рю открыл задвижку внизу столешницы и убрал нижнюю доску. Тайник. Вот оно что, Куросава, и каков же твой план? В конце концов, я не чувствовал себя обделённым или как-то неприятно, мне с самой первой встречи с этим клиентом было комфортно. Некоторые мне выкладывали всё и сразу, это происходило по большей части в психиатрических больницах и тогда, когда клиенты были в «слишком» спокойном состоянии. Покойном. Это людям и надо — чтобы их услышали. К сожалению, не каждый подходит на роль слушателя, и не все понимают, как это захватывает.
Все согласятся со мной, что Рю вовсе не нужен слушатель. Он не нуждается в само покаянии, ибо мне даже неизвестно, из-за чего он кается. Из него не выуживаешь, а подбираешься к разъяснению тех или иных поступков, действий, громких слов. В этом и есть главное отличие: тебе не сервируют стол по первому же твоему приказу, ты сам разбираешься с посудой, сервировкой, можешь вазу с цветами для красоты поставить. Я изучаю Куросаву по последовательности, какую он предложил. Я будто становлюсь не только слушателем и зрителем, а сам вживаюсь в его виденье мира, прохожу с ним одну из огромного множества часть истории.
И хоть это всего лишь незначительный приезд к бабушке, но почему-то же он умрёт завтра.
Рю жалуется на жизнь одним своим тёмным взглядом, но не похоже, что он займётся самовыпилом. У парнишки есть цель, которую он обязался выполнить. Он не похож на серый планктон, которым можно управлять, потому что он сам возьмёт управление в свои умелые гибкие руки и начнёт убеждать вас, что, да, я служу своему начальнику. А в конечном итоге отодвинет начальника и сядет на его место, но и этого ему будет недостаточно, поэтому всё бросит и будет завоёвывать остальные высокие места в обществе.
В последний момент Рю позвенел ключиком в замочной скважине и положил его не к себе в карман, а в наволочку подушки. А ключ, как все догадались, от задвижки.
— И как это называется?
— Предусмотрительность.
— Рискну спросить зачем.
— Я хочу обезопасить Аи. Без неё я никуда не выхожу на долгое время, под моим присмотром ей будет лучше. Был однажды случай, когда она упала в обморок. В городе нам лучше, мы приспособились, но в этом доме… нет. Я терял её и не допущу того, чтобы сделать это снова.
— Извини меня, я и не подозревал, — я прикусил губу и замер.
Рю на миг разомкнул губы, подняв руку в неуверенности; я и виду не подал, но так же опасался шевелиться.
— Я могу чем-нибу…
— Никто не может. И представь почему.
Наступило полное молчание. Мне жалко, Куросава, что задел твои чувства, что напомнил.
Я бы сказал вслух, но эта пауза больше всех запала в мою душу в этот день. День за днём отличающиеся друг от друга чувства, среда, атмосфера — всё это накаливается до нужной кондиции, и тогда уже можно творить чудеса. Я знаю, что сейчас тоже что-то начинает вершиться, но это для нас всех всего лишь подготовка.
В тишине рождается истина, и я становлюсь в этих словах всё увереннее, когда смотрю на Рю. Он какой есть, такой и настоящий. Ему, кажется, и незачем притворяться. Что-что? Для меня? Иногда даже я думаю, что, появись у порога квартиры кто-нибудь ещё, он бы не вёл себя по-иному. Поскольку драться он не умеет (обратное Рю мне не докажет), не предпринял бы ничего вразумительнее, кроме хука шваброй.
Во всём его теле читалось то, что, наверное, было давно закрыто. Или он самостоятельно закрыл ход ко всему, причиняющему ему боль. Аи важна ему… и поэтому он не пожелал говорить о ней боле.
Блики не трогали его оболочку глаз под длинной чёрной чёлкой. Рю был настигнут врасплох моими словами. Он не разобрался окончательно, зол ли или его зацепили. Нужно ли было говорить то, что я сказал; нужно ли было делать грустное лицо?
Определённо нужно.
Может, моё алиби всё-таки сработает в нашем времени. «Раз Куросава-кун вам помог, то он точно от вас не отцепится». Поможет ли он мне — неизвестно, но то, что я ему помогу, я докажу. В этом заключается моя работа. Зацепился ли за меня Рю, осталось только проверить, а для этого мне нужно уединение. Господи, это была просто шутка! Кто знал, что она перерастёт во что-то весомое. Одиночество — незаменимая вещь. И что бы там ни глаголили известные во всём мире люди, я не верю, что одиночество создано во зло. Может быть, на зло, дабы доказать обратное человеку, которого раньше любил.
Итак, Куросава, мне любить некого, так что ты у меня в приоритете.
Порой случаются моменты, когда дня совершенно не хватает для выполнения всех моих обязанностей, таких как: сближение, получение информации о прошлом клиента, переработка, развязка. И так по порядку. Без этого «вправо», «влево». Откиньте куда подальше левые и правые мысли, поскольку человек само по себе существо неопределившееся. Оно есть стабильное, идёт ровнёхонько, прямо между двумя этими понятиями, на обрыве, но таким образом, что земля под ногами обрывается в исключительном случае — смерти.
Пока они балансируют над пропастью, идут вкривь и вкось, перепрыгивают, редко — карабкаются. Спросите «какой смысл?», и я вам отвечу, что в безопасности жить просто-напросто нельзя. Всякому на ум приходили думы, относящиеся к убийству, самоубийству либо представлениям, как тебя крадут, пытают или отводят в сторонку со словами «дай прикурить». Ни капли хорошего даже в последнем не отыщешь. Итак, хотим ли мы в жизнь безопасную, светлую?
«Нет!» — кричат мне вдалеке.
А Рю, по всей видимости, и не приходится перепрыгивать, лавировать, он не смотрит вниз, зная, что земля под его ногами твёрдая, промёрзшая. Он стоит передо мной и устремляет свой непроницаемый взор на меня, не разбираясь, что под маской. Или мне так только кажется?
В эту самую паузу решается, можно ли мне быть рядом с ним, дальше иметь с Рю дело. И я рву то безмолвие, благосклонно принятое парнишкой:
— Ты меня волнуешь. Куросава, тебе неспокойно, я чувствую.
Я мимолётно дотронулся до часов через ткань пальто — механизм задвигался.
— Отойди, — обрывает он меня.
— Не следует…
— О, правда?
Над непроницаемостью повисло нетерпение. Рю похлопал меня по груди, собираясь уходить, отчего-то утешая. Но внезапно вывернулся и взял за шкирку своего брата, проталкивая в комнату под моим чётким наблюдением.
Тут не то чтобы молчание, воздух стал гуще. У меня плохое предчувствие.
— Зачем ты подслушиваешь?
Ох как Рю не любит начинать волнительные беседы с риторических вопросов, как будто нет никаких «Что ты тут делаешь?» и «Почему ты здесь?».
— Сколько я раз предупреждал, а?
О, тот самый вопросик, молодец, Куросава, делаешь успехи.
Тем временем Рю отпустил младшего, но хода не давал именно я, не физически, на минуточку. Акира редко поглядывал на меня из-под опущенных глаз. Я думаю, что если бы не я, то он бы позволил себе сбежать. Шмыгнув, он не поднимал головы, выглядя при этом до такой степени виновато, что, будь моя воля, я бы отпустил или хотя бы выгнал в наказание Акиру. Но нет, правило номер три нашёптывается в подкорке рабочего сознания, именно поэтому я в данной ситуации мелкий зритель.
Иногда я чрезвычайно рад, что на мне надета маска. Я на неё какой уже год полагаюсь.
— Я по-человечески просил не следить за мной. Что тебе в моей просьбе не понятно? Хватит, заканчивай с этим. Это стрёмно, — лик моего клиента выдал секундное отвращение.
— Нет, — выдавил Акира, вскидывая голову вверх. Кулачки были зажаты у него за спиной, рыжие волосы «подпрыгнули» на макушке.
Рю даже не дёрнулся от дерзости брата, непослушного брата, перед которым стоит взрослый. Похоже, Акира против поставленной иерархии. А что ты скажешь, прекрасный Рю?
— Хм, ладно.
Рю улыбнулся еле-еле, он как всегда невозмутим. Огляделся в комнате, демонстративно, но естественно двигаясь телом. Он показывал всем своим видом, что его комната — его территория, как бы это ни звучало на самом деле. Рю как стервятник над живой закуской. И уверен, что он не старается, не в полную силу играет. В конце концов, Рю возвращался к младшему брату и завязал руки на груди в позе «и что мне с тобой делать?»
— Ладно? — по-моему, Акира опешил.
— А что мне ещё говорить прикажешь? Ты не отстанешь, так что не порть мне выходной. Я уже в бабушкином доме, не знаю, что может быть хуже.
Меня обдало холодком.
Только Акира хотел сказать, как Рю поднял указательный палец:
— Хотя нет, знаю. Встреча с роднёй — вот что вызывает тошноту.
Лицо снова изменилось. Презрение, злоба таились в нём. Секундная стрелка моих часов прошла круг. И замерла. М-да, Куросава, ты и впрямь не в духе. Я коснулся его — часы в последний раз напомнили о себе.
Обстановка накалилась донельзя. Даже дышать считается чем-то непозволительным. Рю хоть и сначала не сводил взгляда с брата, однако ныне подобный поступок является наказанием для ребёнка, причём незаслуженным. Родным всегда достаётся друг от друга больше всех, без исключения, и между Рю и Акирой в прошлом выстроилась явная цепочка всяких действия, толкающих их на ссоры. Братская любовь — самая сильная, потому что братья проходят через все испытания вместе, знают абсолютно всё друг о друге и готовы убить ради ближнего.
Ещё чуть-чуть — и Рю сотворит то, о чём будет в дальнейшем жалеть, то есть после смерти. Не раньше: по глазам его понятно — он не волнуется о младшем в данный момент. Ни чуточки.
Передо мной всплывает безмятежная, сравнительно с этой счастливая картина братских отношений, когда Акира-чан бросился к Рю-сану и обнял со всей силы. Он бы ни за что не отпустил Куросаву, если бы не появившиеся обстоятельства в моём лице. Рю улыбался, и хоть его улыбка была еле заметна, что-то проскользнуло в нём. Движения, некая свобода, воздух настиг их тёплый, отдавая им тот миг, который они заслуживали. После долгой разлуки вновь увидеть родного человека — истинное счастье. И раз у них не будет времени, чтобы объясниться, Рю, прошу, не стоит настолько глубоко копаться в прошлом.
Я коснулся Рю, дабы он среагировал как можно скорей.
— Ты не можешь отдалиться от нас… — Акира упал духом. Все его смелые поступки сошли на нет одной резкой речью старшего брата. Моя вишенка опустилась на колени.
— Уже, — лезвием по ушам. — Имей самоуважение. Встань. Перед тобой не только я. Каково нашему гостю выслушивать всё это? — он обернулся ко мне. — Ты позоришься.
— Куросава…
— Алистер, — Рю чисто произнёс моё имя, как вода из родника. У этого парнишки удалось украсть моё внимание на какое-то малое мгновение.
— Извини, — сказал я напоследок Акире.
— Алистер, а тебе самому нормально наблюдать за Акирой-чаном? Неловкая ситуация, согласись, очень неудачная. Мне вот неприятно видеть, как он ползает у меня по комнате. Аи достойна большего. Ты бы хоть гордость свою попридержал.
— Рю-сан… — Акира всхлипнул, и в уголках блестящих тёмных глаз прорезались прозрачные слезинки. Но он не краснел. — Я люблю нашу семью. Я тебя люблю… — «Тебя» звучало как призыв, после чего голос утих. — Ты важен мне! Я чувствую, когда тебе плохо, и мне самому плохо! Я всегда готов помочь! Буду на твоей стороне, даже если ты будешь виноват! За что я заслужил твою нелюбовь?!
Акира орал во всё горло, оно похрипывало.
— Тише, Сумико-сан услышит, — вовремя добавил Рю.
Парень приложил пальцы левой руки к переносице и походил так, словно на него напала дикая усталость. Видно, что в его планы не входил этакий пункт, но он, скорее всего, мог ожидать выпада со стороны Акиры.
Такими темпами ничем хорошим это не кончится. Рю не отдавал себе отчёта, что творит, или привык… к подобному.
— Я тебя не бью, но это делает бабушка, насколько я не ошибаюсь. Ужасный способ воспитания
— Да, она меня бьёт, — подрывающимся голосом согласился Акира, и не пробуя встать.
Спина была опущена, а когда он позволял себе слово, поднимал голову и опирался руками о пол. Поза была жалкой, молящей. Мне она напоминает отчаявшегося раба, просящего о помиловании. Куросава был непоколебим. Он устал, выдохся, с него хватит всего этого.
— И что с того? Или она неправильно бьёт тебя? Долгие, упорные годы тренировок, но с тобой не справились. Как же так? Или жалеет? — упрёк, издёвка отражались в его речи. — Бить ребёнка — последнее дело, но эти полудурки не видят другого способа воспитания.
— Она меня не любит.
— Алистер, подойди.
Я подошёл и прислушался к дыханию Рю. Размеренно и периодично. Он не шелохнулся бы, появись у Акиры идея оскорбить его. Почему-то он ни разу не высказался насчёт Рю-сана, а это что-то значит.
— Мой брат позориться прямо в твоём присутствии, присутствии старшего и моего друга, — он обращался сразу ко мне и ко младшему. — Приятно ли тебе сейчас быть наблюдателем столь убогой картины?
Я много поведал на своём веку — двух веках — и я не впервой стою как истукан перед разными людьми. Преклонялись и высшие чины на моей памяти, а если это совершали простые люди, то те становились рабами на всю свою удивительно долгую жизнь.
— Я бы не стал продолжать, — ответил я Куросаве. — Когда-то всё равно придётся остановиться. Не думаю, что вы оба заслуживаете этого.
Он принял мои слова.
— Вставай, — приказал он Акире, но тот не слушался. — Вставай, — тщетно.
— Я прислушиваюсь только к тебе. Алистер-сан, простите, но решать должен Рю-сан. Я вытерплю всё, что он пожелает. У нас с ним тонкая связь. Пожалуйста, другое!
— Ты не слышал?
Рю не замахивался на Акиру и не пробовал ударить. Сам его взгляд, холодный, заставлял неметь.
— Это моё решение, Акира-чан.
— Ударь меня.
Вот теперь он вызвал кое-что в безмятежном состоянии Рю, разворошил его немного, напомнил, где находится.
— Ударь, прошу! — действительно, раб. — Я хочу носить на своём теле синяки, сотворённые твоей рукой! Я буду носить их с гордостью! Ты никому не причинял вреда и не причинишь, ведь сам прошу тебя.
— Не надоело?
— Буду просить до тех пор, пока не получится! Пока ты меня не поймёшь!
— Тогда перестань вести себя, как отверженный. Я не могу гордиться таким братом, как ты. Пока не получится, говоришь… Убирайся.
— Ты не заставишь меня поверить, что ты говоришь мне правду. На самом деле ты не хочешь. Много скрываешь, но я доверяю старшему братику, он никогда не пожелает мне плохого.
Постепенно, когда Акира выговаривался, хрип исчезал, но ноги так и валялись на полу. Мальчишка похож на брошенную куклу, разбросавшую как попало конечности, когда её выкинули.
— Я до тебя даже не дотронусь. Сам вставай. Думаю, доберёшься, — Куросава отмахнулся и уселся за стол, объявляя конец всему, что происходило в этом помещении.
Ноги Акиры затекли, и я сдержал себя, чтобы не помочь ему при Рю, моём клиенте, который был категорически против моего участия, кроме особенных случаев. Конечно, этот довольно редкий, однако гневить Рю — нарушение подсмысла правила номер пять, который гласит: «Делать всё, чтобы клиенту было хорошо, но не потакать его капризам». Рю ещё в своём уме, так что вряд ли он будет злоупотреблять мной в здравом уме.
Я глядел за Акирой, пока тот восстановится и наконец покинет личное пространство Куросавы. Я чувствовал, как его бесит чужое присутствие. Люди могут пошатнуть его непоколебимость, утащить за собой, повлиять на него, но у него была достаточная фора, чтобы отстраниться от всех минусов человеческих слабостей. Он приспособился лучше, чем подавляющее количество взрослых, осознанных людей. Рю с лёгкостью отвергает то, что действует на него как балласт. Парень не оглядывается, идёт вперёд, и ему хорошо.
Для такого расклада необходимы весомые причины. И я уже сомневаюсь, что найду их сроком в несколько часов.
Мы остались с клиентом наедине. Так как он вытащил жёсткий диск из ноутбука, ему, похоже, было нечем заняться, поэтому на сцену, как всегда, выхожу я.
— Куросава, что случилось с Акирой?
Он сидел спинкой к столу и открыто разглядывал мою маску, точнее, две белые впадины вместо обычных прорезей и будто бы даже насмехался над моей «проблемой», за которую я её в принципе не принимаю.
Рю смахнул чёлку и встал на ноги, подходя.
— Ты ему поверил? — хищная улыбка озарила серое лицо. — Ха-ха, интересно.
— Он в отчаянии.
— Это не моя проблема. Скажи, как представление? — после явного сарказма он хмыкнул, не услышав ответ. — Не будь таким мягким. Ты впервые его увидел, а я жил с ним. Ты многого не знаешь. Верить первому встречному — глупо.
— Ему десять.
— Девять, — легонько поправил меня Рю. — Ну, как знаешь. Я легко смирюсь с тем, что он меня в итоге возненавидит. Он себя не любит, ты же видел. Не смотри так. Он одержимый.