После того как Рю разрешил мне «подышать» свежим воздухом, точнее, одарил меня своим коронным жестом — взмахом руки; я воспользовался этим, выбравшись из дома самым что ни на есть неоспоримо эффектным способом — выходом в окно.
Обидно, ведь Рю даже не подбежал к нему проверить, в порядке ли я.
Но это даже не столько обидно, сколько осознание того, что я не попробую на вкус здешний воздух. Я чувствую, он свежий, окрыляющий, всё вокруг меня абсолютно зелёное. Оттенок зелёного переходит почти к изумрудному в контрасте с наступающим закатом. Облака очень объёмистые и пушистые, голубо-синие где-то там, далеко, они лишь слегка касались бледно-жёлтого цвета, прикрытого от лишних взоров солнца.
И я сделал первый шаг, повернувшись к нему спиной, направившись к холмам, где расположены террасы. Верю, что там меня ждёт сказочное зрелище, а пока есть возможность взвесить все хорошие и неудавшиеся казусы.
Во-первых, (что не имеет вообще никакого дела с Рю) я не переставал вспоминать о неком Ное продолжительный кусок времени, выделенный специально для Куросавы. Я, разумеется, отделял два этих аспекта дум, но одновременно скреплял и был бы рад, если бы нашёл зацепку либо доказательство их связи. Не зря же я встретился с ним именно сегодня. Должно существовать какое-то логическое объяснение всему происходящему, но мне будто мёдом намазана дорога в тупик. Был ли Ной человеком — без сомнений. Или же в мире есть несостыковки, неимоверно сотрясающие мозг, над которыми ломается не какой-нибудь президент, философ, а я, Зрячий Проводник, разбирающийся в мире и его обитателях на уровне психологии, оттачиваемой беспрерывно на протяжении всей своей жизни. Я не могу приводить себя в сравнение с живыми, поэтому это не моё чёртово дело. Но я же зачем-то здесь… Эх.
С помощью подделки, подкинутой мне в автобусе, во мне зародилось ужасающее чувство — сомнение.
А вдруг труп отыщут? Или уже отыскали? Начнут расследование, откопают записи, а завтра натолкнутся на беспощадную реальность. Смерть посчитают за самоубийство, несмотря на записанные показания свидетелей, отрицающих моё присутствие. Патологоанатом так же будет бессилен: любой след, оставленный мной, исчезает бесследно. Несчастный случай? Да, ибо объяснения, доказывающего обратное, никогда и ни за что не отыщут.
Или посмотрим на вопрос с иной точки зрения. Он вообще умер?
Мне по сути нечего волноваться. Тем не менее вышеупомянутое идёт наперекор правилу номер шесть и в тоже время не подчиняется ни одному крошечному пунктику свода правил Проводников.
Я убил… подделку. Это всё, что я скажу.
Что станется со мной — неизвестно. Определённо ничем хорошим для меня. Но я чту правила, благодаря которым не настал хаос. И, скажу по секрету, Проводники «запрограммированы» следовать своду. Мы физически бессильны перед ним. Вот почему с экспериментами способны баловаться лишь представители Третьего типа: мы научились обходить предписание, не нарушая его главного замысла. Каждый клиент — кладезь историй, скрашиваемых наше существование, но от веселья отказываться мы не намерены. Зрячих чаще всего можно встретить, и я однажды был свидетелем их заковыристых игр.
Я отложил эту тему, потому что мне нужно сосредоточиться на предыстории Рю. Он является главной задачей, которую я обязан решить за малую часть суток, ибо негоже бродить по коридорам чужого дома. И то, я не добьюсь ровным счётом ничего, работая «втихаря».
Рю, насколько я уверен, потихоньку открывается, незаметно, но открывается мне, как бы это самонадеянно ни звучало.
И ещё эта сцена перед снимком фотографии в честь дня рождения… В ней содержится то, без чего я не работаю. Пазл собрался. Картинка видна отчётливо. Пришла минута разоблачения. Всё разобрано по пунктам. В общем, прекрасно!
Под моими ногами шелестела хрустящая трава. И только потом я не приметил на себе туфлей.
Как прелестен мир. Он даёт тебе шанс насладиться одними из лучших на всём белом свете видами, а ты, как настоящий идиот, не идёшь к ним навстречу, а отвергаешь непростительными поступками вроде моего. У меня и без того нет ни на что прав, я раб своего предназначения при рождении, кроха среди цивилизации, доказывающей день за днём, что ты блоха. Нет, хуже. Проводникам отказывают во всём, и меня в том числе ограничивают. Дышать, употреблять пищу, слышать надоедливый будильник по утрам, ощущать родное место, ходить в школу, отстаивать свои суждения, слушать биение родного сердца. Целый список! И мне крайне жаль тех, кто до сих пор жалуется на своё положение. Можно добиться более грандиозных успехов, через прозрачное стекло не замечать радостей жизни, стать высоким человеком, на которого ровняются, заслужить доверие многих в твоём кругу. Звучит заманчиво, очень.
Но когда ты бедный, в тебе всё же есть при рождении человечность. Мелочи, делающие мир прелестнее, красноречивее, — неотъемлемая часть живых существ.
И то, что Рю разочаровался в близких, наверное, и есть причина наших обоюдных перепалок (назовём их так). Я всеми руками выступаю за наши маленькие ссоры, непременно, и вижу в них реальный выход из проблем, укрывающих пуховым одеялом Рю. Я подрабатываю психологом, но на этот раз всё, что мне требуется, заключается в молчании, ибо Куросава заслуживает этого. Рю не получилось найти себе достойного собеседника, и я стану именно тем, с кем будет комфортно. Порой мои задачи, плотно связанные с желаниями клиентов, нерациональны и предвзяты, но я действую по собственному усмотрению. В этом есть толика опасности Проводника, но лично я так не считаю. Мы чаще ориентируемся на «правильно и неправильно», так что в итоге получается довольно связная картинка.
Также Аи сильно повлияла на виденье окружающего мира Куросавы. Я против неё не имею доказательств испорченности Рю или чего-нибудь схожего и приму тот факт, что для парня она правда важна, наверняка важнее любого из родственников. В отцовском кабинете Рю показал мне, в какой степени важна. Кто бы мог подумать, всего лишь потёртый ноутбук, но внутри него человек в силах разглядеть утешение. И неважно, свихнулся ли тот, поехала ли у него кукушка. Что-то же в жизни случилось, из-за чего идёт полное одушевление предмета.
Одинаково с этим в мои обязанности входит вливаться в жизнь клиента, почему Аи для меня играет не маловажную роль в становлении Рю как индивида. Они близки друг к другу, Рю принимает себя таким, какой он есть. По-моему, поблизости кроется счастье, потянувшее Куросаву за собой.
Существуют лишь истина и ложь, что и привлекло Рю в Аи. Она одна ему не врёт, а он отвечает ей тем же.
Вот в чём минус живых — враньё.
Нет на свете человека, который не ответит «нормально», когда вы спрашивается, как дела. Какая бы беда с ним ни приключилась, он не скажет правду. Редко когда выдаст вам истину, если вы, конечно, не близки. И всегда кто-то сдерживается, будучи в самом что ни есть отличном настроении, прям распирает его всего.
И, в каком-то понимании, Рю мне врёт, но это больше относится к другому распределению под названием «недоговаривает».
Мои так называемые способности помогают узнавать клиента намного быстрее и основательнее, чем кто-либо за десяток с лишним лет, и это особенно выручает, когда такой, как Рю, попадается именно тебе. Не в курсе, как между людьми распределяются Проводники, схема мне неизвестна, однако и с этой особой системой иногда происходят сбои.
Мне что-то уже кажется, что с этой миссией справился бы даже Ранний. Вся информация как на ладони… Кхм, не сказал бы, извиняюсь. Стены, развешанные дополнительной сплошной стеной из фотографий воспоминаний клиента… Бр-р. Я туда ни за какие коврижки не вернусь. Только если попросит моя вишенка. Я долго после того, как покинул ту комнату, слышал посторонний гул, мои уши были словно заложены водой. Или на высоте. Я не могу точно утверждать, на что это было похоже, ведь прежде не сталкивался с подобным гулом. Повторюсь: тело в этом мире не принадлежит мне, я всего лишь пользуюсь им по назначению. Тот звук прокатывался по моим несуществующим органам и затих там. Кожа вполне чувствительна, но когда я по глупой идее измеряю себе пульс, то меня одаривает благодатной тишиной.
Я вовсе не полагаю, что Проводники — возвышенные создания, идолы, но в нас тоже есть плюсы.
Мы, хотим не хотим, приносим пользу. Ничтожную, по сравнению с материальным благом, но конец мы обязаны обеспечить клиентам, заслуживающим понимания, даже будучи в предсмертном бреду.
Последние слёзы утираем именно мы.
Представляя в таком состоянии Рю, я не в силах придумать, как исправить это. Этот мальчик ни за что не сломается, никогда не даст слабину. И если подобное случится с ним, это не повлияет на его виденье. Своё мнение держит при себе и ведёт жизнь партизана, позволяя себе благодаря этому не теряться среди толпы. «В тихом омуте черти водятся». Да, придумано как будто специально для него.
Я люблю чёртиков, посему Рю мне в радость.
Какой-то спокойный сегодня денёк выдался, по ощущениям, отдельно для меня.
Многие не согласятся со мной, и я сам себе не верю по части мышления Зрячих, но мне просто хорошо. В кои-то веки я утопаю почти босыми ногами в зелёной траве и не прилагаю никаких усилий, чтобы забраться на холм, склон которого оказался длиннее, чем я на то рассчитывал.
На природе чувствуешь себя спокойнее, даже смотря на то, что аромат вечернего ветра и шелестевшей травы мне не подвластен. Этот факт частично придерживает меня во Мраке.
Ну, а пока я не в нём, то попробую насладиться тем, что позади меня.
Я ступаю наверх и оказываюсь на самой вершине.
При таком виде аж дух захватывает, как великолепно. Хожу вокруг своей оси, сминая под пятками высокую зелёную траву, которую то и дело обволакивало ярко-жёлтое солнце. Теперь выше горизонта плавали крохотные, но объёмные облачка цвета сочного персика, а остальное пространство, тянущееся по необъятному небу, походило на бездвижное озеро, волнуемое отражением звёзд от кристально чистой воды.
Люблю я душевные образы, чаще заключённые в явлениях матери природы, чем в её выходцах. Хватает лишь секунды, чтобы проникнутся, и ты тянешься за второй, третьей, четвёртой и зависаешь. Надолго.
Эти картины пропитаны восхищением, любовью, отданной чужому, вдохновением, в конце-то концов. Тут говорить не выходит, чего уж думать. Мысли просто-напросто предают меня и бегут быстротечным чередом, и я забываю, зачем поднялся сюда.
Я нечасто бываю свидетелем бесспорной красоты, для меня обычный случай — больные люди. А они-то нечасто приверженцы прекрасного.
Не вериться, семья Рю может, когда только пожелает, наслаждаться всем этим в полной мере, до посинения, до потери памяти, но не делает этого? Откуда я знаю? В одном эпизоде, полученном в камере пыток, вместо того чтобы жить здесь или минимум приезжать, все разбрелись по городу тратить необходимые для бизнеса деньги лично для себя. В итоге остались лишь бабушка Сумико и внук Акира.
Была бы моя воля, я бы не двигался с места, но в голову пришла более привлекательная для моей романтичной души идея.
Я снимаю пальто — ветер понемногу обдавал холодком, будоражил. Я оттянул воротник белой рубашки и расстегнул пуговицы на манжетах, проводя свободной рукой по волосам. Я падаю прямиком на пальто с расставленными по сторонам руками. Звук получился негромким, шуршащим и приятно глухим. На моём лице расползлась глупая улыбка, я никак не мог от неё избавиться: она приклеилась, не убрать. В какой-то момент всё ухудшилось настолько, что я издал короткий смешок, чем и обобщил то, что неощутимо колышется внутри.
Я веду себя, как ребёнок, право.
Я прямо чувствую ямочки на своих щеках, как они углубляются, что я даже могу их ощупать.
Как же хочется внять запах такой панорамы, испытать на себе, каково это — сливаться с закатом. Впереди лишь маленькие облака да россыпь намечающихся звёзд — редких гостей городов и ярких центров. Каким бы ни был человек, он заслуживает хотя бы раз узреть это чудо. Может, тогда бы Проводникам не было применения, от нас бы избавился мир, не принимающий добровольно обратный Мрак, находящийся в пустом месте, где нет ничего, кроме других Проводников.
Смотрю вперёд и дивлюсь, как живые легко бросают такие места, махают ручкой ради исполнения мечты, цели жизни. В этом действительно преобладает ирония, однако на ней ведь и держится человечество, до сих пор заключающее себя в удобную и многофункциональную коробку.
Вдохновение вдохновением, романтика романтикой, но скоро мне придётся встать и побрести назад, к моему любимому кусаке Рю и его разногласиям с внешним миром (вот бы этим всё заканчивалось), да и не только. Не ограничивается малец на малом.
Давненько я не был так расслаблен. Конечно, начальник мой меня не бережёт, не ценит, а мне работай. Дайте мне хоть денег. Они мне не нужны, но от любой оплаты я бы не отказался. Когда работаешь за бесплатно двести лет, в голове мелькают кое-какие обиды по этому поводу. А так, я не слишком зол, чтобы менять определённый устав, мне лишь поближе к таким местам — живописным.
Но моя радость длилась недолго, а может, и в самый раз.
— Я только лёг. — А что, я тоже могу вести себя, как вечно бормочущий старик.
До меня доносились шаги, вернее, шелест, исходящий от мягкой поступи. Даже не глядя на человека, я целиком уверен, что за мной пришёл Рю.
— Куросава, дай ещё пять минут, — мой голос стал бархатным, и я был рад, что даже тело-глина прониклось пейзажем. Приятный баритон, я бы разговаривал и разговаривал.
Ответа так и не последовало, но зато, когда Рю осмотрел меня всего, непонятно для меня хмыкнул. Стыдно или неудобно мне должно было стать из-за прихода клиента — без понятия. Да и не время думать нынче о подобных мелочах.
— Не дождёшься, старик двухсотлетний.
И с этими словами Рю аккуратно сел возле меня навстречу закату и повалился на меня головой, попав прямо поперёк живота.
— Молчи, — Рю натужно выдохнул. Мой вдох, по сравнению с его, — детский лепет.
Сердце его билось быстрее из-за подъёма на холм, Рю свободно лёг на меня, не поинтересовавшись, не против ли, собственно, я. Это было так диковинно, что я аж рот открыл в немом вопросе. Чтобы Рю, и обнаглел!.. О нет, беру свои слова назад. Куросава может быть наглым. Его манера кричит о том, что мир ему чем-то задолжал. Но сейчас не об этом, ибо для меня важнее убедиться, в порядке ли мой любимый клиент, и он, скажем так, ранее был не в духе. Как будто упав, он стал спокойнее.
Но почему именно на меня? Кругом полным-полно места. Однако, признаюсь, крайне приятно, что выбор Куросавы пал на меня, что бы это ни значило, какой бы контекст не находился в светлой головушке мальца.
— Мне молчать по поводу…
— Понимай, как хочешь, — отныне и навсегда я убедился, что голос у Рю твёрдый сам по себе. Даже любуясь закатом, он говорит чётко, не лениво.
Снова вздох.
— Отлично, очень щедрый подарок от тебя, дорогой Рю, — звучало вальяжно, не спорю, но на это и был расчёт.
— Не называй меня по имени.
— Как пожелаешь. Не скажешь почему?
Сначала Рю немного помолчал, после чего с новой силой накалил личный интерес.
— Не твоё дело.
— Пф, очень на тебя похоже. Не удастся мне из тебя вытянуть маломальски конкретики. Вот и приходится копаться там, где не надо, — это предложение я произнёс настолько тихо, насколько смог. Почему просто не замолкнул? Да потому что незачем выделываться. Я всё-таки отличаюсь от Куросавы, и пусть он чему-нибудь от меня научится, а то ведь все мои старания пойдут насмарку.
Мне чертовски нравятся и вид, и спутник, по-хозяйски улёгшийся на мне. Кажется мне, это не подходит для воспитанного и умного японского мальчика.
Слева от меня — рисовые террасы, заполонившие огромные участки земли. По-моему, эти холмы больше походили на горную долину, где на каждой ступеньке было своё озерцо, зеркальной воды лужа, отражающая то ли травянистый зелёный, то ли блестящий голубой, выглядывающий из-за уходящих вдали облаков.
Справа — та самая панорама с бесчисленными крапинками цветов радуги. Подобно разобравшемуся калейдоскопу, настоящему витражу.
А на животе разлёгся непростой мальчишка, ищущий в жизни смысл, хороший конец, но никак не способный достигнуть его, будучи на привязи у совершенно чужих людей, указывающих, что ему делать. Каковы бы ни были методы Рю, с его точки зрения это единственный способ защититься: укрыться куда подальше. Вина в этом его так же есть, но я бы выбрал другой вариант, чтобы оправдать маленького мальчика, стучащегося изнутри заточившего его тела. Я представляю внутренний мир Куросавы жестоким, больным, с толикой гнили, черноты, лучиков и серости на фоне. Есть просветы. Получается абстракция. Я её ни за что не разгадаю за пару ничтожных часов, да что там, минут. Хочется лишь пожелать спокойствия Рю после смерти.
Ох, я как-то спешу.
— Что ты чувствуешь, Куросава? — улыбка приползла назад, на своё законное место.
Опять ожидание. Претворяйся сколько хочешь, дорогой Рю, но я задался целью раскопать ещё фактов о тебе, и я добьюсь этого, чего бы мне это ни стоило.
Ты не представляешь…
— Я чувствую, что твоё тело при дыхании не поднимается… Оно не бьётся. — Куросава резко допонял это для себя. Надеюсь, до конца. Теперь нет необходимости доказывать это.
Он напрягся, через секунд пять снова опустился на меня, но уже с большей осторожностью, чем до.
— Я тебя предупреждал, Куросава, — согнул уголок губ, хмыкая. — Я — глина, ничего не поделаешь.
— Минусов в этом тоже нет, как по мне.
— Ты в этом так уверен?
— Определённо.
— И верно.
— Что, так быстро? — с издёвкой бросил Рю. Я нутром чувствую, как он выгнул бровь.
— А чего переубеждать тебя? На это всей жизни не хватит, — я хмыкнул, раскидывая руки по бокам.
— Ты знаешь меня не больше дня. — Он что, пытается переубедить меня? — Откуда уверенность в том, о чём ты мне говоришь?
— Предчувствие.
— А, предчувствие, тогда ладно, я тебе с этого момента верю. — Не чувствуете, чем запахло? Появилась примесь чистого родника, природная сладость и десертная ложечка незаменимого везде и во всём сарказма!
— Вот я тебе верю, — парировал я.
— Алистер, не будь дураком, ты вроде немолодой, должен был получить от мира по полной программе.
— Во-первых, сегодня я не один раз получаю такой комплемент «немолодой». Это вообще что такое? Мне двести девятнадцать лет. Не то чтобы «немолодой», а либо в расцвете сил, либо в конец старый. Тебе решать.
— Не то и не другое. Ты что-то среднее, — Рю поводил пальцами по воздуху, отмечая расположение звёзд.
— Так меня ещё не оскорбляли.
— Приятно, что я первый, кто сделал тебе комплимент. Ты средний и исключительный. Если смешать, получишься ты. Именно поэтому я так быстро согласился обращаться к тебе на «ты». Всё равно, кем тебе человек приходится, кроме родителей; если он старше, то тут всё идёт строго. Насколько я понял, ты меня больше не увидишь, так что, почему бы и нет.
— Ты же меня не уважаешь?
— Наполовину.
Разговор у нас тёк своим чередом. Мы нашли свой лад, никто друг под друга не подстраивался. Рю было легко — впервые за сегодня, — и мне тем спокойнее. Его неверие насчёт того, что завтра не нагрянет, мне абсолютно понятно. Жаль, что лишь мне, ибо хотелось бы, чтобы Рю успел оставить свой след. Прощальный след.
— Ты не хочешь что-нибудь сделать напоследок? — я невинно поднимаю голову, желая собственными глазами узреть, как он будет отвечать на этот вопрос. Нужна мимика.
— Не начинай, а, — мои ожидания рухнули, как и всё, что касается этого сухаря-клиента.
— Тогда представь, что перед тобой последний закат в твоей жизни. Что тогда?
Я никогда не теряю надежды. Вот такой я странный.
— Подумай хорошенько, я пока немного вздремну, — я согнул руки в локтях и подложил под затылок, грузно вздыхая. Сейчас попритворяться можно, ситуация довольно подходящая.
— Чего тут думать, всё предельно ясно.
— Хорошо, я понял, воображение у тебя развитое…
— Алистер.
Я всегда замираю, когда он зовёт меня по имени. Оно приобретает оттенок, который я не могу описать вслух. Куросава, как мне кажется, и коверкает моё имя, и придаёт ему ироническую нотку, отчего-то грустную нотку. А ещё в смешении с японским акцентом… Мне нравится. Мне очень нравится.
— Я бы забрался вот на тот высокий холм, — Рю показал мне вперёд, где была ровная дуга, которой касался яркий жёлтый круг, напоминающий молодой одуванчик, — и упал. Было бы лучше упасть одному, но я бы унёс с собою её сердце.
После недолгого молчания и понимания его слов я легонько кивнул. Я догадался, что за сердце. Куросава как раз-таки его спрятал.
Мимика… Его мимика изменилась. Кожа будто бы ещё сильнее разгладились, и мне показался совсем мальчик. Рю помолодел на три года, если не на пять. Оранжевые блики, падающие прямо в его чёрную радужку, окрашивают в цвет дорогого коньяка. В его глазах заходил закат. Я, будучи неживым существом, похоже, испытал на себе алкоголь, обжёгший горло. Я стукнулся затылком о землю — прошелестела трава.
— Работа моей жизни, которую я выстраивал с того дня, как родился, находится в её сердце. Это самая главная часть её тела. Занялся серьёзно этой работой я два года назад, а остальное… набирал материал, — Рю поморщился, но та детская молодость не сходила с его свежего лика. Оно окрыляло получше заходящего солнца. — Даже не знал, что материал я собирал так долго. Пришла пора менять всё кардинально. Мир способен стать лучше, но не в наши дни.
— Это ведь то, о чём я думаю? Истина — один, ложь — ноль?
— Почему ты не глупый?
— И всё, что ты внёс в сердце любимой, — работа всей твоей жизни.
— Легче, когда люди вокруг тебя глупые, — Рю по-настоящему вздохнул и прикрыл веки.
— Но заметь, я не вытаскиваю из тебя силками информацию.
— Ах, точно, «вот и приходится копаться там, где не надо». Я правильно повторил? Ничего не забыл?
На этом месте я хочу покраснеть. Представим, что я так и делаю.
— Мне плевать. Главное — делать всё по совести. У тебя она, видимо, молчит, так что не парься. Все мы выживаем, как можем.
— И у тебя совесть чиста? — я уже просто лежу и ощущаю тёплые жёлтые лучи, падающие на щёки. Это всё так по-детски, что со мной ныне происходит, но мне правда хорошо. Впервые за бесчисленные, тянущиеся годы.
— У всех она запачкана. Это ты такой особенный.
— Оу, это что, комплимент? — и снова эта глупая улыбка. Повезло, что маска скрывает мои глаза. Насколько я знаю, в них отражается абсолютно всё, что напало на человека в данную секунду.
— Не льсти себе. Это было простое замечание, — он попытался свернуть налево, но мне-то известно, что вылетевшее из уст Куросавы Рю никогда не может оказаться простецким «замечанием».
Я подвигался, чем переместил худое тельце Рю от бока на землю (как его ветром не унесло?) и снова принял свободное положение. Право, я будто отдыхаю. Или прохлаждаюсь. Но я же вместе с Рю и общаюсь с ним, так что не о чем мне куковать. Рю, ты там полежи немного слева, а я не буду тебя трогать. Если парень не отстанет и пойдёт напролом, то прав был Ямамото. И тем более жестокой будет судьба Куросавы.
Рю, когда скатился с меня по скользкой травке, опёрся руками на землю и занял своё прошлое положение, выгоняя меня с моего же пальто. На этот раз он всё-таки заметил и тронул золотую цепочку у меня в кармане жилета, затем перебирая звенья. Я смотрел на это действо, и что-то схватило меня верёвкой и утянуло. Я сглотнул.
— Ты хранишь такое старьё? — в шутку заприметил Рю и повернулся ко мне, ложась на живот.
— Да, храню, — я вытаскиваю идеально круглые часы и открываю.
— У них время неправильное.
— Вижу.
— Так зачем?
— Для красоты. Я выгляжу солиднее, когда с ними, — и для убедительности поправляю белую маску.
— Ты в курсе, что выглядишь, точно бароном раньше подрабатывал?
— Что, правда? — а теперь представьте, что я выпучиваю глаза. Очень правдоподобно получается, придётся заметить.
— Да ну тебя, — Рю перевернулся на спину. И как же без моего бока? Как же иначе? Никак.
— Куросава, я про то, что копаюсь, где не надо. Ты не хочешь извиниться перед отцом?
Из безмятежного моложавый и свежий лик Рю посерьёзнел и затвердел в одном выражении. Честно, я не хотел предавать его воспоминаниям, но не все пункты нашей работы таковы, что мы их выполняем по собственной воле. У меня нет выбора, когда дело заходит до клиента. Мне приходится действовать по предписанию, оставленному всем нам, Проводникам. Пусть Рю поймёт это. Я что… оправдываюсь?
— Мой отец умер.
Я замер.
— Поздновато с извинениями, — Рю обратился на солнце. Не представляю, у кого могут быть красивее радужки, чем у Рю. На них тает свет.
— Да уж…
— И с этим совесть моя отключается. Так должно было случиться, но рано, по-моему. Я почему-то надеялся, что он поживёт подольше. Его смерть почти ничего не сделала нашей семье. Траур длился короткое время, короче, чем положено.
— А мать? Что с ней? — похоже, никого из нас не смущало, что я затрагиваю чужие личные темы.
— А с ней всё хорошо, она тоже служит семейному бизнесу, в главном офисе. И для меня готовит место, — он замолк, обдумывая следующий ход. — Поэтому траура было мало: переделывали документы. И бабушка написала завещание. И другие. Я не считаю, сколько их. Как будто я мечтал нажиться на смертях родственников. Уже какой-то ужастик.
— А если бы существовала возможность поговорить с отцом, то что бы ему сказал?
— Знаешь, меня не интересует ни то, откуда ты взял отрывки из моей жизни, ни то, что ведёшь надо мной допрос. Мне нужно лишь знать, что ты всё врёшь. Признай — я отвечу.
Настал мой ход, но кто же знал, что я по своей воле его не приму. Можно пропустить ход?
— Я не вру, в этом ты можешь быть уверен. И не совру. Следовательно, я не отказываюсь от своих слов.
Я лишь уклоняюсь от чистой, белоснежной правды.
— В таком случае… Я бы ничего ему не сказал.
— Прости, Куросава, но, подожди, — я поднял корпус, складывая ноги по-турецки. Рю был недоволен моей новой позой и повторил за мной. Какое же у него недовольное лицо, о боги. Он только через силу уставился на меня. — Я не пойму тебя. Ты должен хоть…
— Устраивать истерики, отрицать кричать, обвинять всех и вся?
— И не так хотел продолжить, но суть уловил. Частично. — От того, что я не способен разложить по полочкам свои всеобъемлющие думы, я не продолжил. Меня распирало от стен, не позволяющих высказаться.
И в самый неподходящий момент я понял, что Рю посмотрел как раз-таки за эти стены. Оказывается, не только свет тает на нём. Пусть отвернётся и больше не смотрит на меня такими глазами. Эта внезапная чернота воззрилась на меня безжалостно, не отпуская. Он без какой-либо помощи и подручных средств мог вытащить из меня информацию, притом не стараясь.
— Расслабься…
Рю подался вперёд ко мне и вдруг на миг расширил глаза. Указательным пальцем поднял обратно мою отвисшую челюсть. Послышался глухой стук зубов.
— Слишком много думаешь. Или привык? — Рю ухмыльнулся в своей манере, острый уголок губ превратился в красивую линию.
— Наверное.
А после моего (невероятного) «наверное» он легонько толкнул меня. Я в какой уже раз за этот вечер упал на своё пальто в неведении, что же меня ждёт далее.
— Ты завтра уйдёшь? — прозвучало близ моего бока. А как же иначе?
— Что, скучать по мне будешь? — я в намёке изогнул бровь.
Произнёс я это в шутку, но после уже подумал о себе. Не то чтобы я принимал эти слова за правду, относящуюся лишь к Куросаве, но вдруг вспомнил о своей части, неком пункте миссии, которую я должен буду окончить. И не буду напоминать, что это будет нужно сделать без запинки и без задоринки.
— А кто тебе сказал, что не буду? — он повернулся лицом ко мне. Меня захватил данный жест, обращённый исключительно для меня. — Шучу.
— Плохой ты, — буркнул первое, что прилетело в голову.
— Тут не поспоришь.
Рю встал с меня, отряхивая и без того чистые джинсы.
— Ты куда? — я как-то спешился.
— Да кто его знает, — и пожал плечами, мол, забудь про моё существование.
Он опустил руки, точно тряпичная кукла, и побрёл прочь от меня. Без понятия, хотел ли он, чтобы я опустил на них взгляд, но я это непременно сделал, ибо в противном случае бы не увидел зажившие порезы на внутренней стороне локтя. Они были неровными, но видными, несмотря на тень, окутавшую промежуток кожи. Да, руки у него тонкие, и сам он худой, может, это не от природы?
Я было хотел подозвать его, но не стал. Пришла на ум мимолётная мысль, что таким образом я испорчу красивый момент, и особенно Рю это не придётся по душе. Он не захочет возвращаться.
Я смотрел ему вслед и не до конца понимал, а что же я творю. Сейчас. Верно, я специально поднялся на холм и далеко не напрасно потратил время, дорогое и ему, и мне. Я надеялся, что он поднимется за мной, но не был уверен, действительно ли произойдёт встреча. Это был мой шанс скрепить всё ранее узнанное и собрать старательно разобранный и раскиданный по разным углам пазл. Я им воспользовался. И что теперь? Что-то я предвкушал иной разговор.
Я полагал, что помогу Рю закатить истерику, заоткровенничать, раскрыться. Мой план заключался в том, чтобы вывести Рю на эмоции.
Я бы поступил как глупое животное.
И всё-таки не зря я сюда забрался. Рю показался мне — тот, живой Рю, — и я признателен ему за это, хотя до конца не понимаю почему.
Думы думами, но, убрав пелену, окутавшую моё тело, я запечатлел заход солнца. Это было прекрасно, изумительно, тонко, повсюду сверкал чистый синий с голубым. Но всё равно сегодняшний закат располагается на втором месте по красоте, ибо на пьедестале стоит беспардонно покинувший меня парнишка.