Хоть наёмник и не любил сырость, но не мог не признать, что шагать по тракту после дождя всегда приятно. Свежо, прохладно, главное – не угодить в лужу, благо их было не так уж много. Чем дальше он уходил от трактира, тем ярче становились воспоминания. Разговор с трактирщиком надавил на давно зажившую рану, отчего та снова начала болеть. И эта глухая боль снова не давала покоя.
Самое начало войны Таринор застал в составе наёмничьего отряда «Чёрные вдоводелы». То было сборище пары дюжин беспринципных ублюдков, которые, пользуясь неразберихой военного времени, грабили крестьянские посёлки и рыбачьи деревушки в Южном крае. По сути, они были настоящими разбойниками, а после очередной перепалки по поводу дележа добычи, Таринор убедился в этом окончательно. Лидер отряда, Одноглазый Виллем отдал своим молодчикам приказ связать молодого наглеца и выдать людям местного лорда за пойманного дезертира.
И болтаться бы Таринору на виселице, если бы он, решив, что терять ему уже нечего, не поведал о бесчинствах, что творили «Вдоводелы». Конечно, пришлось несколько сгустить краски, но задуманное удалось и вскоре схватили уже весь отряд. Самому же ему предложили выбор: или присоединиться к своим недавним соратникам, или искупить вину верным служением своей стране.
Разумеется, он выбрал второе, с немалым удовольствием наблюдая, как Виллем качается в петле. «Служение стране» почему-то оказалось присоединением к мятежному войску, но Таринору выбирать не приходилось, а потому его определили в «крысиную роту» вместе с преступниками, перебежчиками и прочими, кому боги даровали второй шанс. Надолго задерживаться в такой компании наёмник не собирался, и в одном из сражений ему улыбнулась удача.
Он оказался рядом с предводителем мятежников Эдвальдом Одерингом, новоиспечённым лордом Одерхолда, который совсем недавно стал главой дома после смерти брата. Эдвальду покалечили руку, Таринор же сделал так, чтобы следующий удар не угодил тому в голову. Так он спас будущему королю жизнь и, хоть руку впоследствии всё равно пришлось ампутировать, тот был благодарен и сделал молодого наёмника своим телохранителем. Со временем отношения между ними стали приятельскими, и на очередном привале Эдвальд рассказал о причинах войны.
«Нынешний король, – говорил он, – оказал «высочайшую милость» – пожелал руки моей сестры. В юности она была влюблена в Венианора Русворта, моего шурина, давнего друга и сына островного лорда, но, увы, королю в таком отказывать не принято. Мерайе пришлось стать королевой. Трижды моя сестра приносила королю мёртвых детей раньше срока, трижды облачалась в чёрное и скорбела по ним, но всё же хранила супружескую верность. Когда боги в очередной раз даровали Мерайе дитя, короля захватила мысль, что она носит под сердцем ребёнка Русворта. Венианор порой приезжал в наши края, и мы навещали Мерайю в Чёрном замке или уезжали с ней в Одерхолд. Во время наших визитов король жутко ревновал её и пил сильнее обычного, порой напивался в собственных покоях вусмерть.
Мерайя носила дитя вот уже восемь месяцев, куда дольше, чем в прошлые года. Лекари и книжники сходились во мнении, что она должна принести мальчика. По их словам, это должно было случиться в середине весны, так что Мерайю со дня на день готовились перевести в повивальные покои, где ей предстояло провести последние недели перед родами. На этот раз король, уверенный в появлении долгожданного наследника, даже назначил турнир и созвал всех на него всех лордов Энгаты, но боги распорядились иначе.
Ещё осенью я впервые осторожно намекнул Альберту, что Мерайе лучше было бы выносить и родить в Одерхолде. Она писала мне, что опасалась тяжёлых родов, просила короля отпустить её в родовой замок, но тот не желал её слушать. Моя мать рожала меня три дня, но мы с ней оба остались живы, поэтому я был готов доверить жизнь сестры нашим повитухам, как никому другому.
Чем ближе подходил срок, тем настойчивее я предлагал это королю, но он всякий раз был непреклонен. Ревность затуманивала его разум, он хотел видеть ребёнка сразу после родов, но не соглашался ни отправить жену, ни ехать вместе с ней. Я слышал от него множество отговорок. И о том, что дорога станет Мерайе в тягость, и что от холодов она потеряет дитя… Бред воспалённого ревностью разума.
И вот, ранней весной, едва сошёл снег, роковое известие застало меня врасплох. Роды Мерайи начались раньше времени и оказались слишком тяжёлыми, их пришлось принимать прямо в её покоях. Тогда бестолковые повитухи Чёрного замка и предложили королю страшный выбор: спасти жену или иссечь ей чрево, чтобы сохранить дитя. Безумец выбрал второе, но мальчик не прожил и дня. По словам лекарей, дитя родилось слишком слабым, потому что появилось на свет раньше положенного срока, но я уверен, король сам убил ребёнка в порыве ревности. В волосах мальчика ему почудился тот самый рыжий цвет, что и у Венианора Русворта. Потом по стране пошли сплетни, будто бы Альберт Эркенвальд забил или задушил не то жену, не то ребёнка собственной короной. Глупый слух, но я не стал его опровергать. Чем большим чудовищем считают короля, тем лучше.
Если бы король послушал меня, Мерайя была бы жива, а возможно в живых остался бы и ребёнок… Чёрт возьми, моего деда поднял на клыки дикий кабан, так лекари Одерхолда поставили его на ноги за пару недель! Но нет, Альберт Эркенвальд был непреклонен, тем самым обрекая на смерть и мою сестру, и её дитя.
Я немедленно отправился в Чёрный замок. До сих пор помню этот день. Он оправдывался, говорил, что всегда любил её, что желал ей только лучшего. Тогда я сказал себе: такой отвратительный лживый безумец не заслуживает того, чтобы быть королём, и отправился в Одерхолд собирать войска. Моя сестра мертва по его вине, а он продолжает жить как ни в чем не бывало! Клянусь жизнью, Таринор, он ответит за всё!» – говорил Эдвальд, трясясь от злости.
Через полтора года, спустя месяц осады Энгатара, когда в столице королевства начался голод и стало очевидно, что Империи его не удержать и не победить в этой войне, король предложил переговоры. Тогда Таринор впервые увидел Альберта Эркенвальда вживую, и тот совсем не был похож на чудовище, о котором говорил Эдвальд. Ему было немногим больше пятидесяти, но он оказался худым, измождённым и почти полностью седым. Когда король заговорил о Мерайе, на его глаза навернулись слёзы, а взгляд наполнялся таким бесконечным отчаяньем, что наёмнику стало по-настоящему жаль его.
Неделю спустя городские ворота отворила городская стража, а врата замка открыл лично командующий гвардией Вельмор Скайн. То, что произошло дальше, крепко врезалось в память Таринора. И не проходило ни дня, когда бы он не сожалел о случившемся. Мать лорда Одеринга, леди Реллу, имперцы действительно оставили в живых. Племяннику же повезло меньше. Как именно его казнили, Таринор не знал, но в народе ходили страшные слухи.
Теперь же, семь лет спустя, наёмник шагал по дороге на восток, надеясь, как и прежде, что ему подвернётся жирный куш. Воздух пах влажной землёй и прелой листвой, оттаявшей из-под недавно сошедших сугробов. Весна в Энгате всегда была временем противоречивым. Земля освобождалась от снежного покрывала, дни становились длиннее и теплее, а жизнь королевства, будто бы уходившая в зимнюю спячку, пробуждалась ото сна и закипала с новой силой.
Однако пробуждалась не только природа. Леса и рощи наводняли разбойничьи шайки, чьи осенние запасы подходили к концу и вынуждали их вновь выходить на большую дорогу, подстерегать одиноких путников и торговые обозы, что пожалели денег на достойную охрану. К тому же, будто бы разбойников было мало, крохотные деревушки и фермерские поселения становились лакомым кусочком для оголодавших за зиму гоблинов, которые покидали свои подземные убежища в надежде утащить козу или разграбить амбар.
Благодаря всему этому Таринор почти никогда не оставался без работы. Порой он нанимался на службу к рыцарям или лордам, но никогда не задерживался у них надолго, чтобы не оказаться между молотом и наковальней, будучи втянутым в дрязги благородных господ.
Порой наёмников, скорчив презрительную мину, презрительно называли «продажными мечами», говорили, что их стезя окрашена серым, цветом пыли и стали. Однако Таринора такая жизнь вполне устраивала, хоть он бы с удовольствием добавил к этим атрибутам ещё и серебро. Потому как, хоть дорожная пыль и звон стального клинка в самом деле повсюду сопровождали наёмного воина, однако жирный куш мог неожиданно свалиться даже на него.
Так и случилось прошлой осенью, когда Таринор попал на службу к одному небедному рыцарю, сиру Родрику Освинду. К несчастью, тот был большим любителем выпить. А спьяну он порой похвалялся, будто ему случалось посещать опочивальню самой Кайленны Бруквелл, молодой супруги старого лорда Нормана Бруквелла из замка Весенний родник. И будто бы всё богатство молодого рыцаря происходит от того, что он чертовски хорош в любовных делах. Кого-то из его недоброжелателей, быть может, даже самого лорда Бруквелла, эти слухи особенно задели, и хоть наёмничий меч надёжно прикрывал рыцарю спину, от яда, незаметно подмешанного в кубок с вином, уберечь он никак не мог.
Таринор же поспешил убраться, чтобы не быть втянутым в очередную тёмную историю, и направился на запад, в портовый город Гирланд, жемчужину Золотого берега. Там он устроился охранником в «красный дом», как повсюду в Энгате было принято называть бордели, где провёл весьма сытую зиму. Теперь же, по весне, он отправился на восток по известному и исхоженному не один раз Золотому тракту. Здесь-то вчерашним вечером Таринор и застал злосчастный дождь, спасением от которого стал этот кстати подвернувшийся трактир.
Так, погружённый в воспоминания и размышления, Таринор брёл, пока солнце не начало припекать. Он развязал куртку, достал фляжку промочить горло, но в рот упало лишь несколько капель. «Эх, надо было в трактире воды набрать. Обратно идти уже далековато, но здесь должен быть какой-нибудь ручей», – подумал он, глядя по сторонам.
По правую руку от него лежали холмы, успевшие покрыться густым разнотравьем, слева же темнела Северная пуща, что тянется на запад почти до самого моря. Ближайшая речная переправа на западном тракте, как помнилось наёмнику, будет ещё ой как нескоро. Быть может, стоит лучше смотреть по сторонам? Вдруг обнаружится какой-нибудь незамеченный ранее ручей или озерцо, что питают тающие горные снега.
Милю спустя Таринор заметил вытоптанную тропинку, ведущую в лес. «Просто так от тракта тропинка в лес не отходит», – решил он и не прогадал: через десяток шагов отчётливо послышалось журчание воды. Эти звуки ещё сильнее пробуждали жажду, заставив ускорить шаг. Наконец, тропинка пошла со склона, и впереди показался ручей, поросший густыми зарослями ежевики по берегам. Вода умиротворяюще журчала между камней и даже на вид была так чиста и прохладна, что Таринор первым делом решил сначала вдоволь напиться, а только потом наполнить фляжку. Он положил сумку с привязанными к ней ножнами рядом и встал на четвереньки, чтобы зачерпнуть освежающе-холодной водицы. Чистой, ещё по-зимнему свежей.
Едва наёмник успел подумать, что звук бегущей воды – должно быть, самый успокаивающий душу звук на свете, как вдруг из-за спины донёсся шелест и треск. Таринор потянулся было к мечу, но внезапно получил удар в живот. Дыхание тут же перехватило, а по телу разлилась тупая боль. Ещё один пинок в бок, от которого на мгновение потемнело в глазах, и наёмник вновь оказался на ногах, только на этот раз не по своей воле.
Секунду спустя он обнаружил, что его крепко держат двое дюжих оборванцев, и что с заломленными за спину руками у него нет ни единого шанса добраться до меча. Послышался смех и присвистывание. Из-за ближайших деревьев вышел ещё один с перекошенным носом, за ним лысый в накидке из беличьих шкурок и двое с чёрными кучерявыми бородами и дубьём в руках. Следом появились ещё двое: один тощий в монашеской одежде, а другой, напротив, широкоплечий громила с круглым щитом без герба, привязанным к брюху. Разбойничья засада удалась.
– Говорил же, какой-нибудь дурень клюнет, – весело сказал один из тех, кто держал наёмнику руки.
– Ну, Уолт, если б твоя затея не сработала после того, как ты все уши нам прожужжал, я бы сломал тебе нос, – ответил один из бородатых. – Но теперь я даже готов звать тебя «Уолт Голова»!
– Заткнись, Тим, – огрызнулся лысый, подходя ближе. – Я в последний раз слушаю болвана Уолта. Если бы не он, мы бы устроили бы засаду на дороге и нашей добычей стал бы торговый обоз с жирными толстосумами, быть может даже без охраны, как тот сапожник. А так – нам попался не пойми кто. Ты ж не торгаш? – обратился он к Таринору и тут же сам ответил на свой вопрос. – Конечно же нет. Не похоже, чтоб у тебя деньги водились. Хотя… Гляньте-ка, он с мечом да с поклажей. Выпотроши-ка его сумку, Тим, будь полезным в кои-то веки.
Тот, кого назвали Тимом что-то пробурчал и принялся вытряхивать содержимое наёмничьей сумки.
– Нет там ничего полезного… – прохрипел Таринор, но удар под дых оборвал его на полуслове.
– Заткни пасть, не то зубы выбью! – рявкнул лысый. – Ну, чего там в закромах?
– Фляжка! – воскликнул Тим. – Серебро?
– Олово, – сдавленно ответил Таринор.
– На пуговицы пойдёт… Верёвки, сухари какие-то, а это что? Будто бы мясом пахнет. Ну-ка… Тьфу! Сапожную подошву прожевать легче, чем эту дрянь… О, ножик! Заберёшь, Роб?
– Отдай братцу своему, мне мой дороже. Что-то ещё?
– Кремень с кресалом себе заберу. А это что ещё за барахло? – Тим поднял квадратную монетку и обратился к Таринору: – Эй, ты, это что такое? Амулет?
– Ага, – отозвался тот, с трудом совладав с дыханием, – я могущественный колдун и наложу на вас всех порчу.
– Смотри в штаны не наложи, сказочник, – один из державших Таринора вывернул ему руку ещё сильнее. – Будь ты колдуном, не попался бы на такую глупую удочку, что предложил Уолт. Вытоптать тропинку к ручью и в кустах сныкаться, ха! И ведь сработало, кто бы мог подумать!
– Ну так что это за штуковина? – не унимался бородатый.
– Монетка на удачу, из дальних стран, – стиснув зубы ответил Таринор.
– Не помогла тебе она, – вздохнул лысый, неумело изобразив сочувствие.
– Может, я вам денег дам, а вы меня отпустите?
– И много ли у такого, как ты денег?
– Завалялась пара монет. Там, в кармане сумки.
Тим, пытавшийся выудить из опустевшей сумки ещё хоть что-нибудь, пошарил рукой во внутреннем кармане и обнаружил перевязанные тесьмой карты да несколько монет.
– О, картишки! – расплылся он в глупой улыбке. – Вот это удружил! Будет, чем заняться. Что тут у нас? Пять маренов? Не густо.
– Что ли отпустить тебя за пять серебряных монет? – задумчиво проговорил лысый, почесав подбородок, и тут же сам себе ответил: – Не-а, не пойдёт. Хоть меня и зовут Добрый Роб, но даже моей доброте есть предел. Обычно я беру выкуп и отпускаю с миром. Иначе кого нашему брату грабить, если всех перебьют? Но, чую, ты наверняка разболтаешь, что мы на тракте засели, не иначе. Стало быть, придётся от тебя избавиться. Но сначала взгляну на твою железку…
Таринор, собрав оставшиеся силы, попытался было вырваться, но получил пинок в ногу и упал на колени. Лысый разбойник вытащил меч из ножен, провёл грязным пальцем по клинку и присвистнул.
– Ишь какой! А ты никак рыцарь? Нет, на рыцаря ты не тянешь. А может, наёмник? Или вовсе меч стащил у кого? Ну да это уже не важно. Я, знаешь ли, жутко не люблю краж. Это как-то несправедливо, – Роб обернулся, и остальные встретили эти слова смехом. – Но вот если я тебя сначала убью, а потом заберу меч, то это уже будет не гнусное воровство, а благородный разбой. Сам посуди – сколько историй о благородных разбойниках, а сколько воспевают воров? То-то же. Или всё же отдать тебя Кистеню? По глазам вижу, ему не терпится сделать из тебя отбивную. Он на прошлой неделе одного бедолагу голыми руками так отделал, места живого не осталось.
Услыхав это, громила с пластиной на животе отрывисто захихикал и похрустел кулаками.
– Роб, заканчивай с ним уже, – прогнусавил тот, чей нос был сворочен набок. – Ещё лагерь ставить, костёр разводить, да и пожрать не мешало б чего изловить. От этой тухлой капусты меня уже воротит.
На эти слова разбойники понимающе закивали.
– Придумал! – оживился лысый. – Раз у тебя очень кстати нашлась верёвка, мы тебя на ней и вздёрнем! Заодно и поглядим, как дрыгаться будешь.
Под одобрительные возгласы разбойники умело связали петлю и перекинули верёвку через толстый сук дерева. Таринор отчаянно вырывался, сбивая сапогами дёрн с узловатых корней, пока его тащили к этой наспех сооружённой виселице, и даже успел сильно пнуть одного из негодяев. Но тот лишь ухмыльнулся, обнажив щербатые зубы.
– Погоди, ублюдок, успеешь ещё поплясать, – усмехнулся он и принялся надевать петлю.
– Эй, Щепка! Ты ж из монашеской братии? Заводи молитву, чтоб всё по закону было! Мы ж не сволочи безбожные.
– И то верно! Пред ликом богов и людей, Троих и многих…
Вскоре шею наёмника крепко стянула верёвка, и громила Кистень потянул на себя другой её конец. Под разбойничий хохот в глазах Таринора начало темнеть. Он пытался уцепиться ногами за ствол, но тот был слишком далеко; попытался схватиться за верёвку, но и это никак не помогло: она была чересчур тонкой. Когда ноги наёмника совсем оторвались от земли, сознание его помутилось, а звуки стали тонуть в оглушительном звоне. «Неужели, конец? – пронеслось в его голове, когда зрение почти совсем затуманилось. – Наверное, на службе у Эдвальда, всё было бы по-другому…»
– Чур сапоги его я забе… – начал было тот, что читал молитву, но фраза вдруг прервалась сдавленным стоном.
Кистень от удивления отпустил верёвку, и наёмник повалился на землю, жадно ловя воздух ртом. Разбойники затихли и, обернувшись, увидели лежащего на траве худощавого Щепку в монашеской накидке со стрелой точно между лопаток.
– Что за дьявол?! – гнусавым голосом вскричал кривоносый.
Короткий свистящий звук, и он рухнул с растерянным выражением лица и стрелой, торчащей из затылка. Роб развернулся, выставив перед собой меч наёмника. Выхватив ножи, негодяи попятились к деревьям.
– Я же говорил, Роб! Я же говорил! – залепетал кто-то.
– Заткнись! – огрызнулся лысый.
Услышав шелест за кустами ежевики, он резко обернулся в ту сторону. Меч в его руке дрожал.
– Туда! Вы двое – проверьте кусты!
– Да нет там никого, мы ж сами только что там…
– Я сказал проверьте, мать вашу!
Те, кто ещё недавно смеялись, заламывая наёмнику руки, теперь неуверенно засеменили к зарослям. Подойдя чуть ближе, один из них тут же получил сразу две стрелы в живот.
– Их всего двое! – взвизгнул Роб. – Вспорите ублюдкам брюхо!
Сразу же после его слов через куст ловко, словно кошка, перемахнул незнакомец с длинными рыжими волосами. Мгновение спустя из-за его спины появился и второй, темноволосый. А ещё через несколько секунд тот, кого звали Уолт, выл и корчился на земле, истекая кровью. Для Таринора не было секретом, что в Северной пуще живут эльфы, но он никак не ожидал встретить их так близко от тракта.
Когда ещё один разбойник упал замертво, здоровяк с щитом на пузе вооружился кистенём и принялся размахивать перед собой, что есть мочи. Смертоносное оружие рассекало воздух, не давая эльфам подойти ближе, а двое оставшихся негодяев принялись осторожно обходить эльфов сбоку.
Вдруг один из разбойников сделал выпад в их сторону, но остроухий успел встретить его, и острое лезвие перерезало бедняге шею. В этот самый момент эльфа поразил кистень, отчего тот вскрикнул и упал, держась за руку. Тем временем его спутник расправился со вторым разбойником и сумел проскользнуть по влажной траве между ног здоровяка с кистенём. Молниеносным движением эльф вспорол громиле промежность и вонзил меч ему в бок. Разбойник взревел, но перед тем, как упасть, отшвырнул противника в сторону, ударив о толстый ствол векового дуба, отчего тот выпустил оружие из рук.
К отброшенному тут же подскочил лысый Роб. Он неумело замахнулся, метя в безоружного эльфа, явно желая опробовать наёмничий клинок в деле. Таринор, успевший уже подняться на ноги, подобрал чью-то дубину, в мгновение ока оказался возле Роба и что было сил ударил того прямо в ухо. Разбойник без единого звука повалился на землю.
На лице эльфа читалось изумление. Он даже не сразу подал Таринору руку, когда тот хотел помочь ему встать. Землю вокруг устилали тела мёртвых и израненных людей. Слегка пошатываясь, темноволосый эльф достал откуда-то изящный нож, взял Роба за волосы и молниеносным отработанным движением перерезал ему горло. Ни один мускул на лице эльфа не дрогнул, а когда он поднял взгляд на Таринора, тому стало не по себе. Наёмник обернулся на сдавленные захлёбывающиеся стоны и увидел, что второй эльф проделывает то же самое с остальными разбойниками. Очень скоро у ручья осталось всего трое живых – двое остроухих и неудавшийся висельник.
Темноволосый эльф огляделся в поиске меча. Причудливое оружие лежало неподалёку и Таринор успел разглядеть его внимательнее. Удивительно, но клинок будто был выточен из дерева, а гарда представляла собой плотно переплетённые ветви. Предназначенные для него ножны на поясе остроухого выглядели свитыми из виноградной или хмельной лозы, как и та, что сеткой покрывала его грудь и живот поверх одежды. Эльф подобрал меч и взглянул на Таринора.
– Эй, я не с ними, просто спустился к ручью, меня и сцапали, – поспешил объяснить наёмник. – Вы ведь меня понимаете? Говорите по-людски?
– Я понимаю, – ответил темноволосый эльф и спрятал меч в ножны.
В его речи слышался сильный акцент: говорить на энгатском ему явно приходилось нечасто.
– Мы следили за ними. Видели, как тебя схватили.
– Что ж тогда раньше не вмешались? Мне едва не сломали шею! – воскликнул наёмник, но тут же добавил: – В любом случае, жизнь вы мне спасли.
– Мы не собирались этого делать. Нам нужно было выждать момент, когда они все отвлекутся на тебя. Не могли напасть раньше.
– Уж и на том спасибо, – с укоризной проговорил Таринор.
– Ты тоже спас меня от гибели, хотя мог этого не делать. Благодарю тебя.
Рыжеволосый эльф сказал что-то с усмешкой. Наёмнику нечасто доводилось слышать эльфийскую речь, но она всякий раз напоминала ему свист ветра или шелест листвы. Услышав эти слова, первый улыбнулся и спросил: – Как твоё имя?
– Таринор. Я… путешественник.
– Меня зовут Нолдир. А это, – он указал на спутника, – Эрантил. Мы выслеживали их несколько дней. Злые, гадкие люди. Несли гибель животным, губили деревья, оскверняли ручьи. Лес стенал, молил о помощи, и мы услышали его зов.
– Так почему бы не позвать побольше своих? – недоумённо спросил наёмник. – Перерезали б их без труда.
– Только мы были так близко, чтобы услышать. Не было времени идти за помощью. Но Иллания не оставила нас и свела с тобой. Теперь нам пора возвращаться в лес.
– В лес? – переспросил Таринор. – Разве мы сейчас не в лесу?
– Нет. Это всего лишь… – эльф запнулся, пытаясь подобрать нужное слово, – Лесной порог. Там, куда мы идём, люди не заходят. А те, что заходят, обратно не возвращаются. Быть может, Великая мать ещё сведёт наши судьбы вместе. Да прибудет с тобой её благословение.
Эльфы вернулись к кустам, забрали оставленные там луки и скрылись среди деревьев, словно призраки. Наёмник же, оставшись наедине с мёртвыми разбойниками, для начала с удовольствием пнул лежащее рядом тело Роба. На побледневшем лице читались растерянность и удивление.
– Да, я сам до сих пор не могу поверить, что так вышло, – проговорил вслух Таринор, будто бы тот, кто ещё недавно желал ему смерти, мог услышать эти слова. На свою накидку из шкурок лысый извёл никак не меньше пары дюжин зверьков.
– Даже шкуру с белки толком снять не смогли, бестолочи, – усмехнулся Таринор. – Умели бы, глядишь, и меньше белок бы ушло, и эльфы на вас внимание не обратили. Ну, зато теперь мне будет, чем поживиться.
Первым делом наёмник вернул себе меч и принялся собирать собственные вещи, что Тим так неаккуратно вывалил из сумки. «Вяленое мясо ему не нравится… Что бы понимал, привереда!» Он подобрал квадратную монетку и подумал: «А ведь мне и впрямь крупно повезло. И ведь петлю сделали что надо – развязать уже никак, только резать. Такую верёвку извели, болваны!» Вскоре к Таринору вернулись остальные его пожитки, и он принялся обшаривать тела.
– Шайка Доброго Роба, значит? Ну, сапоги у вас и впрямь добрые, новёхонькие, – присвистнул наёмник. – Ограбили сапожника, значит? Пусть его жертва станет не напрасной.
Таринор стал примерять свою ногу к разбойничьим и, найдя, наконец, обувку по размеру, стянул её и оттёр от крови. Кого-то подобное мародёрство могло бы оттолкнуть, но наёмник не видел в этом ничего дурного. В конце концов, кто-то из них и сам хотел разуть его бездыханное тело. Должно быть, вот этот в драных сапогах, кому не досталось обновки при дележе.
Он пошарил по сумкам и кошелям разбойников и отыскал несколько серебряных монет. Пригляделся к одной из них и заметил, что вместо грифона на ней изображён орёл. Да и монарший профиль, который должен изображать короля Эдвальда Одеринг, принадлежал вовсе не ему.
– Давнишняя. Интересно, сколько они ещё будут в ходу, прежде чем грифоны повсюду заменят орлов? – пробормотал Таринор, глядя на изображение Альберта Эркенвальда. У бывшего короля уже был стёрт нос, он всегда стирался первым. Монетка немало повидала и, должно быть, прошёл не один десяток лет с тех пор, как она покинула королевский монетный двор в столичном Энгатаре. Таринор пересчитал деньги. Одиннадцать маренов.
– Почти целый огген! – довольно заключил он. – Жить можно.
Наёмник уже давно не видел монет достоинством в один огген, которые народ ещё называл «большими» или «полновесными» маренами. Они были куда больше и тяжелее простых серебряных монеток, а портрет короля на них окружали маленькие короны.
Монеты же из самого драгоценного металла, звавшиеся золотыми маренами, Таринор видел лишь однажды. Когда-то давно, ещё в войну, Эдвальд наглядно продемонстрировал разницу между лордом и простолюдином. Он вложил наёмнику в ладонь золотую монетку, а в другую руку дал мешочек с серебрянными оггенами. Круглый кусочек золота в сравнении с ним казался совсем невесомым, хотя ценность они имели одинаковую. «Эти монеты, – сказал Одеринг, – равны по весу и размеру, но всё же один золотой марен стоит двадцати полновесных оггенов, как король стоит десятков своих лордов-вассалов. Мелких серебряных маренов в одном золотом наберётся почти две с половиной сотни, они сродни рыцарям, а крестьяне так и вовсе как бессчётные зёрна во всех тех мешках пшеницы, что можно купить на один единственный золотой. Так же короли, лорды, рыцари и простолюдины. Все они люди, но люди разного достоинства».
Таринору этот пример тогда показался странным, и даже немного обидным. Вот только золотых монет после того случая ему больше видеть не доводилось: платили ему всегда серебром, обыкновенными маренами. Но, пока на эти маленькие потёртые монетки можно было купить еды, оплатить комнату в трактире, починить меч и прохудившиеся сапоги, жаловаться не приходилось.
У здоровяка Кистеня, неподвижно лежавшего с глупым выражением лица, обнаружилась деревянная фляжка с плоским дном, украшенная орнаментом в виде виноградной лозы. Сам дуболом бы такое не сделал, наверняка у кого-то отнял. Внутри что-то булькало. Таринор вынул пробку, приблизился горлышко к носу и тут же отдёрнулся от резкого запаха спиртного. Чёрт знает, что за пойло налил туда Кистень, но пить это вчистую не возникало ни малейшего желания.
Таринор бросил трофеи в сумку и уже собрался уходить, но хлопнул себя по лбу: едва не забыл набрать воды. Он спустился к ручью и, наконец, наполнил свою потёртую оловянную фляжку, заодно промочив горло. Глотать было больно, да и шею жгло огнём. Провёл по ней ладонью – кровь. Наверняка останется след. Ещё, чего доброго, за беглого висельника примут. Надо бы прикрыть чем-нибудь или хотя бы воротник поднять повыше.
С этими мыслями он вернулся на дорогу и продолжил путь, размышляя о том, как всё-таки выгодно, хоть и рискованно, порой бывает сойти с проторённой тропы.