Купец первой гильдии Семен Тимофеевич Крашенинников жил в особнячке. Немаленьком таком, размашистом. По архитектуре он был похож на дом Игнатьевых, а по оформлению… Дорого-богато. Куча лепнины, статуи у фонтана в парке, кованая решетка ворот, отсыпаные красноватым гравием дорожки — это снаружи. Золото, золото, золото — это внутри. Чтобы не тратиться на извозчика, я взял один из пригнанных на переделку мобилей. И рядом с роскошными лимузинами, привезшими других гостей, смотрелся откровенно нищенски. Нет, одет я был качественно: и ткань, и покрой, и пошив — все было на высшем уровне. Но презрительный и несколько брезгливый взгляд лакея, отворявшего передо мной двери особняка, заметил. Ну да, я ведь поверх костюма накинул плащ, чтобы не запылить и не забрызгать грязью наряд. Да и на голову нацепил клетчатое английское кепи, а не франтоватый цилиндр. В целом — оборванец. Но мне на это было наплевать, я сделал морду кирпичом и, не глядя по сторонам, шагнул через порог.
В доме было шумно. Слуги принимали одежду прибывших гостей, мужчины вели беседы в ожидании дам, а дамы в отдельной комнате поправляли туалеты и пудрили носики. И, наверняка, сплетничали. Мне ждать было некого, и я, сориентировавшись с помощью слуг, отправился в гостиную.
Прием, устроенный Крашенинниковым, по числу гостей заметно уступал памятному балу баронессы Сердобиной. Но при этом намного превосходил танцевальный вечер той же баронессы. Отличие было еще и в том, что приглашенные — кроме меня — были членами семьи. Поближе, подальше, двоюродные и троюродные дядья и тетки, племянники и племянницы… В общем, достаточно много народа. Я никого из них не знал, даже самого хозяина. Оставалось надеяться, что меня-то знают и те, кому я нужен подойдут сами.
Так и случилось. Не успел я завершить первый проход по залу, как ко мне подлетел смутно знакомый толстячок с ухоженной шкиперской бородкой.
— Добрый вечер, Владимир Антонович. Рад, что вы решили посетить наш скромный семейный праздник. Ах да, я не представился: Крашенинников Семен Тимофеевич.
— Очень приятно, — ритуально кивнул я.
Наверное, что-то такое промелькнуло у меня на лице, и хозяин дома это уловил:
— Что, не похож на купца? — рассмеялся он.
— Не слишком. По крайней мере, не похожи на лубочный типаж. Купцу полагается быть большим, дородным, чтобы борода лопатой, в хромовых сапогах гармошкой, красной шелковой рубахе, и чтобы тугая мошна была подвязана к золотой опояске.
— В красной рубахе, говорите? — снова рассмеялся Крашенинников.
— И в сапогах, — подтвердил я. — А иначе — какой же это купец?
И тут я вспомнил, где видел этого человека.
— Скажите, Семен Тимофеевич, это ведь вы давеча на ипподроме поставили сотню вместо меня?
— Вспомнили, да? — улыбнулся купец. — Было дело. Так и росту на вложенный капитал получил сто процентов.
— А если бы я проиграл?
— Ну что ж, приходится и купцам рисковать. Случается порою в зряшное дело деньги вложить. Но я был уверен в вашей победе, так что риск посчитал ничтожным.
— Приятно слышать.
— А мне приятно, что я в вас не ошибся, — вернул комплимент хозяин. А теперь идемте, я представлю вас гостям.
Меня познакомили со множеством людей, большинство из которых я не запомнил. Обратила на себя внимание хозяйка, Мария Евграфовна. Вот она вписывалась в типовой образ купчихи просто идеально: сверхдородная женщина с тройным подбородком, парой килограмм золотых украшений, цепким властным взглядом и категоричными суждениями. Познакомили меня и с хозяйской дочкой. С виду — вылитая мамаша, что взглядом, что манерами. В свои шестнадцать лет она даже начала изрядно круглиться в талии. Надо думать, годам к сорока достигнет пудов семи-восьми живым весом, а при ее росте это будет просто полная катастрофа. Нет уж, не о такой жене я мечтал.
Основным мероприятием вечера был именно обед, хотя мне он показался, скорее, пиром. Все собравшиеся прошли в большую залу, где были установлены накрытые столы, ломящиеся от разнообразных кушаний. Мне отвели почетное место недалеко от самого Крашенинникова. Не то, чтобы совсем рядом, но так, что мы могли переговариваться, не повышая голоса. Мы и переговаривались — обычный светский треп, ни слова о делах. Купеческая дочь сидела за столом напротив меня, принимала участие в общей беседе и даже, стремясь произвести на меня впечатление, продемонстрировала изрядный ум и солидное для девицы образование. Вот только взгляд… змеиный взгляд, оценивающий: целиком схарчить, или по частям. Ну и внешность, да. Не хочу жить с бочкой сала, хоть она трижды умная и деловая.
Застолье продолжалось долго, но, наконец, подошло к концу. Общество сразу разделилось на две части: дамы отправились сплетничать, мужчины — курить, играть в карты и обсуждать дела. И те, и другие спонтанно разбились на несколько групп. Я оказался в одном кружке с Крашенинниковым и еще парой серьезных мужчин. Мы расселись по диванам и креслам в небольшом алькове. Купец подозвал слугу, отдал ему короткое распоряжение, и тот через минуту принес нам по бокалу коньяка. Крашенинников совершил все полагающиеся ритуалы, пригубил напиток и выпрямился в кресле. Я тоже внутренне подобрался: начиналось главное, ради чего меня позвали на эту вечеринку.
— Ну что, Владимир Антонович, понравилась вам моя дочь? Ведь редкая умница, и в делах лучше иного купчишки понимает, — начал хозяин.
Вот как тут отвечать? Скажешь правду — обидишь, польстишь — тут же под венец наладят.
— Ум у нее имеется, этого не отнять. Но очарование молодости, увы, быстро проходит. И что потом?
— Женская красота — она как цветок: сегодня радует глаз, а назавтра, глядишь, сухие лепестки по земле рассыпались. Ум же до самой старости остается. Опять-таки, не просто так дочку отдам. Приданого положу не скупясь, ста тысяч не пожалею. Вы, я слышал, мастерскую открыли? А сможете целую фабрику поставить, дела широко повести, в нашем Тамбове всех прочих конкурентов выжить, монополию учинить. Тогда и Маннер, и сам Вернезьев перед вами плясать будут, что комнатные собачки. А то, глядишь, и на всю Рассею прогремите.
— А вы, конечно, поможете, — прищурился я.
— А то как же? Конечно, поможем.
— За долю малую?
— Не без того.
— Заманчиво, заманчиво. Но чтобы полноценные мобили строить — это не заводик нужен, а заводище. И денег не сто тыщ — миллионы нужны.
— Миллионы, да…
Крашенинников помолчал, видимо, прикидывая, как бы он вложил эти миллионы. Потом встрепенулся:
— Миллионы, это если мобиль полностью, с нуля делать. Но можно поступить иначе. Вот вы сейчас наловчились кузова делать. Возьмите патент на конструкцию кузова, покупайте готовое шасси, да монтируйте на него свой кузов. После что-нибудь еще придумаете, будете помимо кузова за отдельные деньги какие-нибудь детальки менять на свои. А потом, глядишь, и до большого завода дорастете.
Теперь настало время помолчать мне. Действительно, идея-то лежала на поверхности, но я почему-то уперся в перелицовывание старых мобилей. А ведь совсем недавно ставил свой кузов, «от Стриженова», на новый мобиль. Но купчина-то наверняка не зря тему это поднял. Рупь за сто — есть у него в этом какой-то свой интерес, и он меня к нему аккуратненько подталкивает.
— Семен Тимофеевич, не сочтите за грубость, но женитьба — дело серьезное. Жена — она ведь на всю жизнь, и в этом вопросе спешка недопустима. Кроме того, я в ближайшие два-три года жениться не намерен. Сперва надо хозяйство на ноги поставить, да капитал приумножить, а потом и женихаться. Но у вас ведь, чувствую, еще одно дело есть.
Купец недовольно мотнул головой, но моя позиция была беспроигрышной, аргументы — железные, и крыть ему было нечем.
— Есть дело, да, — начал он. Имеется некое неофициальное товарищество: я и вот эти два достойных человека. Господин Василий Трифонович Первитин (один из мужчин чуть приподнялся с дивана, обозначая себя) имеет возможность с большой скидкой приобретать шасси Форда. А господин Ефим Никонович Самойлов может по хорошей цене пристраивать готовые мобили на продажу торговцам в Москве и Санкт-Петербурге. Я со своей стороны готов профинансировать закупку шасси и продавать вам, Владимир Антонович, с разумной наценкой. И поверьте, остающаяся разница в цене вполне достаточна, чтобы окупить работы по изготовлению и установке ваших кузовов и принести вам лично неплохую прибыль.
Вот это уже интереснее. Это не попытка нахрапом подмять под себя перспективный бизнес. Это вполне приемлемая сделка. Но, наверное, надо поступить чуточку иначе.
— Звучит привлекательно, Семен Тимофеевич. Даже очень. Но только я бы хотел со своей стороны внести предложение.
— Вот как? Ну что ж, мы слушаем вас внимательно.
— Вы сами говорили, и ваши компаньоны, полагаю, с этим согласны, что мои кузова уникальны. В России, да и в Европе, и даже в Америке нет ничего подобного. Но уникальные вещи всегда стоили дорого. Так зачем же нам отдавать мобили на продажу кому-то другому и делиться с ним прибылью? Давайте откроем свой собственный салон по продаже мобилей. Для начала — один, в столице. Можно смело устанавливать цену процентов на десять-пятнадцать выше, чем у аналогичных моделей, и их будут расхватывать влет, обеспеченные господа встанут в очередь, чтобы купить мобиль, который хотя бы с виду лучше, чем у конкурента. А поскольку большинство людей оценивает вещи в первую очередь по цене и внешнему виду, то успех нам гарантирован. При салоне можно организовать специализированную мастерскую по обслуживанию и ремонту именно этих мобилей. Как вы думаете, Ефим Никонович, вам под силу такое предприятие?
Солидный господин, отвечающий за сбыт, отреагировал не сразу. Да и вообще после моей речи в алькове, где мы обосновались, наступила мертвая тишина. А я что? Я ведь не сказал ничего такого революционного, а эти трое смотрят на меня как китайцы на товарища Мао. Через минуту отмерли, переглянулись, наверняка тайные знаки друг другу подали.
— Владимир Антонович, — подал голос Крашенинников, — вы предложили замечательную, можно сказать, гениальную идею. Но нам с компаньонами необходимо ее обсудить. Покорнейше прошу меня извинить, но не могли бы вы сейчас присоединиться к гостям?
Это было понятно: мое предложение меняло всю схему предполагаемого бизнеса. Вместо того, чтобы осторожно пристроиться к кормушке с краешка, я предлагал нагло залезть в самую середину и отхватить наиболее жирные куски. Я поднялся и, кивнув потенциальным компаньонам, вышел в зал. Тема для меня и впрямь была интересна. И, главное, вполне посильна. Имеющихся денег мне вполне хватало на то, чтобы купить или даже построить с нуля кузовную мастерскую. Я не представляю, каков может быть спрос на мобили с моими кузовами, но надеюсь, что немалый, и рынок слопает все, что я на него выкину. Я в одиночку установил на мобиль кузов за один день. То есть, два работника вполне могут подготовить полсотни мобилей в месяц. А кроме того, можно и кузова для переделок изготавливать в собственной мастерской, а не заказывать на стороне.
Размышляя таким образом, я фланировал по залу, время от времени присоединялся то к мужским группам, то к женским, отвечал на обыденные вопросы относительно гонок — практически то же самое, что и на балу Сердобиной. Через какое-то время я заскучал и принялся уже подумывать о том, чтобы потихоньку исчезнуть, но тут ко мне подошел слуга и пригласил следовать за ним. Что ж, пригласил — пойдем.
Слуга привел меня к солидной дубовой двери, постучался и, получив разрешение, распахнул ее передо мной. Я вошел, и дверь мягко закрылась за моей спиной.
Очевидно, это был кабинет хозяина. Изящная мебель, дорогая отделка, да и в целом интерьер был подобран со вкусом. Такое чувство, что обстановку особняка выбирала жена в соответствии с традиционными купеческими понятиями о красоте, а кабинет — это единственное убежище ее мужа, которое он обставил уже под себя.
Вся троица компаньонов находилась здесь. Наверняка они уже обо всем договорились, и меня позвали, чтобы объявить итог этих переговоров.
Крашенинников поднялся из-за стола, прошел мне навстречу. Выглядел он как именинник, которому за один раз подарили все, о чем он мечтал.
— Владимир Антонович, мы с компаньонами обсудили ваше предложение и нашли его весьма многообещающим. А посему я предлагаю вам войти в наше товарищество со своим паем.
— Но ведь, насколько я помню, вы говорили о том, что ваш союз несколько э-э-э… неофициален.
— Да, было именно так. Для реализации первоначального плана иного бы и не потребовалось. Но ваша идея сулит значительные прибыли. Намного большие, нежели мы рассчитывали получить изначально. Да, имеется некоторый риск, но мы решили на него пойти. Завтра же зарегистрируем паевое товарищество и начнем действовать.
— Каков размер пая?
— Тридцать тысяч рублей.
— Хорошо, такие деньги у меня есть. Но давайте обсудим ваш план более детально. Раз уж я рискую капиталом наравне с вами, я должен знать все подробности.
На другой день с внутренним чувством стыда я свалил работы по разборке мобилей на Клейста и отправился оформлять бумаги. Всяких бюрократических заморочек оказалось неожиданно много. Это когда я собственную мастерскую открывал все было легко и просто, а создание товарищества, да на четверых пайщиков, да с весомым для Тамбова капиталом вылилось в целый день беготни из кабинета в кабинет. На чиновников не действовали ни моя известность, ни солидный статус Крашенинникова. Зато хрустящие банковские билеты помогали как нельзя лучше. Но даже с такой смазкой закончить дела удалось лишь ближе к вечеру. Получив папку со своими экземплярами бумаг, я простился с компаньонами, сел во все тот же древний мобиль и отправился на обед к Боголюбову. Так вышло, что со всей этой бумажной суетой я за весь день не удосужился даже перекусить, и сейчас желудок настоятельно и безотлагательно требовал наполнения. Не до осетрины, овсянка бы тоже пошла.
Старший инспектор полиции Боголюбов снимал двухэтажную квартиру в приличном доме. Не самый центр, но район вполне благопристойный. На первом этаже — жилье для немногочисленной прислуги и кухня, на верхнем — хозяйские комнаты.
Едва войдя в узкие двустворчатые двери, я ощутил такие ароматы, доносящиеся с кухни, что хваленый повар Игнатьева-старшего удавился бы от зависти. По скрипучей деревянной лестнице я поднялся наверх, но дверь открыть не успел. Она отворилась сама, явив мне сияющего хозяина. Для разнообразия, он был в штатском.
— Добрый вечер, Владимир Антонович! — радушно приветствовал меня Боголюбов. — Проходите, проходите. Позвольте ваш плащ. Идемте скорее, Верочка очень ждет.
И, едва я освободился от калош и верхней одежды, меня направили к настежь распахнутым дверям гостиной.
В центре большой комнаты был сервирован стол. Пока на нем находились лишь посуда и салфетки, но выглядел он роскошно. Ничуть не хуже, чем у купца Крашенинникова.
Не давая опомниться, инспектор потащил меня в дальний угол комнаты, где в кресле с книгой на коленях сидела удивительно красивая женщина. Золотистые волосы, лицо с твердыми тонкими чертами, обрамленные длинными ресницами серые глаза… Просто прелесть! Но уже появились заметные морщинки возле глаз и уголков рта, начала увядать кожа на шее. Увы, к женской красоте время особенно безжалостно.
— Верочка! Вот, наш сегодняшний гость Владимир Антонович Стриженов. Тот самый, который выиграл на последних гонках главный приз.
— Очень приятно, Владимир Антонович. — нежным, мелодичным голосом ответила женщина и укоризненно посмотрела на своего мужа.
— Ах да! Владимир Антонович, разрешите представить: Боголюбова Вера Арсеньевна, — исправился провинившийся супруг, и тут же был награжден ослепительной улыбкой.
— Ну что, пора бы и за стол! — не то сказал, не то спросил инспектор.
Жена в ответ протянула ему тонкую изящную руку.
Вскоре все расселись за столом. Все — это инспектор с женой, я и появившийся из глубины квартиры высокий худой юноша в гимназическом мундире. Михаил Платонович Боголюбов, как мне его представили, в будущем году заканчивал гимназию и собирался поступать в университет на юридический факультет. Впрочем, гонки он тоже уважал и посматривал на меня с нескрываемым восхищением.
— А где же Настя? — спросил он. — Ей ведь тоже было бы интересно пообщаться с Владимиром Антоновичем.
Понятно. Есть еще некая Настя, но она где-то шлындрает и на просьбы родителей желает чихать. Пытается доказать свое право на самостоятельность или просто ни во что не ставит отца с матерью? Скоро увидим.
— Анастасия была предупреждена о том, что к обеду ожидаются гости, но, как обычно, не соизволила прийти вовремя, — отчеканила Вера Арсеньевна. — Ступай, скажи Матрене, чтобы подавала на стол.
Молодой человек исчез, через минуту вернулся и уселся на свое место. А еще через минуту в комнату вплыла дородная деревенской внешности кухарка с блюдом в руках. Вместе с нею в гостиную ворвался такой непередаваемый аромат, что рот мгновенно наполнился слюной, а мой несчастный желудок буквально затрубил, предчувствуя скорую кормежку.
Заливная осетрина действительно была выше всяческих похвал. А к ней для оттенения вкуса были поданы многочисленные заедки, свежий белый хлеб, недурное белое вино и еще масса вкусностей. Я изо всех сил старался есть без спешки. Впрочем, в этом мне активно помогали хозяева, расспрашивая обо всем, связанном с гонками. Было видно, что тема хозяевам — ну, за исключением самого Боголюбова — интересна, и я отвечал по возможности подробно.
Обед шел своим чередом, близилась перемена блюд. И тут, заглушая очередной вопрос, хлопнула входная дверь, по коридору простучали легкие быстрые шаги, и спустя пару минут из внутренних комнат появилась девушка. Я сидел спиной к этой двери, а крутиться, пытаясь разглядеть вошедшую, посчитал некультурным.
— Мне сегодня господин Вернезьев сделал предложение, — послышался мелодичный голос.
Я увидел, как дернулся, переменившись в лице Боголюбов. А девушка меж тем продолжала:
— Он предложил мне место гонщика в его команде. Я согласилась. Теперь буду участвовать в гонках. Кстати, у нашего дома стоит чья-то древняя развалюха. Удивительно, что ее до сих пор не сдали в утиль. Это что, наш дворник себе купил?
С этими словами девушка обошла стол, направляясь к своему месту и, взявшись за спинку стула, замерла: она меня узнала. Я тоже ее узнал. Тогда, у мастера Шнидта, была именно она. Я не знал, как реагировать на эту встречу. Девушка тоже растерялась. Она глядела на меня округлившимися глазами, время от времени опасливо постреливая взглядом в сторону матери.
Пауза затягивалась, и Боголюбов поспешил на помощь:
— Владимир Антонович, это моя дочь Анастасия. А это, Настенька, господин Стриженов. Помнится, ты была восхищена его победой на недавних гонках.
Это его представление только ухудшило дело. В глазах девушки промелькнуло сразу несколько эмоций: недоумение, изумление, испуг, паника. Именно паника в конце концов и осталась. Еще бы: с ее стороны косяк на косяке: нахамила тогда, нахамила сейчас, во всеуслышанье заявила, что заключила контракт с моим противником, а потом выяснилось, что наехала на своего пусть не кумира, но человека, которого уважала. Как бы с психу делов не наделала! Наверняка после моего ухода ее ждут разборки с матерью, но это потом, а сейчас надо не допустить скандала.
Я поднялся из-за стола.
— Рад нашему знакомству, Анастасия Платоновна, — доброжелательно произнес я. — Позвольте за вами поухаживать.
Не дожидаясь ответа, я обошел стол кругом и отодвинул стул, помогая девушке сесть. Заодно и шепнул на ухо:
— Оставьте страхи, я не буду требовать вашей крови.
Дальше все протекало вполне нормально: чинная трапеза, неторопливая застольная беседа. Только Анастасия Платоновна оставалась нервной, зажатой. Вопросов не задавала, на меня старалась не смотреть, а если такое случалось — краснела и тут же отворачивалась. Я не терзал ее вопросами, но за меня прекрасно справлялись ее родители и брат. Я же исподволь рассматривал гонщицу.
Тогда, в лавке, было темновато, и я мало что мог разглядеть, зато сегодня вполне насладился зрелищем. Девушка была молодой копией своей матери. От отца если что и было, то осталось мной незамеченным. Странно, что я, увидев Веру Арсеньевну, не сообразил, с кем свела меня судьба давеча в лавке Шнидта. Судя по тому, что она самостоятельно заключила контракт с Вернезьевым, ей больше двадцати одного года, она полностью совершеннолетняя. Несмотря на внешние данные, замуж до сих пор не вышла. То ли всех женихов распугала, то ли родители ей чересчур много воли дали. По местным понятием, девка в такие года — перестарок; коли не взял никто — стало быть, с изъяном. Но этой барышне подобные вещи, скорее всего, в голову не приходят. Интересно: она тоже, как и баронесса, ничего не знает о плотской любви или ей просто наплевать на эту сторону человеческой жизни?
Застолье катилось своим чередом, и все, кроме Анастасии Платоновны были вполне довольны его ходом. Потихоньку-помаленьку дело дошло до чая с пирожными, а после я собрался уходить. Боголюбов вышел меня проводить и, пожимая на прощанье руку, сказал:
— Спасибо, Владимир Антонович. Вы буквально спасли сегодняшний вечер.
— Спас?
— Ну-у, не надо прибедняться. Я прекрасно знаю свою дочь, и хочу принести вам извинения за её неподобающее поведение.
— А вы-то тут причем?
— Ну как же, я ведь обязан был научить ее хорошим манерам. А вышло… А-а! — Боголюбов махнул рукой. — Сами видите, что вышло. Начиталась книжек, набралась идей о равенстве женщин, переписывается с суфражистками, с мобилями, вот, связалась. Ей сейчас ничего кроме этих железок и не надо. Гонками буквально бредит. Да еще дед…
— Какой дед?
— Двоюродный. Да вы его наверняка знаете, Альфред Карлович Шнидт, муж моей покойной тетки со стороны матери.
— Да, имел с ним дело. Очень знающий человек.
— Знающий, да. Но девчонке во всем потакает. Подарил ей мобиль, она даже пыталась участвовать в гонке, но ее не допустили. Не положено женщинам с мужчинами соревноваться.
— Тогда как же…
— А тут есть юридическая лазейка. Участвовать будет товарищество «Скорость», а она лишь представлять его. Конечно, мне это совершенно не нравится, но и поделать я уже ничего не могу. Анастасии двадцать два года, и с точки зрения закона она полностью дееспособна. Я уже смирился с тем, что до женитьбы Миши внуков мне не видать.
— Что ж, вам можно лишь посочувствовать.
— Увы. До свидания, Владимир Антонович. По воскресеньям обычно мы с супругой дома, можете заходить запросто. И еще раз — спасибо.
— Пожалуйста, мне было нетрудно.