1
— Это твоя жертва мечте?
Небо затянуло свинцовыми скопищами туч. Воздух пропах костром. Накрапывал снег.
— Моя жизнь — одна сплошная жертва. Все мы отрываем от себя кусок души, в угоду собственных амбиций или ради Высшего замысла. Вопрос лишь в цене.
Никотин обжег легкие. Стало легче.
Засвистел ветер.
— Ты не жалеешь?
— Нет. Я верил в ковчег. Верил, что найду его. И я искал. Искал упорно, шерстил каждый километр, даже если приходилось землю жрать. Потому как верил.
— И почему же ты столько молчал? Почему не выбрал другого времени? Почему именно сейчас?
В лесах послышался волчий вой. До боли знакомый.
— Потому, что понял это совсем недавно. Дошел, наконец, что вся моя жизнь была сладким миражом на костях моих товарищей. Запомни, прошу, запомни слова старика… Ценность, значимость, величие твоей жертвы, ее блеск, можно увидеть только поставив на эту чертову жертву всю свою жизнь. И, если ты сделал правильный выбор, отдал достаточно, тогда почувствуешь настоящую свободу и благодарность. Благодарность судьбе, Богу, Вселенной — за то, что смог сделать правильный выбор. Быть может, только эта благодарность освободит тебя от страха. Страха, кануть в небытие, прямо в костлявые руки смерти.
По рукам пошла слабая дрожь.
— Может быть теперь расскажешь, с чего все началось? Расскажешь, когда принес жертву?
С неба запорошил снег.
— Это было давно. Слишком давно…
2
Темнело. Солнце догорало за горизонтом. Воздух был влажным, почти как при ливне, а грозы, сверкавшие вдали, намекали на нехилую бурю. Но дождя все не было, а молнии будто обходили нас стороной.
— Ты меня вообще слушаешь?
Я вернулся в разговор. Беркут, что сидел на большом камне и держал приличных размеров карту, слегка нахмурился.
— Слушаю.
Он хмыкнул, потрепал русые волосы на голове, после озадаченно глянул в карту.
— С утра мы выдвигаемся прямо на северо-запад, там выйдем из леса за Белогорском. После этого по тракту до Биробиджана, там заночуем и к Хабаровску. Далее переберемся через Амур, а дальше до Владивостока дня три-четыре ходу останется.
— Н-да… — лениво протянул Ржавый, что стоял рядом и от скуки постоянно перезаряжал магазин своего АПС, — и че мы как люди не выехали по федералке? Нет же, потащились в самую жопень: через леса, болота и горы, мать его.
Я устало вздохнул, после посмотрел на этого здоровяка. Иногда мне казалось, что он действительно упал головой в рыжую краску.
— На федералке ехать такой огромной группой слишком опасно, — пояснил я, — в особенности через крупные города, типа Биробиджана. Хрен его знает, что там сейчас происходит, а здесь, в лесах, риск минимальный. Пара деревень и только. Через Хабаровск поедем, чтобы перебраться через Амур, а иначе останется только дорога через Китай, но там, насколько знаю, дорог до Владика нет.
— Ну-ну… На федералке, говорят, фраера, но так мы бы с ним базар общий нашли, — хохотнул лысый мужик, что жарил сало на костре. — Ежели чего, так быстро этим духарикам по рогам настучим!
Это был Сухарь. Последний раз он отсидел за кражу каких-то драгоценностей еще двадцать лет назад, но бандитский говор остался с ним навечно.
Беркут еще раз взглянул на карту, потом на меня. Я сразу понял, чего он хотел.
— После того как прибудем на место, попытаемся установить контакт с тамошними военными, если они, конечно, есть, — сказал я. — Отыщем вышки, установим связь с нашими, доложим обо всем. Дальше найдем баржи, снарядимся как следует и отправимся на Сахалин.
Беркут нахмурился.
Соглашался он на эту вылазку тоже с очень большим трудом. Я долго ему объяснял, что это единственный возможный вариант нашего спасения. Только сбежав на острова мы сможем найти место, свободное от поражённых радиацией тварей, голода и повсеместной смерти. Только там мы заживем нормально. А здесь, на отравленных землях, где приходится срывать себе спины, чтобы дожить до завтра, где обезумевшие от голода и холода гражданские да военные, потерявшие всякую честь и достоинство, готовы рвать друг другу глотки, чтобы съесть последнюю консерву тушенки. Здесь, где мутанты жмут нас все плотнее и плотнее, уничтожая оплот за оплотом, мы не сможем найти жизни. А он все надеялся на идею Рома. Дескать, здесь тоже сможем жить, дай только время. Только вот когда стаи мутантов стали жрать приличный процент солдат, Беркута оказалось легко переубедить. Это был наш единственный шанс найти ковчег.
— Уже поздно сдаваться, Степаныч, — медленно проговорил я после недолгого молчания, — все эти бойцы знают, на что идут. Каждый, каждый верит в спасение. Даже если ради него придется пожертвовать жизнью.
Народу и правда было много. Сотня крепких солдат отважилась на рывок за периметр, в полную неизвестность. Сейчас все сидели и болтали кто о чем. Горели костры, слышался гундеж и треп сталкеров. Пахло жареным мясом.
— Если ты прав, Егерь, — сказал Ржавый, почесывая щетину, — то я наконец-то спокойно заживу. Быть может, остепенюсь.
— Ты-то? — послышался басистый голос из темноты, куда не проникал свет костра. — Не смеши. С твоей взбалмошностью, любая коней двинет.
Сухарь рассмеялся.
— Это ты верно подметил, Колян. Сам-то на кого малого оставил?
— Тетка присмотрит, — ответил сталкер, — он с ней хорошо ладит.
— А подрастет когда, что ты ему про мать скажешь? — не церемонясь спросил Клим, что развалился на валуне рядом со мной.
Бывший в прошлом кузнецом, он был широк в плечах, обладал густой черной бородой, с проседью и длинными, ниспадающими до плеч, такими же густыми волосами.
Колян вздохнул.
— Скажу, что в аварии погибла, еще до Взрывов — наконец сказал он. — Нечего ему лишнего знать.
О бывшей жене Буйвола знали только мы пятеро.
Женился на ней Колян почти сразу как в городе оказался, потом сын родился — Мишка. Но через пару месяцев сказке пришел конец: жена его бросила с ребенком да пошла по мужикам шастать, дескать, не нагулялась. Ну и допрыгалась — через пару месяцев нашли ее на свалке, голую, с дырой в башке. Расследовать этого никто не стал, да и сам Колян не хотел. Сказал, что заслужила.
— Так, ну ладно, — буркнул Беркут, — хорош человеку на больное давить. Всем марш спать, завтра подъем в пять. Ржавый, Сухарь — вы патрулируете северную сторону. После полуночи вас сменят Киргиз и Колун.
— Так точно! — дружно гаркнули солдаты и скрылись в темноте.
— Посмотрим, к чему это приведет, — сказал Степаныч, смотря мне в глаза. — Второго шанса у нас не будет.
— Нам хватит одного.
3
Не успел я закрыть глаза, как вдруг услышал чей-то протяжный крик. Тут же вскочил, осмотрелся. Вокруг горели вздымающиеся языки костров, фигуры сталкеров бегали туда-сюда, то и дело бранясь. Отовсюду звучали щелчки предохранителей и передергивание затворов.
Через десяток секунд я уже был на ногах и в полной боевой готовности. На руках — заряженный до талого автомат Дегтярева в оперативной кобуре — РШ-12, на поясе — клинок, которым можно кромсать все, что под руку попадется.
Из мглистой чащи леса, как раз там, где мы оставили все наши двадцать с лишним машин, послышались протяжные, тошнотворные вопли.
Это были ходоки — человеческие полутрупы, пораженные болезнью. Этакий родич голливудского зомби, только вот отечественные гады были пострашнее. Ублюдки оккупировали всю нашу технику, и, судя по захлебывающимся человеческим крикам, загрызли нескольких патрульных.
— Твою мать, — шипел Беркут, заряжая дробью свой 187 ТОЗ, — сколько их там?
Их было около десятка, по крайней мере, именно после десятка я бросил считать. Из-за скопищ скрученных деревьев выглядывали озверевшие, дикие, безобразные человеческие морды. Только по пустому, блестящему во тьме взгляду можно было отличить этих выродков от простых людей.
— Огонь!
Бешено застрекотали автоматы, ударили дробовики. Опушка заиграла блеском искр и отсветами десятков фонарей. В шуме стрельбы гасли отборные русские маты и крики. Начался кошмар.
Твари лезли прямо из-за стен деревьев, быстро, будто вода, заполняли собой округу.
К машинам нам не пройти, мать его. Совсем не пройти. Эта бездумная куча дерьма ползла вперед, тянула кривые руки к сонным жертвам, жадно грызла глотки.
— Хорош межеваться, обухи! — крикнул Сухарь, втаптывая морду ходока в землю. — Опа! Зо-о-на фраера сгубила!
Звуки перемешались в кашу. В этом чертовом театре теней становилось слишком тесно.
Ходок сбоку. Через мгновение уже валяется без головы. Трое спереди. Очередь. Перезарядка. Чувствую что-то рядом. Ублюдок!
— Вот это нихрена себе! — крикнул Ржавый, прикладом открутив голову ходока-бабки. — Че за игрушка?
Вижу как из сгустков теней вырисовывается очередная ублюдская рожа, норовящая вцепиться этому придурку в шею. Целюсь. Выстрел. Голова чертяги лопается, словно шарик.
— РШ-12, — сухо бросил я, отступая назад, попутно отстреливая очередную пачку ходоков.
В таком кишмише Ржавый вряд ли меня услышал, но судя по его округлившимся зрачкам — наоборот.
— Солдаты, отступаем в лес! — послышался в гуще замеса знакомый бодрый голос. — На шесть часов!
Правильная идея. Тварей все больше. Под ногами хрустят то ли ветки, то ли кости.
Вокруг голоса, крики, отблески света, оружейный рокот. Когда остальные отошли достаточно, достаю взрывной подарок. Метаю прямо в стену живой плоти. Выкусите, суки.
Бах! Ошметки их тел разлетаются по округе. Вдруг чувствую кого-то под ногами.
— Мамку твою за ногу, — прошипел кто-то на земле, — Егерь ты попутал?
А, это Сухарь.
— Ты чего здесь забыл, полудурок? Отходим!
Он попытался приподняться, но нелепо упал на мокрую землю.
— Ха, а кусаются они больно, — прохрипел он, фонариком указывая на сломанную ногу, возле которой еще болталась и пульсировала кровью башка ходока-деда.
Я выругался. Обернулся, оценил обстановку.
А стена из монстров будто и не собирается заканчиваться. Они все воют, прут из лесной чащи, множась и множась. Наши потихоньку рассеиваются на двенадцать, как раз в сторону топей.
— Атканывай отсюда, Егерь, — буркнул Сухарь, затем вскинул свой АКМ и прострелил головы еще четырем ходокам, — я все равно не жилец… Ты вольтанулся совсем? Катись, говорю!
Из тьмы возникли еще мрази. Теперь пострашней. Все во мху и ветках.
Я молча схватил его за плечо и попытался приподнять.
— Я в расходе уже, дебил! Вали!
Чувствую как кто-то вцепился в ногу. Клинок блеснул во тьме. В лицо ударили брызги какой-то слизи.
Твари зажимали все сильнее, кольцом смыкаясь вокруг. Наши в суете уже отошли. Проклятье.
А тем временем эти два уродца, которым два разряда из АК не хватило, оклемались и с расквашенными мордами поползли ко мне с Сухарем. Посмотрел на него. В руках он держал гранату, лыбясь то ли от страха, то ли от боли.
— Беги, Егерь, я уже не встану…
Я едва успел отойти, прежде чем взрыв разворотил еще десяток-другой тварей.
Идиот! Какой же идиот… К чему играть в геройство, когда мы почти вышли?
Зашипела рация.
— Егерь, мать твою, ты где?!
Во мраке ухожу прочь, к отблеску фонарей. Пробираюсь через заросли деревьев. Справа что-то мелькнуло. Выхватываю клинок, делаю легкий полуоборот. Голова мерзавца прокручивается в замысловатом пируэте.
Иду дальше.
Судя по всему, мы потеряли около десятка, если не больше. Под ногами пару раз мелькнули знакомые лица. Покойтесь с миром, парни.
— Егерь! Прием! Мы уже на подступах к топям!
4
К счастью, ходоки — твари медленные. Эти сволочи давят количеством, но не качеством. Я без особого труда прорвался через очередную пару мразюк, а после бегом нагнал хвост группы.
— Свои! — крикнул я, что есть силы. — Свои!
Автоматы, норовящие продырявить мне грудь, опустились.
— Один что ли? — удивился толстяк, щурясь на меня глазами. — А остальные?
Я покачал головой.
— Вот же задница, — сплюнул толстяк, ускоряя шаг и лишь изредка оборачиваясь назад, — ещё четверых…
— Общие потери?
— Около десяти, — ответил мне рядом идущий силуэт, фонарик которого бегал туда-сюда в поисках опасности, — это полный…
Мы шли по весьма узкой тропинке, окруженной небольшими буграми. Деревьев почти не было, но вот вдали, как раз там, где шла головная часть группы, начинались ивовые заросли. Кустарник, будто стеной, завесил собой вход на эти чертовы топи.
Не ночь, а дерьмо. Эту неделю мы продвигались без особых проблем, изредка гасили зверюг и всё. А сегодня все как с ума посходили. Есть у меня подозрения, что те опустевшие деревни близ Белгорода были не такими уж и опустевшим. Видать, твари выгрызли всех миряков и легли теплым октябрьским деньком спать. Суки.
Скоро паутина ив встретила нас неприветливым, мрачным силуэтом. Ветки удивительным образом сплетались друг с другом, одна часть куста становилась продолжением другого. Кора бедных растений будто бы вздулась, почернела. Невыносимо пахло гнилью. И чем мы были ближе к топям, тем воняло сильнее.
А вот и первые лужи. Ноги стали слегка утопать в грязи, издавая неприятные, бурлящие звуки. Тьма будто бы сгущалась. В воздухе повис пар, который отчетливо проявлялся, когда по этому мертвому месту бегали лучи фонариков.
Гомон поутих. Видимо, Беркут принял решение растянуть отряд в длину. Что ж, здравая идея, ведь, судя по картам, по топям одна дорога — через гравийную насыпь, по которой отсюда раньше вывозили ПГС. Странно, конечно, что ее не размыло полностью за столько лет, но проход через болота, походу, все еще существовал.
— Жуткое местечко, — отметил толстяк, аккуратно наступая на дрожащую землю, — так гляди, здесь какая-нибудь баба Яга живет.
— Ага, — подхватил второй, — натравила, карга, своих приспешничков, теперь вот бегай.
— Их там несколько сотен, наверное, было, — буркнул голос откуда-то спереди, — еле отстрелялись.
— Пф! — фыркнул толстяк. — Тыщонка, наверное, если не больше.
— Заткнись уже, — осадил его другой. — Под ноги смотри.
— Спасибо, мамочка, — хохотнул толстяк. — В жопе я твои камыши видал! Вот смотри, на! Получа-а-а-а-а!
Камыш, что мирно стоял рядом с уродливой ивой, вдруг зашевелился, задрожал. Из-под него резко выползли огромные, черные, толстые клешни, обхватившие ногу толстяка. Тварь крепко схватила ее, из-под камыша блеснули белые отблески глаз. Хрустнули кости, сталкер дико взвыл, а тварь, словно пиявка, присосалась к ноге. Вот, падаль!
Я успел выхватить револьвер.
Твари раскурочило пол панциря. Несколько фонариков сосредоточилось на трупе.
— Господи… — процедил толстяк и тут же блеванул. — Че это…
Существо напоминало или… было пауком? Огромная, покрытая хитином туша, длинные, шипастые клешни и отчетливые места сочленения этих самых клешней. Башка была точно как у паука. Восьмиглазая, жуткая гадина.
— Вставай, ты как? Впоряде?
Толстяк нехотя принял помощь, поднялся.
— Да, все на мази, по… — он вдруг шатнулся. — Чего это…
Его кряжистое тело дрогнуло, он вдруг потерял равновесие.
К счастью, его успел подхватить рядом стоящий сталкер.
Чертовы камыши. Что, мать его, за топельники?
Ослабшего товарища пришлось тащить вдвоем. А болота и не думали кончаться.
В зеленых лужах кривым отражением блестела луна. Камышей было все больше. Теперь я вышел чуть вперед и тщательно выцеливал каждый такой подозрительно дрожащий объект. По рации стали докладывать, что эти сучьи пауки покусали еще четверых.
Атмосфера неприятно накалялась. Она и так была натянута как чертова гитарная струна после нападения ходоков, а теперь еще и живые камыши. Я постепенно продвинулся вперед, но лиц друзей так и не увидел. Ни Клима, ни Ржавого, ни Буйвола, ни, понятно, Беркута.
— А! Господи, умоляю! Спасите, господи!
Впереди, метрах в двадцати, чуть далее гравийки, дергался, провалившись по пояс, какой-то парнишка. Он выл, пытался ухватиться за проросшие корни травы, но без толку. В его спину вцепились два здоровенных топельника. Скоро тело парнишки ослабло и твари стали четвертовать беднягу. Сталкеры сочувственно посмотрели на него, отстреляли тварей. Но его уже не спасти.
Рядом идущие сталкеры побледнели. В особенности толстяк, теперь глядевший на каждый сантиметр земли.
Тропинка сужалась, расширялась, снова сужалась, снова расширялась и так по кругу. Минуя камыши, вязкие места и щекочущие лицо ветки ивы, я, наконец, отыскал Клима, Ржавого и Буйвола. Они шли рядом друг с другом и о чем-то оживленно шептались.
— Господи, надо ж такую чудовищу выродить! — бранился Клим, сжимая в руках АКМ.
Ржавый в ответ кивал.
— Жуткое зрелище, — добавил я, щелкнув ногой по паре веток.
Сталкеры резко повернулись, испуганно заморгав глазами.
— Егерь, етить-молотить! — буркнул Клим.
— Че ты так пугаешь? — возмутился Ржавый.
Только Буйвол пожал плечами и молча закурил.
К счастью, ивы постепенно рассеялись и скоро по узкой гравийной тропинке, мы вышли к плоскогорью.
5
— И что с ними?
— Вялые, еле на ногах стоят, — ответил наш местный врач с кликухой Хирург. — Похоже, те твари хорошенько покусали.
Беркут вздохнул, пригубил сигарету.
Ситуация была хуже некуда. Ходоки, от которых мы ушли по болотам, сейчас медленно ползли к нам, невзирая на то, что добрая треть этих ублюдков тонула в болоте. Шли они ой как медленно, но от этого факта легче не становилось.
В мглистых болотных испарениях стеклом блестели сотни погасших глаз.
Сейчас мы стояли близ Саянских гор, поэтому деревьев здесь почти не было. Землю ковром устилала желтеющая трава с узором из опавших желтых, скрученных в трубочку листьев. Дул слабый ветерок.
Нужно было что-то решать. Бросать всю технику и ползти по горам никому не хотелось, да и никто на это не рассчитывал. Банально не хватит еды, чтобы продираться по извилистым горным долинам.
— Предлагаю следующее, — сказал Буйвол, осматриваясь вокруг. — Ждем, пока ходоки проползут ближе к середине болота, а затем вот по этой касательной леса обходим топи, берем технику и сваливаем.
Честно, сказать, перспектива мне не нравилась. Но пришлось согласиться с этим планом. Чертовы ублюдки свернули нам всю операцию, к которой мы готовились несколько месяцев. Несмотря на то, что я хотел хотя бы попытаться переубедить Беркута и остальных, пришлось проглотить свой протест. Сейчас слишком опасно. В любом случае потребуется повторная, более тщательно продуманная вылазка.
Пока Ржавый, Беркут, Клим и Буйвол оживленно обсуждали план отхода, я вдруг услышал короткие автоматные очереди позади себя. Обернулся. Потом услышал сдавленные крики, брань, еще очереди.
— Вы слышали?
Все посмотрели на меня.
— У дозорного отряда какой-то шум.
Еще одна автоматная очередь, которую теперь услышали остальные.
— Беркут! Прием! — захлебывалась рация. — Ту…
Когда мы пробрались к месту было слишком поздно.
Среди развалов огромных горных валунов, изрядно обросших растительностью, лежали три тела. На камнях багровела кровь. Мы принялись аккуратно осматривать место. Забегали фонарики.
— Ох етить-колотить, — вздыхал Клим, осматривая изодранные когтями тела сталкеров. — Когда ж их так подрали…
Ни одного выжившего. На окровавленных телах были только следы крючковатых когтей, а на шее — от мощных, длинных клыков.
— Может зверь, — чесал голову Ржавый, — или незнаю… чудо-юдо какое?
— Эта была дозорная группа, — медленно проговорил Беркут, — их было семеро.
— Где же еще четверо?
— На том свете, — сухо сказал Буйвол, глядя на скалы, где-то и дело мелькали дымчато-серые силуэты.
Точно! Горные барсы. Ирбисы. Животные красной книги, очень редкие засранцы. Повезло же, сука, их встретить.
— Верно подметил, Буйвол, — добавил я, всматриваясь в нарезной рельеф могучих скал. — Ирбисы, чтоб их. Небольшая стая спустилась с гор, затем быстро перебила отряд.
— А щас волочит наших на скалы, чтоб перекусить, — догнал Ржавый. — Еще и на завтра себе оставили…
Я вздохнул. Всё шло к черту. Сначала ходоки, после какие-то чертовы пауки, от которых добрую часть наших будто парализовало, теперь это.
— Беркут! Ходоки на центре болота, идеальное время, чтобы сваливать!
— Принял, — ответил командир, — ждите указаний.
Затем он посмотрел на трупы, потом на нас. Вздохнул.
— Заберите их оружие и патроны. Затем уходим по краю топей.
— Но…
— Не обсуждается, — отрезал Беркут. — Это приказ.
6
Дальше все прошло как нельзя лучше. Если так вообще можно сказать. Мы обошли болота по рядом лежащему лесу, затем вышли к той злосчастной опушке. К счастью, этих мразей там не было и мы без особых препятствий сели в машины и дали по газам.
На обратном пути все были подавлены. Мы потеряли слишком много людей. Операция «Ковчег» по инициативе Беркута была заморожена.
Все хотели забыть об этой ночи, как о страшном сне. Никто, даже Клим, не хотел говорить на эту тему. Я знал, что им нужно время. Знал, что всем нужно переварить случившееся.
Что уж говорить, я перестал общаться с Ромом. Не хотел принимать, что он, возможно, был прав. За время нашего отсутствия он успел наладить связь в городе и активно готовился со своей командой выдвигаться в Иркутск. Но Беркут, удрученный нашим провалом, не выделил им достаточно охраны. Пока что.
Я ждал зимы. Именно зимой большинство тварей уходят в спячку. Это было лучшее время. К тому же, все эти месяцы я работал. Искал новые маршруты, рассчитывал затраты, пытался взять во внимание все нюансы. И вот, когда мой план, учитывающий все возможные неприятности был готов, я пошел к Беркуту.
Скрипящая дверь старого офисного кабинета тоскливо приоткрылась. Внутри все было дешево и сердито: старый стол и два косых стула, пара книжных шкафов, почти пустых. Беркут сидел на довоенном офисном кресле и курил, всматриваясь в бумаги на столе.
— Егерь? — удивился он. — Привет. Давно тебя не видел.
— Тоже могу сказать тебе. Привет, Степаныч.
Я присел на стул. Он протяжно заскрипел.
Беркут быстрым движением потушил сигарету, отвлекся от бумаг.
— Без всяких вступлений, — резко начал я. — Все эти месяцы работал над планом. Тогда, в октябре, мы не рассчитали сил. Нужно было взять больше человек и ехать в полный объезд деревням и городам. Я составил маршруты, сделал необходимые расчеты. Нужно будет их немного подкорректировать и выйдем уже через неделю. Время идеальное, почти все твари в спячке.
Я вынул из накидной сумки сверток карты, пару тетрадей с расчетами, положил их на стол.
Беркут лениво потянулся, оценочно взглянул на них. Неспеша перебрал страницы.
Повисло молчание. В этом молчании можно было утопнуть.
За окном посыпал снег.
— Егерь, — после долгой паузы сказал Беркут, — мы не будем повторять «Ковчег». Это исключено.
Слова металлом вонзились в душу.
— Почему, Степаныч? — не выдержал я. — У тебя перед глазами четкий план маршрута, расчеты необходимых средств. У тебя в руках все, что нужно. Просто дай приказ!
— Нет, — сухо ответил командир, — это исключено. В той ходке мы потеряли девятнадцать человек. Десятерых сожрали ходоки. Двух прибили топельники. Еще семерых утащили ирбисы. Двадцать человек еще долго отходили от паучьего яда, а пару из них наполовину парализовало. Я не пойду на такие или большие потери снова.
Я криво усмехнулся. Почувствовал, как тело разгоняет адреналин.
— Ты хочешь сказать эти девятнадцать человек погибли зря? Погибли ради того, чтобы мы всё бросили и отсиживались по углам?
— Нет, Егерь. Ты не понимаешь опасности. У нас нет ни ресурсов, ни людей для повторной ходки.
— А ты предлагаешь отсиживаться, как крысам, терпеть нападки чудищ и постепенно пустеть? Это твоя тактика?
Мы буравили друг друга взглядами.
— Моя тактика — сохранение людей. Мы не сможем добраться до Сахалина ни сейчас, ни через пару лет. Я больше не рискну человеческими жизнями.
— Трус, — прошипел я, сдавливая ручки стула, — нас сожрут и не подавятся. На что ты рассчитываешь?
— Мы не доберемся до ковчега, Егерь. Но мы можем его построить. Здесь, в городе.
— Ром тебя убедил, да? Бегать по выжженным пустошам и пытаться вырастить картошку на мертвой земле лучшее, на что мы способны, верно?
— Только на это мы и способны. Не прыгнешь ты выше головы, Егерь. И я не прыгну. Ром предлагает отличную идею. У нас уже есть какая-никакая связь, а если ему удастся восстановить вышки в Иркутске, мы продолжим налаживать инфраструктуру, развиваться.
— Мы сгнием, Беркут. Ты сгниешь в собственном царстве построенном на костях. Те, кто погиб, не этого хотели. Они верили нам.
— Не смей трогать усопших! — взорвался командир, поднимаясь со стула. — Они сгинули из-за твоей идеи. Но не тебе с ней жить, а мне.
— Трус, — скрипнул я зубами, — чертов трус, который вцепился в труп прошлого. Ты боишься риска, живешь только в угоду себе. Хорошо жить за чужой счет?
Беркут ударил кулаком по столу, да так, что мебель покрылась тонкими трещинами.
— Заткнись, ей-богу, заткнись. Мы оба испачкали руки в крови.
Я посмотрел на него. Он действительно был зол. Таким редко его увидишь.
— Верно сказано. Только вот я от своей крови не отмываюсь.
Быстрым движением забрал наработки, сунул их в сумку.
— Прощай, Беркут. Поступай как знаешь, но я не дам смерти наших товарищей потерять смысл.
Дальше не стал слушать, что он говорил. После того как захлопнул дверь, твердо решил. Я найду ковчег, чего бы мне это не стоило.