Когда-то Ханю Нао, потом Фенгу, а затем и Ксингу Дуо нравились усы и бороды. Конечно же, не косматые и грязные, словно у дикарей, а аккуратные, ухоженные, выдающие во владельце просвещённого, мужественного или искусного человека. Все или почти все учителя в кристаллах носили длинные белоснежные бороды, красивой бородкой обладал отец Гуанг Нао, да и наставник Бунтао выглядел просто превосходно. Даже в прошлой жизни, когда пришло время, Хань последовал примеру отца и брата, и матушка Лихуа утверждала, что бородка подчёркивает его мужественность!
Теперь же Ксинг считал бороду и усы испытанием демонов преисподней, жалким уделом тех, кто не познал лучшего в мире изобретения цивилизованного человечества — острой бритвы.
Проблема заключалась в том, что их ему приходилось носить именно сейчас, а те кололи губы, непрестанно чесались и ощущались на лице одной из изощрённых придумок Пыточного Департамента. И, увы, избавиться от бороды было уже нельзя. Не сейчас, когда он столько усилий приложил к её обретению.
После той эпической битвы, во время которой он отсиделся на дереве, сердечно желая победы сразу обеим сторонам сражения, после улаживания дел с чиновником Фу и недобитками презренных Гао, перед Ксингом встала большая проблема. У него оказался, если считать сменных, табун из чуть ли не двух дюжин отличных лошадей, целая гора зверья, а оружия, брони и экипировки достаточно, чтобы вооружить небольшой отряд наёмников. И, по большому счёту, ничего из перечисленного Ксингу не требовалось.
Богатый и знатный Хань Нао, возможно, лишь махнул бы рукой и отправился по своим учёным делам. Но Ксинг, познавший голод, нужду и лишения, не мог допустить и мысли, что столько прекрасной еды просто-напросто пропадёт. Да и как бывший ученик кузнеца, сам мастер-кузнец во всём, кроме признания наставника, не способен был оставить пусть и не выдающееся, но всё же неплохое оружие ржаветь и портиться. Ну а лошади… Лошадок было просто жалко.
Поэтому, несмотря на то, что следовало как можно быстрее отсюда убираться, он решился на авантюру. Всех зверей, что погибли возле Дуба и которые покоились на раскидистых ветвях, он, вполголоса ругаясь и проклиная Гао, перетаскал на знакомую поляну, ту самую, где услышал детали заговора. Предположение, что его острая угрожающая ци отвадит почуявших кровь зверей лишь ненадолго, полностью оправдалось — под конец ему даже пришлось сразиться с огромной ящерицей, чья туша вскоре присоединилась к таким же неудачливым собратьям. После зверей пришла пора лошадей: их он попарно перевёл на облюбованную поляну, привязывая на противоположной стороне от груды мохнатых, пернатых и чешуйчатых тел.
Несмотря на то, что ци, которой он укрыл зверьё, чтобы остановить разложение, полностью блокировала и запахи, кони нервничали и истерично ржали. К счастью, они были боевыми скакунами, приученными к крови сражений, так что единственную серьёзную проблему вызвала лишь упряжная лошадка чиновника Фу, которую удалось успокоить, лишь вогнав в сон с помощью целительской ци.
Затем Ксинг перетаскал всю приличную экипировку заблаговременно раздетых до нитки врагов, а также выкопал деньги, спрятанные два с лишним года назад. Ксинг понимал, что сейчас, когда он получил казну отряда Гао и деньги взяток продажному чиновнику Фу, эта сумма, когда-то такая огромная, выглядела ничтожной. Но крестьянская рачительность не позволяла оставить даже согнутую монетку.
Он не знал, почему ему показалось такой прекрасной идеей воспользоваться бревном Пурпурного Дуба, но не раз проклинал тот момент, когда она пришла ему в голову. С веткой он провозился почти что до самого заката. И потом, зашвырнув бревно с прикреплёнными бумагами и наслаждаясь выражением лица наставника, не мог избавиться от мысли, что любая другая древесина сработала бы ничуть не хуже.
Что могло пойти не так в его плане? Да абсолютно, совершенно всё! Но, к счастью, боги удачи всё ещё смотрели в его сторону, так что по дороге, идущей по краю Леса Дюжины Шагов, никто, как обычно, и не проехал.
Спать Ксинг улёгся очень усталым. Не телом, ибо ци продолжала бурлить как обычно, но духом, который изрядно утомила затянувшаяся на весь день возня с тасканием мертвых зверей и людей, а также мучительное отрезание злополучной ветки. Да и беспокойство в ожидании неприятностей не позволило, несмотря на огромный опыт сна в любых подходящих и неподходящих местах, выспаться нормально.
Ранним утром, как только солнце озарило землю своими первыми лучами, Ксинг отправился в Жумэнь, ведя в поводу целый караван коней, связанных длинной верёвкой. Лошадка чиновника Фу, которой теперь не приходилось таскать тяжёлую лакированную повозку или находиться на поляне с такими ужасными и свирепыми мёртвыми монстрами, изрядно повеселела. Остальные лошади, привыкшие слушаться только хозяев, брыкались и сопротивлялись, поэтому снова пришлось их подгонять с помощью устрашающей и подавляющей ци.
К счастью, торжище Жумэня располагалось за пределами городских стен. Ксинг хоть и не боялся показаться на глаза городской страже, но лишний раз рисковать не собирался. Он обошёл несколько торговцев лошадьми, пока выбрал одного, чья ци ему понравилась больше остальных. И теперь стоял и наблюдал, как тот заглядывает лошадям в зубы и осматривает копыта.
Ксинг никогда не был хорошим лицедеем — у него просто-напросто не возникало нужды в изучении театрального искусства. Но сейчас он, облачённый в ненавистные родовые цвета Гао и почёсывая бородку, которую срезал с предыдущего обладателя этих одеяний, мог служить воплощением высокомерного раздражения.
— Ну что, купец! — рявкнул он совершенно искренне. — Берёшь или нет?
— Не могу, — развёл руками торговец. — Откуда я знаю, что эти лошади не краденые?
— То есть ты, презренная душонка, обвиняешь меня, Ханя Гао, в воровстве лошадей? — спросил Ксинг грозно, положив руку на рукоять меча. — Мне кажется, что твой язык слишком подвижен, его надо хорошенько укоротить.
— Я подданный Императора! — закричал торговец.
— Презренный простолюдин, оскорбивший члена рода Гао! — поправил его Ксинг. — Не беспокойся, мой клан выплатит компенсацию твоей вдове.
— Нет-нет, уважаемый Гао! — сразу же пошёл на попятную торговец. — Я ни капли не сомневаюсь в ваших словах. Но вы сами понимаете…
— Ты считаешь меня подозрительным? — вкрадчиво спросил Ксинг.
— Конечно нет! В репутации Гао и всех членов вашего великого рода нет никаких сомнений! Но всё равно, согласитесь, мне придётся дать объяснение, когда кто-то спросит, откуда у этого достойного юноши столько лошадей и почему я их купил.
Ксинг для порядка задумался, пристально уставившись на торговца. От прямого сверлящего взгляда тот стал ёрзать и топтаться на месте, ци его выражала полную панику. Наконец, Ксинг, словно неохотно, ответил.
— Ты видел мой отряд?
— Да, конечно! Вы покинули южные ворота вчера утром! Вместе с уважаемым помощником Второго Яшмового Судьи.
— Хорошо, это избавит от ненужных объяснений. Ты знаешь, кто живёт в том направлении?
— Там Лес Дюжины Шагов! Только идиот посе… Вы имеете в виду достопочтенного кузнеца, мастера Гонга Бунтао?
— Ты умнее, чем кажешься на первый взгляд, — снисходительно кивнул Ксинг, и страх в ци торговца сменился гневом и обидой. — Что ты знаешь о Первом Наследнике клана Гао?
— Ничего, господин. Дела вашего великого клана гораздо выше этого недостойного торговца.
— Недостойного? Хорошо сказал! Ну, ну, не делай такое лицо. Дело не в тебе, ты не хуже и не лучше любого из вашего подлого торгашеского племени.
Ксинг почувствовал, что все опасения в ци торговца ушли куда-то на второй план, их сменила жгучая ненависть.
— Ну так вот, наследник клана Гао пробудил ци! И так как он родился не в грязном хлеву, как ты и жители этой дыры, то и оружия заслуживает самого лучшего! Ты понял?
— Не совсем, господин Гао.
— Неудивительно! Это же не обсчитывать да обманывать честных людей. Оружие! Лучшее оружие! А приличный кузнец почему-то поселился в этом заброшенном богами городе!
— Я все равно не могу понять, какое отношение это имеет к лошадям, — потупив взгляд и пылая ненавистью в ци, пробормотал торговец.
— Оружие наследника клана — гуань дао! — медленно, словно разговаривая с умственно отсталым, сказал Ксинг. — И если о хорошем металле может позаботиться и кузнец, то за Пурпурный Дуб, чья древесина единственная достойна наследника, он захотел содрать… то есть у него вообще нет никакого Пурпурного Дуба! И только мы, великие воины рода Гао, можем его добыть!
Торговец подобострастно кивнул, но вспышка яростного обжигающего злорадства показала, что он прекрасно понял, к чему ведёт собеседник.
— Как одному из лучших воинов отряда мне поручили очень важную миссию! — выпятил Ксинг подбородок. — Охранять лошадей от происков подлых и завистливых врагов! Эх, если бы я пошёл в Лес, мы бы обязательно вернулись с Пурпурным Дубом!
— А чиновник Фу? — почти что перебил торговец. Лицо его выражало почтение и угодливость, но ци выдавала, что он давится смехом.
— Пошёл, конечно же, с отрядом! — подтвердил догадку Ксинг. — Ведь самое безопасное место в Империи — рядом с воинами Гао! Но они не вернулись, видать, отряд попал в засаду врагов! Не могло же стать причиной гибели какое-то жалкое зверьё?
— И вы хотите продать лошадей? — направил торговец разговор в деловое русло.
— Конечно! Ты совсем слабоумный, если думаешь, кто-то в одиночку сможет довести две дюжины лошадей до поместья Гао! Оставаться было опасно… для лошадей, да, не для меня, только для лошадей! Я, ха-ха, с лёгкостью мог бы сразить всех зверей, но при этом пострадали бы лошадки. К тому же мне срочно надо домой, доставить вести как можно скорее!
Торговец вновь поклонился, а оттенок его ци вновь сменился. К смеху и злорадству добавилось сильное презрение к этому трусливому никчемному «Ханю Гао», который сбежал, сверкая пятками, стоило отряду сгинуть в Лесу. И Ксинг не будет Ксингом, если на следующий день о позорной гибели воинов Гао и чиновника Фу не будет судачить весь Жумэнь, а послезавтра уже и вся провинция!
— Эй, ты что, оглох? Я сказал «скорее»! Это значит, что ты должен шевелить своей ленивой задницей! Члены рода Гао не торгуются, так что если ты не назовёшь честную цену, я отрублю тебе ноги!
Ксинг был уверен, что его обдерут до последнего чженя, но получить за лошадей хорошую цену он не рассчитывал и так. Однако то ли подействовала угроза, то ли лошади оказались гораздо лучше, чем он думал, но торговец отсчитал вполне приличную сумму.
Небрежным жестом, показывающим, что члену рода Гао не пристало заботится об этих презренных деньгах, он ссыпал монеты в наплечный мешок и направился прочь. Дойдя до большой деревянной постройки общего отхожего места, Ксинг зашёл внутрь, убедился, что вокруг никого нет и быстро переоделся. Ненавистные борода и усы, которые всё это время он удерживал на лице с помощью внутренней энергии, отправились в дыру в полу — место, где всем Гао и полагается оставаться навечно. Туда же последовала и одежда — вспыхнув напоследок от выброса огненной ци и мгновенно превратившись в пепел.
Наружу вышел уже Ксинг Дуо — ученик великого мастера Гонга Бунтао, известный всему Жумэню. Он спокойно прошёлся по рынку и купил, переплатив почти вдвое, большую телегу для перевозки строительных тяжестей, запряжённую четвёркой волов. Спокойных, неторопливых животных, управиться с которыми, в отличие от лошадей, смог бы даже ребёнок.
Оказавшись на знакомой поляне и убедившись, что за время отсутствия ничего не произошло, Ксинг загрузил на телегу оружие и припасы, накидал сверху туши зверей и, напоследок, прикрыл всё ветками Пурпурного Дуба, оставшимися после подготовки послания учителю.
После сражения с Гао прошло более суток суеты, постоянной беготни, таскания тяжестей и утомительной подготовки. Так что тронувшись, наконец, в путь, Ксинг подумал:
«Каждому герою нужно пространственное кольцо. Абсолютли!»
☯☯☯
Ксингу было не привыкать к тяготам жизни. В прошлом это были пытки негодяя-учителя, затем появился полный список невзгод нищего крестьянина, да и выживание в Лесу Дюжины Шагов приятным назвал бы только сумасшедший. Теперь его жизненный опыт обогатился новым мучением. Он, привыкший к совсем другому темпу жизни и действий, просто не мог вынести неспешной походки волов. Путешествие, которое он проделал бы пешком меньше чем за неделю, продлилось целый месяц. И всё это время приходилось удерживать от порчи целую гору мяса.
Для него, обладавшего уже достаточной силой, это было вовсе не трудно, да и обновлять и усиливать ци, удерживающую туши в свежайшем состоянии, приходилось не чаще, чем раз в сутки. К тому же волы оказались смышлёными животными, умеющими топать в указанном направлении даже без погонщика. Их блестящие воловьи глаза светились такой невозмутимостью, что даже целая гора мёртвых хищников никак не повлияла на их поведение, они были выше таких мелочей, как трупы смертельных врагов.
Поэтому, направляясь в другую провинцию, Ксинг не сидел на телеге без дела. Он то убегал вперёд, обследуя округу, то охотился, купался и плавал во встреченных речушках и озёрах. Но всё равно путешествие вышло ужасным, так что он провёл его преимущественно в тренировках, с каждым днём усиливая собственную ци.
Он давным-давно перебрал трофейное оружие и доспехи, с помощью ци и умений кузнеца избавив те от любых намёков на принадлежность к роду Гао. Ничего особо интересного он не нашёл, кроме меча главного Гао, чьё имя он так и не узнал и которое его совершенно не интересовало. Кузнец, выковавший меч, в подмётки не годился наставнику Гонгу, но материал использовал отличный. Пусть это было всего лишь Звёздное Железо, превратить его в Звёздную Сталь Ксинг смог бы в первой попавшейся приличной кузнице. Отложив в сторону этот меч, Ксинг решил всё остальное продать.
И получилось это гораздо легче, чем Ксинг когда-либо рассчитывал. Стража в городах и городках, в которые он заезжал, чтобы пополнить запасы еды для волов, при виде зверья всегда приходила в волнение, но, увидав сияние ци, окружающее туши, и услышав о конечной цели его путешествия, успокаивалась, не удосужившись даже обыскать телегу. Ксинг мог их понять — связываться с человеком, способным не просто справиться со стаей дикого зверя, но и владеющим ци, никому не хотелось. Адепты и мастера ци в Империи всегда были на особом счету, а документы Ксинга — медальон жителя Жумэня — были в полном порядке. Так что он спокойно распродал оставшиеся доспехи и оружие, получив очень хорошую цену, выбить которую помогало ощущение ци, показывающее, до каких пределов купец готов торговаться.
Прибыв в Мыаньтао, столицу соседней провинции, Ксинг поначалу растерялся. Ни в прошлой жизни, ни в этой он не видел такого огромного города с таким количеством пешеходов, всадников и повозок. Признаться, Ксинг, пребывал в замешательстве, не зная, ни куда ехать, ни как передвигаться по улицам, где каждая следующая лошадь, казалось, стояла на голове у предыдущей, а телеги подпирали друг друга, не оставляя места для человека. Впрочем, решить подобную проблему оказалось очень легко. Объяснившись со стражником и получив от него хороший совет, Ксинг окликнул уличных мальчишек, бесстыдно таращившихся на мёртвое зверьё, показал им пару монет, после чего всё случилось будто само по себе. Не пришлось даже управлять телегой — два новых проводника, вырывая друг у друга поводья, всё-таки довезли его до нужного места — огромного четырёхэтажного ресторана с загнутыми коньками черепичной крыши, на вывеске которого блестели позолотой три гигантских скрещенных тесака.
Ксинг не стал смущать посетителей и объехал заведение с тыльной стороны, туда, где на обширной огороженной территории находились жилые помещения, а широкие ворота явно служили для поставки продуктов.
Он подошёл к воротам и заколотил бронзовым кольцом по огромной морде тигра. Ждать пришлось недолго, в воротах распахнулось маленькое окошко и оттуда выглянул глаз. Ци владельца глаза явно показывала, что увиденным тот не очень доволен.
— Чего надо?
— Скажите, уважаемый, это здесь проживает знаменитый повар Бохай по прозвищу Три Ножа?
— А тебе что с того?
— Мне надо с ним поговорить, — ответил Ксинг, испытывая странное чувство, будто такое с ним в прошлом уже происходило.
— Проваливай, нищеброд, пока тебя копьем не проткнули!
Чувство усилилось. Ситуация настолько напоминала первый визит к мастеру Гонгу, что он даже пожалел, что не прихватил с собой пару брёвен для посланий. Или, может, следовало закидывать внутрь трупы животных?
— Скажите ему, что нищеброд прикатил целую телегу отборного мяса зверей из Леса Дюжины Шагов! — усмехнулся Хань.
— Да хоть десяти тысяч! — ответил привратник. — Проваливай!
Ксинг разозлился. Он потерял столько времени на дорогу явно не для того, чтобы спорить с каким-то остолопом. Если кто его и отправит восвояси, то только хозяин этого места.
— Я предлагаю два варианта, — спокойно, не показывая эмоций, сказал он. — Первый — ты зовёшь господина Бохая. Второй — я действительно проваливаю. Потому что на развалинах этого ресторана мне делать нечего.
— Да что ты, маленький сопляк, себе… — начал заводиться привратник.
Ксинг вытянул руку, и с ладони в небо взвился огромный, яркий и очень горячий столб огня. Глаз, всё выглядывающий в окошко, расширился, делая владельца похожим на Жёлтого Филина, туша которого тоже лежала на телеге.
— Я сейчас же позо… — начал поспешно говорить привратник, но его перебил обладатель сильной ци, приблизившийся со стороны ресторана.
— Что там за шум?
— Господин Бохай, этот парень утверждает…
— Кто ты и чего хочешь? — раздался гулкий сильный голос, снова перебивая привратника.
— Меня зовут Ксинг Дуо. А чего я хочу, мы сможем обсудить, пока вы будете осматривать эти свежие и ничуть не испортившиеся тела зверей из Леса Дюжины Шагов.
— Жуань! Ты чего стоишь глиняным горшком! Быстрее открывай ворота!
☯☯☯
На огромной площади Мыаньтао стоял тихий гул. Пёстрая толпа жителей города битком наполнила трибуны. За длинным столом, укрытым шёлковой тканью, сидели судьи — дюжина самых уважаемых жителей города. Четыре барабанщика, стоявших у огромных в половину человеческого роста инструментов, застыли изваяниями, вскинув в воздух огромные палочки, размером и формой напоминающие скорее била гонга.
В центре площади полукругом располагались несколько потушенных очагов, стояли столики, заставленные кухонной утварью и бесконечные корзины, наполненные овощами, фруктами, мясом, рыбой, приправами и прочими ингредиентами.
Барабанщики синхронно опустили палочки, и после гулкого удара на площадь опустилась полнейшая тишина, казалось, зрители даже затаили дыхание. Раздался второй удар. Барабанщики, блестя мускулистыми полуобнажёнными телами, начали выбивать медленный мерный ритм.
Друг за другом на площадь стали выходить девушки, одетые в тёмно-синие ципао, фасоном и цветом знакомые каждому посетителю ресторана “Три Ножа”, и парни, в одежде которых любой узнал бы форму младших поваров. Они синхронно, словно хорошо подготовленные воины великого генерала, занимали свои места, формируя телами длинный коридор.
— Хо! — прокричали официантки и повара, одновременно вскинув в воздух яркие флаги с эмблемой ресторана.
Ритм барабанов ускорился, и на площадь сквозь живой коридор ступила одинокая фигура в ярко-алом шёлковом одеянии старшего повара.
Следуя ритму барабанов, Ксинг прошёл мимо рядов работников ресторана, улыбаясь парням и подмигивая девушкам. Парни улыбались в ответ, а девушки ещё и строили глазки.
Подойдя к столам с ингредиентами, Ксинг дождался окончания барабанной дроби, выхватил из ножен на бёдрах два тесака, ловко провернул их в ладонях, с громким стуком вонзил в разделочную колоду и воздел руки в воздух.
Публика заревела от восторга.
Ксинг, рисуясь, сделал несколько стелющихся шагов в сторону очагов и выбросил вперёд ладони. Столб огненной ци, вырвавшийся у него из рук, воспламенил дрова и разжёг печи.
Публика дружно ахнула.
Барабаны выдали короткую серию из трёх ударов и замолчали.
— Горячо! — нарушили тишину громким дружным возгласом повара и официантки, уже сменившие построение. Девушки застыли, взметнув в воздух флаги, а парни — подняв вместо них вверх острые ножи.
Вновь зазвучала барабанная дробь, Ксинг выдернул тесаки из колоды и приступил к готовке. Ножи так и мелькали в его руках, он рубил, шинковал, резал, протыкал и готовил ингредиенты, которые затем отправлялись во множественные котлы и сковородки незаметными для глаза движениями. Некоторые ингредиенты он резал на доске, некоторые подкидывал вверх, неуловимо быстрыми взмахами ножей нарезая прямо в воздухе, а некоторые — разрубал с оттяжкой.
— Сладко! — выкрикнул хор поддержки, парни и девушки снова застыли в изящных позах, стоило прекратиться барабанной дроби.
Бохай, сидевший во главе стола судей, одобрительно наблюдал, поглаживая бороду. Зрители дружно охнули, после чего снова зашумели.
Ксинг продолжал работать. Он метался между столами и очагами, резал, кидал новые ингредиенты в котлы и на сковороды, перемешивая и переворачивая, немного жалея, что не может наблюдать за представлением, главным участником которого является он сам.
Шёлковые платья обтягивали стройные тела девушек, чётко обрисовывая каждый волнующий изгиб. И хоть парни, исполняющие танец, Ксинга совсем не интересовали, он признавал, что те тоже выглядят отлично.
— Остро! — воскликнули танцоры, вновь приняв грациозные стойки.
Ксинг, занимаясь готовкой, в который раз поразился, насколько же тут, в Мыаньтао понимают толк в превращении довольно скучного для стороннего зрителя процесса готовки в захватывающее представление. Он подкинул высоко в воздух ножи, схватил несколько бирюзовых головок ледяного лука, положил на доску, вытянул руки, и ножи сами упали в подставленные ладони.
— Горько! — вновь разорвала наступившую тишину группа поддержки.
Новая барабанная дробь изменилась, в неё вплелось гудение духовых инструментов. Под яростную воинственную мелодию на площадь вышли два дракона. Ксинг чувствовал знакомую ци — на этот раз костюмы драконов надели охранники ресторана и подсобные рабочие. Гибкие длинные тела, синхронно топая множеством ног, закружились посреди площади, демонстрируя прекрасную слаженность и подготовку.
— Солоно!
Показательный экзамен мало напоминал настоящую работу на кухне. Если там в распоряжении повара был целый день, он мог планировать время когда и как начинать готовку каждого из блюд, то сейчас приходилось учитывать не только вкус, но и зрелищность, настроения публики и судей, а значит, готовить всё одновременно. Ещё на кухне имелась масса помощников, повару не требовалось всё делать самому, но судьям полагалось оценивать вовсе не работу поварской команды. Впрочем, у Ксинга, предпочитающего полагаться только на себя, эти требования не вызвали особых затруднений. К тому же время готовки каждого из блюд он запросто контролировал своей ци.
Барабанная дробь ускорила ритм, драконы встали на дыбы, а танцоры вскинули вверх ножи и флаги. Вместе с ними воздел ножи и Ксинг, одновременно выпуская изо рта длинную струю огня.
— Вкусно! — прорезал воздух финальный выкрик танцоров.
Трюк, который Ксинг освоил совсем недавно, был немного бестолков, ведь огонь гораздо удобнее выпускать из рук, зато очень эффектен. Увы, несмотря ни на что, назвать подобные придумки «техниками» у Ксинга не поворачивался язык. За два с лишним года ученичества у Бохая он освоил множество способов применения ци, но ничего из того, что он умел, не смогло бы сравниться ни с навыками героев созерцательных кристаллов, ни с умениями учителя.
Учёба у Бохая отнимала немало времени, а на кухне не требовалась большая сила, тут гораздо важней был тонкий контроль. Поэтому Ксинг усиленно занимался и оттачивал умения, а Имперскую Библиотеку Мыаньтао посетил лишь считанные разы.
Он и раньше знал, насколько учитель подл и коварен, но только теперь осознал всю глубину этой низости. Как оказалось, Хань Нао во время учёбы не изучил ни единой секретной техники, все упражнения и методы, что давал ему мерзавец, лежали в открытом доступе. За умеренную сумму денег (показавшуюся бы в Дуоцзя огромной) библиотекарь даже мог сделать копию с помощью специальной машины, сочетающей в себе как обычный печатный пресс, так и несколько изощрённых талисманов.
Из-за судейского стола поднялся наставник Бохай, и это послужило окончанием драматичной паузы. Раздалась серия взрывов, и в воздух взлетели множественные фейерверки, расцветая в небе огненными цветами. Хоть Ксинг запросто мог бы повторить такое с помощью ци, но признавал — выглядело это очень красиво.
Пока Бохай неторопливой походкой шёл мимо ряда официанток и поварят, направляясь прямиком к Ксингу, публика ревела и неиствовала. Его подтянутая фигура с мощными мускулистыми руками и широкими плечами опровергала всеобщее убеждение, что без огромного выдающегося вперёд пуза хорошего повара быть не может. Тёмно-пурпурное одеяние имело тот же покрой, что и форма Ксинга, лишь цвет и затейливая вышивка указывали на статус владельца.
Бохай вскинул в воздух руку. Публика мгновенно затихла. Трубы выдали последнюю трель, барабаны стукнули ещё несколько раз и тоже замолкли. Ксинг провернул ножи на пальцах и отработанным движением отправил их в ножны на бёдрах. Эти ножи являлись его гордостью — в таком огромном городе можно было найти любой металл, так что он выковал их сам, заплатив лишь за временное использование одной из лучших кузниц. И теперь, как и положено хорошему повару, он стал обладателем подходящего инструмента, ничуть не портящегося от использования ци.
Ксинг схватил поварёшку, взял миску из высокой стопки, наполнил её из одного из котлов, после чего протянул мастеру, почтительно склонившись.
— Огненная хоньянская похлебка из трех видов мяса и рыбы, — втянул Бохай носом воздух, — на травах и ци, с ноткой правильного огненного корня с севера.
Ксинг старательно сохранял каменное лицо. Корень в похлёбке, конечно же имелся, но давно выдохся. Так что Ксинг просто добавил своей ци, преобразовав ее в Огонь, что мало отличалось от той струи, которую он выдохнул в конце представления. Похлёбка называлась огненной не только потому, что обжигала изнутри и бодрила, возвращая десять лет жизни и продлевая молодость, но еще и из-за того, что при подаче её принято было поджигать.
Простая и надёжная проверка, позволяющая отличить блюдо настоящего повара от жалкой подделки.
— Но такая похлебка будет неполной без… — медленно, пуская ци в голос, начал говорить Бохай.
— …хрустящей фуцзяньской булки, мастер, — Хань так искусно вклинился в слова наставника, что даже не возникло ощущения, будто он его перебил.
Поставив миску обратно на столик, он схватил кусок воздушного теста, которое замешивал во время представления, и оторвал небольшой, тщательно отмеренный кусок.
Барабанщики среагировали мгновенно, выдав ритмичную дробь.
Ксинг раскрутил тесто на пальце, превращая в плоский диск, подкинул в воздух и дунул, вкладывая ци, чтобы булка приняла нужную форму. Поймав, перекатил идеальный шар на ладони и вновь подкинул, на этот раз добавляя ци Огня. Поймав уже готовую фуцзяньскую булку, мигом оказался рядом с Бохаем, держа в руках поднос с похлебкой, булкой, гарниром из голубого риса, четырьмя закусками, подходящим чаем и тремя молодыми побегами бамбука.
— Да, это фуцзяньская булка, — одобрительно сказал Бохай, сжимая её в руке. — Хрустит правильно, и корочка — что надо. А содержимое…
Наставник взял с протянутого подноса палочки и приступил к трапезе. Он неторопливо, демонстрируя уважение к еде и искусству повара, съел сначала похлёбку, затем одно за другим остальные блюда, а напоследок принялся за чай, закусывая его булкой. Как только булка с последним хрустом исчезла у него во рту, он вскинул голову и выдохнул мощный, словно у дракона, язык пламени.
Все вокруг завороженно внимали, даже Ксинг, в почтительном поклоне удерживающий поднос с блюдами, слегка занервничал, хоть и прекрасно понимал, что причин для беспокойства нет. Он пришел к Бохаю не для того, чтобы получить какое-то признание, ему всего лишь хотелось вернуть себе частичку прошлой жизни и не зависеть уже больше ни от кого. И, конечно же, чтобы догнать и обогнать мерзавца учителя, который, как оказалось напоследок, тоже умел прилично готовить.
— …содержимое тоже великолепно! — усиленный ци голос наставника разнёсся по площади, и толпа заревела.
Бохай дал зрителям понеистовствовать, после чего вскинул руку. Толпа вновь затихла.
— Свидетельствую о том, что Ксинг Дуо, мой личный ученик, стал достойным поваром. Я, Бохай Ганьтао по прозвищу Три Ножа, могу теперь гордиться не только своими навыками как повара, но и свершениями как учителя. Однако!
На площади, словно зрители почувствовали драматизм момента, воцарилась полная тишина.
— Однако, я — его учитель! Каждый учитель относится с теплотой к своим ученикам, а значит, не способен оценить их умения беспристрастно.
«Ну да, конечно, прямо-таки каждый!» — фыркнул про себя Ксинг. Не знал наставник подонка-учителя, иначе понял бы всю наивность собственных слов.
— Поэтому не мне судить, готов ли мой ученик или нет. Но, к счастью, я здесь не один. Уважаемые судьи, которыми согласились стать почтенные жители славного Мыаньтао, и в честности и беспристрастности которых не сомневается никто из нас, вынесут справедливый вердикт. Достоин ли мой ученик называться мастером-поваром или нет?
Вновь загрохотали барабаны. Ксинг вернул поднос на стол, вновь подхватил поварёшку и быстрыми точными движениями принялся наполнять тарелки, сервируя двенадцать подносов, а напоследок добавляя по свежесозданной булке. К столу подошла шеренга официанток, девушки подхватили по подносу и, шагая грациозной походкой, поставили их перед судьями. Под дыхание притихшей толпы те приступили к трапезе, время от времени издавая довольные вздохи и сладко причмокивая.
Один за другим судьи выпустили по струйке пламени, не шедшей ни в какое сравнение со струёй мастера Бохая. Наконец, один из судей встал из-за стола.
— Достоин! — сказал он громко.
— Достоин! — подтвердил второй судья, встав рядом.
Один за другим вставали судьи, каждый из которых уверенно подтвердил, что да, Ксинг Дуо, ученик Бохая Три Ножа, достоин называться настоящим не просто поваром, а мастером. Сам виновник торжества расплылся в улыбке. И шириной с ней могла бы поспорить только довольная улыбка мастера Бохая.
— Да услышат все жители Мыаньтао и да запишут в свитки с печатью! — провозгласил Бохай громко.
Молодой и тощий, в отличие от мерзавца Фу, чиновник, тут же развернул свиток.
— Седьмого дня месяца Дракона года Деревянной Крысы Ксинг Дуо сдал экзамен на поварское искусство в присутствии множества зрителей и комиссии, состоящей из самых почетных и уважаемых жителей Мыаньтао. Я, Бохай Ганьтао по прозвищу Три Ножа, также свидетельствую, что Ксинг Дуо стал настоящим поваром после двух лет обучения!
Публика заревела. Вновь забили барабаны, повара из ресторана подошли к котлам и сковородкам, начали проворно наполнять новые и новые миски. Официантки их подхватывали и несли в сторону публики — ведь такое замечательное событие было бы неполным, если зрителям пришлось бы лишь глотать слюну.
Публика зашлась в полном неистовстве. Пусть они видели, что на всех блюд не хватит, но уже заметили телеги, подвозящие новые продукты, и виновника торжества, вновь разжигающего в печах огонь и достающего свои ножи.
☯☯☯
— Поговорим? — сказал Бохай, указывая рукой на стол в пустующем зале ресторана.
Был уже поздний вечер, представление давно закончилось, как и последовавший за ним банкет. Страже пришлось немало потрудиться, растаскивая забияк, пытающихся затеять драку за то или иное лакомство. Была работа и для пожарной команды, которая тушила неосторожных любителей фуцзяньских булок или хоньянской похлёбки, умудрившихся подпалить огненным дыханием (а иногда и вовсе не дыханием) себя или соседа.
— Как пожелаете, мастер, — легко ответил учителю Ксинг, присаживаясь за стол.
— Я больше не твой мастер, — заметил Бохай, оглаживая бороду.
— Я перестал быть учеником, но вы навсегда останетесь моим наставником, — покачал головой Ксинг. — Я никогда не забывал своё прошлое, да и сейчас не собираюсь.
О да, некоторые моменты прошлого он помнил так хорошо, что они являлись частью его личности. Работая на кухне, он придавал себе сил образом мерзавца-учителя, представляя, как рубит его ножами и шинкует на мелкие полосочки. Только образ Мэй, с которой Ксинг неосознанно сравнивал любую женщину, помог устоять против чар Нуйинг, дочки Бохая, унаследовавшей от матери свою яркую красоту. Хотя тут немало помогла и память о побеге из сильных, способных гнуть подковы и крошить в ладони камень, руках Цзе, на которой Ксинг, будь хоть немного медлительней, был бы женат вот уже два года. Он так и не поддался на женские чары, но это далось ему с огромным трудом, и до сих пор при взгляде на Нуйинг всё внутри прямо-таки сводило. Таким образом Ксинг, конечно, тренировал выдержку и самоконтроль, но с каждым днём это становилось всё труднее и труднее.
— Это хорошо, — наконец, одобрил Бохай после длительной паузы, — кто не помнит прошлого, у того нет будущего.
Они молча выпили чая, изумительного, бархатного, редкого и очень дорогого чая, обменялись ничего не значащими вежливыми фразами о погоде и набегах варваров на окраины Империи. Погода никогда никого не устраивала — всегда было то слишком жарко, то слишком холодно, то недостаточно осадков, то эти мерзкие дожди, отпугивающие посетителей. На границы варвары набегали тоже постоянно, поэтому эти две темы были уместны всегда и везде.
— Скажи, Ксинг, — заговорил Бохай, — тебе понравилось у меня?
— О да, очень понравилось, — искренне и с жаром ответил он.
— Ты хотел бы называть это место домом? — спросил Бохай, пригубив немного чаю.
— Да я и так… — начал Ксинг и остановился, задумавшись.
— А меня тестем? — добавил Бохай, ощутив слабину.
Ксингу не удалось сохранить невозмутимое лицо, он во все глаза уставился на наставника.
Тот открыто предлагал ему свою дочку и место рядом с собой. Для крестьянина, выходца из глухой деревеньки, это было не просто удачей. Восхождение в высший мир, превращение простого смертного в небожителя. Красавица-жена с богатыми родителями, процветающее семейное дело. Работа плечом к плечу с Бохаем открыла бы ему дорогу к знати, если не прямиком во дворец Императора. Мастер такого уровня имел очень высокий статус в Империи, больше всего ценящей заслуги — даже выше большей части аристократии. Унаследовать дело, славное имя, огромное состояние и дом в столице провинции. Стать, в конце концов, знатью самому.
Все в Империи любили вкусно поесть, особенно верхушка. Готовь как следует, радуй глав великих домов и даже самого Императора. Получи должность повара при дворце, и тогда даже таким прославленным и высокородным особам, каковым когда-то был генерал Гуанг Нао, придётся просить об услугах и считаться с твоими желаниями.
В отличие от славного и знаменитого кузнеца, никто не рискнул бы приехать к Бохаю Три Ножа с поддельным долговым свитком или бросить в тюрьму по ложному обвинению. Не пришлось бы никого спасать, наоборот, именно семья Бохая обещала защиту от любых неприятностей.
Главное, что Ксингу даже не требовалось бросать свои текущие устремления. Работая с Бохаем, перенимая тонкости его искусства и всё дальше совершенствуя владение ножами, он мог бы продолжать тренировки, усиливать ци и оттачивать управление ею. Он продолжал бы совершенствовать и тело, становился все сильнее и быстрее. Когда-нибудь он, может, даже сравнялся бы с учителем. Ну а если бы и не сравнялся — не беда, ведь никто больше не смог бы заставить его отжиматься на камнях или бегать сотни кругов по тренировочной площадке, высоко поднимая колени, в случае чего — ломая ему ноги.
Нуйинг была очень красива и мила. Пусть всё равно и не сравнима с Мэй, но от неё такого и не требовалось. Полная противоположность Цзе Бунтао практически во всём — само её существование символизировало тепло и домашний уют. Ласковая и тёплая, весёлая и беззаботная. Она, как и Ксинг, любила и ценила вкусную еду, а значит, между ними установилась бы то самое родство душ, воспетое в стольких кристаллах и свитках. Она всегда бы слушалась мужа, безупречно исполняла бы обязанности жены, рожала и нянчила детей. Со временем влечение к Нуйинг переросло бы в крепкую любовь, позволив забыть Мэй и оставить мысли о ней в прошлом.
Покой, богатство, интересное занятие, жена, семья, дети и дом. Лучшая в мире еда, которую не купишь даже за деньги. Бохай предлагал ему всё то, о чем когда-то мечтал Хань Нао, избитый и окровавленный наследник великого рода, лежащий без сил на холодных камнях тренировочной площадки, пытаясь отжаться ещё разок кулаками от заботливо насыпанных кучками острых каменных осколков. Ханю вторил Фенг. Ведь тут — не нищая голодная деревня, где круглые сутки приходилось думать о еде, выискивая в земле червяков и личинок. Вернее, тут тоже можно было есть личинок — только специальных зелёных личинок из дальних краёв, миска которых стоила дороже, чем деревня вдвое больше Дуозця.
И делать ведь ничего не надо. Сказать всего лишь один разок одно-единственное слово.
Но почему-то это слово ни за что не ложилось на язык.
— Хотел… — наконец, проговорил он, — бы.
На мгновение Бохай просиял, а потом внимательно присмотрелся к Ксингу и почти незаметно качнул головой. Он вновь окинул Ксинга взглядом — словно встретив того впервые.
— Бы, — повторил Бохай. — Бы.
Ксинг не мог понять, что с ним не так. Почему даже попытка открыть рот наполняет сердце холодной пустотой? Почему при этом неизменно возникает чувство мрачной неотвратимости, совершения чего-то окончательного и непоправимого?
Будь здесь враг, пусть даже тысяча врагов, Ксинг знал бы, что делать. Он бросился бы в сражение, может быть, отчаянно атаковал, а быть может, и отступил бы — ведь в бою у него никогда не бывало такого непонимания, таких мук принятия решений. Были лишь враги — звери, рыбы или люди с одной стороны и сам Ксинг с другой. И теперь, казалось бы, тоже всё ясно, бесконечный список сплошных преимуществ против… против горячечных слов обиженного ребёнка, вспомнившего свою предыдущую жизнь.
— Простите, наставник, я сам не знаю, что со мной происходит, — признался Ксинг после тяжёлой затянувшейся паузы. — Но слова словно застревают в горле.
— Бывает, — неожиданно согласился Бохай. — Не скажу, что не ожидал такого ответа.
Ксинг, зажавший в руках чашку чая и уставившийся внутрь, словно пытаясь найти подсказку, поднял голову и выпучил глаза.
— Ну, ну, не удивляйся, — рассмеялся наставник. — Хотя… Знаешь, я смотрю на твою целеустремлённость и постоянно забываю, насколько ты ещё молод.
— Этот недостаток когда-нибудь пройдёт, наставник, — слабо улыбнулся Ксинг.
— Несомненно. Но мы говорим о тебе прямо сейчас. Ты знаешь, почему я взял тебя в ученики?
— Из-за зверей? — выпалил Ксинг, удивляясь и радуясь смене темы. — Когда я принёс зверей, а вы вышли, почувствовав мою ци, вы очень обрадовались. И когда я предложил их всех вам в обмен на ученичество, вы даже не колебались.
— Не совсем, — мотнул головой Бохай. — Звери… Я могу их купить и так. Да, понадобится много денег, нужно будет заплатить не только хорошим охотникам, но и купить талисманы, чтобы мне не привезли груды воняющего гнилого мяса. Но это всего лишь расходы, за которые в итоге платят заказчики. И при этом не надо брать никаких обязательств.
— Вы увидели, какая у меня сильная ци? — выдвинул Ксинг следующее разумное предположение.
— Отчасти. Да, твою ци я увидел, к тому же привезённые звери мне понравились. И я сразу же решил, что согласиться с твоей вопиюще наглой просьбой, даже требованием, всё-таки стоит. Ведь ты ни за что и ни при каких условиях не смог бы подняться выше помощника на кухне, максимум поварёнка.
— Но ведь моя ци…
— Твоя ци была слишком сильна. Настолько, что закрывала тебе дорогу на кухню. Ты просто не смог бы освоить мои кулинарные техники, проведи за учёбой хоть две дюжины лет. У тебя была ци не повара, но воина или кузнеца. И, честно тебе признаюсь, это было гораздо хуже, чем не пробуди ты ци вовсе.
— То есть вы не собирались меня ничему учить? — обиженно спросил Ксинг.
— Почему же? — качнул головой Бохай. — Я собирался крепко придерживаться взятых обязательств. До тех пор, пока не закончились бы привезенные тобой звери, я обучал бы тебя всему, что ты можешь постигнуть.
— Зверей хватило на полгода, даже больше. Почему вы не выгнали меня тогда?
— И снова неверно. Мое обязательство как учителя не было односторонним. Стоило тебе передумать, понять, что кухня — это не твоё, я отпустил бы тебя с лёгким сердцем. Ну а до тех пор ты избавлял меня от необходимости покупать талисманы, чтобы хранить свежими не только твоё зверьё, но и припасы для ресторана.
— Если бы я ушёл, то мог бы всё рассказать! Все ваши секреты! — не сдавался Ксинг.
— Но дело в том, что у меня нет особых секретов. Да, ты мог бы вызнать пару моих личных рецептов, ну и что? Поваром человека на кухне делает не заучивание наизусть списка ингредиентов, а личные навыки и умения, уж кому это и знать, как не тебе?
— Вы сказали «отчасти». А какова вторая часть? Ведь явно же не моё знание редких блюд и умение их правильно есть?
Бохай не выдержал и расхохотался. Он откинулся в кресле и ухватился за живот. И будь это обычный большой поварский живот, жест смотрелся бы гораздо уместней.
— Ты прав. Не оно. Ты действительно знал множество названий прекрасных блюд и мог, насколько это в человеческих силах, правильно описать их вкус. Вот только есть ты не умел. Не больше, чем крестьянин из деревни, из которой, как ты рассказывал, пришёл. Дуохао, или как там её.
— Дуоцзя, — поправил наставника Ксинг всё ещё обиженным тоном.
— Да, да, Дуоцзя. Да, ты знал множество названий и ингредиентов, и я действительно был поражён объемом твоих знаний. Но ты совсем не умел есть. Ты не мог оценить вкус блюда, потому что был не настоящим ценителем еды, а… Прости, Ксинг, ты был помойным ведром, в которое сваливалось всё вместе, чтобы в итоге превратиться в дерьмо.
Ксинг потупил глаза, признавая правоту наставника. Сейчас он с горькой усмешкой оглядывался назад, когда, увидав впервые чиновника Фу, испытал к нему презрение только из-за того, что тот неправильно ест. Ведь он сам, Хань Нао, в прошлой жизни питался ничуть не лучше.
— Теперь же ты знаешь, что как готовка еды, так и её поедание — это настоящее искусство. Каждое блюдо — словно прекрасная картина, свиток с каллиграфией или изящная ваза. И что было бы, используй художник для своего шедевра не чистый холст, расписывай мастер-гончар уже расписанную вазу, а философ — записывай свои изречения поверх нескольких предыдущих?
Да, слова наставника содержали великую мудрость. Если все время есть только вкусное, сменяя один деликатес другим, то вкус притупляется и еда теряет свою прелесть. После слов Бохая на Ксинга снизошло озарение, он осознал, что раньше жрал, как свинья. Только переводил бесценные продукты, вместо того чтобы наслаждаться изысканными блюдами и воздавать должное каждому из них.
Что самое смешное: никто в мире не смог бы выразить словами это откровение лучше, чем он сам, когда-то записавший на свитке в доме Нао: «Умеренность приносит уверенность».
Избыток вкусного уничтожал вкус, как избыток тяжёлой работы у крестьян убивал в них любопытство и стремление развиваться дальше. Тот, кто тяжело трудился и не ел ничего слаще побитой морозом морковки, ни за что бы не смог бы оценить трехслойный сливовый пирог, сжирая его, глотая целиком, не распробовав и десятой доли. Но вот только тот, кто ел такие пироги всё время и для кого они стали слишком привычными, тоже был способен ощутить лишь сотую долю истинного вкуса.
Повару, готовящему шедевр за шедевром, было особенно важно не пресытиться, не потерять ориентиры. Ведь он, постоянно пробуя свои же блюда, в этом случае стал бы их, пусть даже бессознательно, считать не произведениями искусства, а ремесленными поделками, несущими не истинное наслаждение, а набивающими живот. Возможно, его бы продолжали называть поваром, да и он сам бы считал себя таковым. Вот только он перестал бы быть мастером, а превратился в ремесленника. Признаком подобного «повара» и являлся большой живот. И гордость Ханя Нао из прошлой жизни — пухлое тело, лишь показывала, насколько он был далёк от звания ценителя изысканной еды, истинного гурмана.
— Вижу, что дал повод для размышлений, — заполнил затянувшуюся паузу Бохай. — И также вижу, что ты пришёл к какому-то важному выводу.
— Рис, — ответил Ксинг. — Рис и куриная грудка.
Ведь именно рис, просто сваренный чуть подсоленный рис, и являлся тем самым холстом, что давал раскрыться кулинарному шедевру. А пресная волокнистая куриная грудка придавала сил, помогала расти натруженным от тяжёлой работы мышцам, но при этом ничуть не мешала прочувствовать все мириады оттенков вкуса остальных блюд. Настоящая пища богов!
— Именно, — подтвердил наставник. — Как ты там говорил? Ну, такое смешное слово варваров? А! Абсолютли!
Ксинг медленно кивнул. До того, как его настигло озарение, слова о важности простых блюд были пустым звуком. Сейчас же всё выглядело настолько просто и очевидно, что хотелось рвать на себе волосы, как же он не понял этого раньше?
— Так вот, ты спрашивал, что значит моё «отчасти», — продолжил Бохай. — Да, отчасти я хотел использовать твои ингредиенты и умения, дождавшись, когда ты уйдёшь сам, либо же навсегда застрянешь на кухне поварёнком. И тут я ничем не рисковал. Но отчасти я взял тебя потому, что видел твои глаза. Тебя вела цель, жажда свершений, неисполненное желание. И человек с такими глазами может преодолеть все невзгоды, проломить все препятствия, что возникают у него на пути. Для тебя таким препятствием стала слишком сильная ци. Я показал тебе все способы из тех, что знаю, чтобы её обуздать, но мне никогда не попадались столь тяжёлые случаи, и я не верил, что это поможет. Тебе удалось меня удивить, ведь ты, занимаясь днями и ночами, забыв про сон и отдых, всё-таки сумел одолеть неразрешимую проблему. Но знаешь, что самое смешное?
— Что, наставник?
— Остаться тут ты смог бы, лишь оставаясь бездарностью. Ведь та жажда, что заставила тебя преодолеть препятствия, неизбежно погнала бы тебя дальше. Ты отлично владеешь ножами, имеешь прекрасные навыки. Твои руки очень мощны. И такой работник всегда пригодится на моей кухне. Но просто работник никогда не станет моим настоящим учеником, чьё имя я назову с гордостью. Так что я знал, что если ты действительно чего-то стоишь, то однажды уйдёшь.
— Вы правы, мастер, — прошептал Ксинг, осознавая нехитрую истину.
Он действительно мог остаться, но как бы ни утешал себя Ксинг, что превзойдёт учителя, это было лишь ложью для самоуспокоения. Он был бы другим, а значит, ни за что не стал бы как учитель, и тогда все обидные слова, которые мерзавец наговорил в прошлой жизни, оказались бы истиной. От одной только идеи стало тяжело на сердце, а желудок скрутило, словно мысли превратились в испортившуюся похлёбку, вызывающую несварение и рвоту.
— Я мог бы связать тебя обязательствами и посулами, — продолжил Бохай, — принудить отработать ученичество. Отправить под венец с Нуйинг. Но если ты её не любишь, если у тебя не лежит сердце к дальнейшей работе в моём ресторане, то это принесет лишь несчастье. Причём, не только тебе, но и мне, и всему моему роду. От занятий не по сердцу в людях селятся внутренние демоны, и чем человек сильнее, тем больше бед они способны натворить. С твоей силой и навыками это неизбежно привело бы к трагедии. Знаешь, когда-то и я был таким. Нет, я не про демонов. В молодости меня тоже вела дорога приключений, но потом я осознал, что есть на бегу тяжело и опасно для желудка, а уж готовить еду — тем более! Со временем я понял, где моё место, и обрёл настоящий покой. Иди, раз тебя тоже зовет дорога, но не забывай, кто ты и чего добился!
Он протянул Ксингу медальон, сделанный из редкого алого нефрита: три перекрещенных ножа, эмблема самого Бохая, несущая отпечаток его ци. Настоящий знак ученичества.
— Благодарю вас, мастер, — с поклоном принял медальон Ксинг.
— За это не благодари. Ведь ты сдал экзамен и, стало быть, достоин, — ответил Бохай. — Но помни, что ты всегда можешь вернуться. Двери моего ресторана и моего дома открыты для тебя в любое время.
— Я запомню, мастер, — Ксинг поднялся и еще раз поклонился.
Под удивлённым взглядом Бохая он быстро, почти бегом удалился из пустого зала, чтобы вскоре вернуться. К счастью, наставник ещё не ушел.
— Не знаю, сможет ли это хоть на тысячную долю выразить то, что я чувствую, — сказал Ксинг, протягивая мастеру свёрток. — Но я попытаюсь. Пришлось ждать окончания экзамена, ведь иначе я бы не знал, повлияло это или нет на ваши суждения.
Бохай развернул свёрток и уставился на содержимое. Наконец он снял с талии пояс со своими ножами и положил на стол рядом с подарком. В ножнах, сделанных из самых прочных и красивых шкур зверей Леса Дюжины Шагов, блестели рукоятями из Пурпурного Дуба три ножа — пянь дао, цай дао и жужоу дао. Бохай поднял подарок и застегнул вокруг пояса. Он выхватил два ножа и ловко провернул в ладонях. В свете огней ци, освещавших зал ресторана, Звёздная Сталь засияла потусторонним блеском.
Наставник сделал несколько молниеносных взмахов, подкинул один из ножей в воздух, выхватил из ножен третий, сделал им колющее движение, вернул оба ножа обратно на пояс, вытянул ладонь, на которую тут же шлёпнулась рукоять упавшего тесака.
— Баланс, — изумлённо пробормотал Бохай. — Он такой, как я привык! И металл! Ци течёт так легко, словно это часть моего тела!
Ксинг широко ухмыльнулся. Меч подлого главаря Гао, некогда его использовали для злодеяний, но после того как оружие подверглось перековке, теперь когда под ударами молота Ксинга Звёздное Железо превратилось в Звёздную Сталь, этим ножам предстояло верно служить наставнику для добрых дел.
— Мастер, — продолжал улыбаться Ксинг, — я учился у вас больше двух лет. Ну конечно же, я знаю, какие у вас ножи! Поэтому выковал такие, к которым вам не придётся привыкать заново.
— Воистину, дар, достойный Императора! — ответил Бохай. — А теперь иди! А то я стал слишком сентиментальным, ещё немного, и решу, что позволить тебе уйти — худшее решение в моей жизни!
Ксинг напоследок поклонился, снова забежал в свою комнату, нацепил на плечи заранее подготовленную корзинку, сунул за спину цеп и подхватил аккуратную вязанку дров, лишь цветом выдававшую своё благородное происхождение.
Он выбежал на улицу и оглянулся по сторонам. Весь город, кроме мастера Бохая, чья ци показывала бодрствование и сложную смесь эмоций, уже погрузился в сон. Ксинг хитро захихикал, подпрыгнул в воздух, оказавшись на крыше ресторана, возле самой вывески. Он положил руки на вывеску, и прочная лакированная древесина словно превратилась в густую патоку, стекая широкой лужей.
На место уничтоженной вывески бухнулась вязанка дров. Раньше Пурпурный Дуб приходилось лишь резать и рубить, но теперь, после двух лет в ресторане, Ксинг научился управлять ци на новом, недостижимом ранее уровне. Он преобразовал внутреннюю энергию в Древо и направил её на «дрова». Древесина, для обработки которой ранее требовались самые сильные техники и самые острые наполненные ци инструменты, подчиняясь его воле, начала менять форму. Немногим позже, когда Ксинг уже спрыгнул на землю, новая вывеска на ресторане «Три ножа» отличалась от старой лишь более насыщенным и богатым цветом. Вот только стоила она больше, чем половина вместе взятых зданий в этом далеко не самом бедном квартале.