— Спасайся, Мэй! Беги! — прошептал он с яростной горячностью.
— Нет, я не могу! А как же ты?
— Со мной всё будет хорошо! — мужественно соврал Хань, сжимая её руки. — Бери альманах и уезжай, Мэй!
— Я не могу тебя оставить! — шепнула она в ответ.
— Уезжай, пока этот негодяй до тебя не добрался!
— Но ты мне так дорог! — не сдавалась Мэй.
Хань заглянул в её бездонные глаза, а она смотрела в ответ. Хань склонился ближе, но Мэй не отстранилась, наоборот, подалась навстречу. Её веки опустились, а губы, влажно блеснув, приоткрылись. Хань смело потянулся к её губам для поцелуя. Но призывно приоткрытый рот ещё больше округлился, покрылся чешуёй, а в его уголках возникли короткие усики.
Хань в ужасе отшатнулся от огромной морды карпа, заменившей теперь лицо Мэй, но не смог вырваться — нежные руки, сжимающие его ладони, превратились в костлявые плавники, освободиться из железной хватки которых никак не получалось. Хань собрался закричать, но из открытого рта карпа исторгнулся водопад холодной воды, карп нырнул в этот водопад и поплыл вверх по течению, взлетая в небо и превращаясь в величественного дракона.
Вода продолжала прибывать, попадая в нос и в рот, и Хань закашлялся, быстро приходя в сознание. Он осознал, что лежит на холодных мокрых камнях, а рядом с ведром воды стоит его мучитель. Мэй уехала, оставив его одного! Осознав это, Хань заплакал, ведь на мокром лице не было видно слёз.
— Тебе осталось пробежать еще тридцать два круга, ученик.
— Да, учитель, — застонал Хань, не ощущая в себе сил сопротивляться.
☯☯☯
Все кружилось и плыло перед глазами, дом пошатывался и трясся. Даже боль во всём теле не заглушала дичайшего чувства голода. Всё окружающее казалось ненастоящим и нереальным — даже то, что злодей на время прекратил издевательства и отпустил домой, было воспринято без вопросов и удивления. Хань брёл по дому куда глядят глаза, не разбирая направления и не осознавая, где именно он находится. Он не сразу понял, откуда тут взялась матушка, да и где находится это «тут». Единственное, что имело значение — миска вкуснейшего, если судить по аромату, горячего супа в её протянутых руках. Усталость была столь велика, что он сначала просто таращился на суп, словно на священную императорскую печать. Но ступор быстро прошёл и Хань ринулся к еде, будто дикий и свирепый зверь. Он ухватился за миску, но дрожащие после дня упражнений руки не держали, и та полетела вниз. Хань зажмурился, чтобы не видеть святотатства в виде испорченной еды. Но звука бьющегося фарфора не последовало, и Хань вновь открыл глаза. Радом в низкой стелющейся стойке стоял невесть откуда взявшийся «учитель», а в его вытянутой у самого пола руке находилась миска. Причём на полу не было видно ни капли разлитого супа!
В этот момент Хань ощутил чувство, напоминающее благодарность. Он безумно хотел есть, а учитель спас его еду! Он требовательно протянул руки к миске, но негодяй не обратил внимания. Он встал, поднёс миску ко рту и в несколько больших глотков осушил содержимое. Затем низко и почтительно поклонился матушке.
— Спасибо, госпожа Лихуа, это был очень вкусный суп!
Матушка глубоко вздохнула и скрылась, одарив Ханя полным боли и жалости взглядом.
Хань уставился на пустую миску и чуть не заплакал.
— Но я же должен питаться! — вышло неубедительно, так что обострившийся разум Ханя тут же придумал несокрушимый аргумент. — Для тренировок нужно много сил! Э-э-э, учитель!
«Учитель» посмотрел на него внимательным взглядом, а затем неожиданно кивнул:
— Ты прав, ученик. Идём!
Хань словно ощутил прилив сил, даже боль словно уменьшилась, и он помчался… заковылял быстрее за учителем, который повел его куда-то прочь. Из-за усталости и расстроенных чувств Хань не сразу сообразил, что его ведут наружу в… куда? Здания слуг? Сил возражать и бороться не было, накатила полная апатия. Да и чего можно было ждать от черноногого простолюдина, который неведомым попущением небес и духов попал в поместье благородного рода?
Не успел он опомниться, как очутился на тяжёлой деревянной скамье, которая под его весом даже не скрипнула, за грубо сколоченном из досок столом, не накрытом не то чтобы шёлком или парчой, а даже обычной тряпкой. Миску, которую злодей бухнул перед ним, тоже сделали отнюдь не из лучшего фарфора, да и не из фарфора вовсе. Слуги, сидевшие по обоим сторонам Ханя, было вскочили, но под тяжёлым взглядом «учителя» вернулись на свои места.
— Что это? — скривился Хань.
— Овощи — вот основа здорового питания, — ответил учитель, садясь вместе со всеми, — как и рис, любой крестьянин тебе это подтвердит. А сегодня, смотри, рисовая лапша — блюдо, достойное богов и духов!
— Я хочу мяса! — искривил губы Хань.
Все за столом ели как животные — отдельный пузатый слуга, стоящий возле двух закопчённых котлов, накладывал им без какого-либо выбора блюд — по черпаку из каждого. Грубая, неприятно выглядящая еда вызвала у Ханя лишь отвращение. Но глупый живот не понимал происходящего, толкался, пихал и бурчал изнутри. Он требовал только одного — заполнить его чем угодно и поскорее.
— Мяса! — захохотал злодей. — Вы слышали — мяса?
Смех его никто не поддержал, слуги опасались последствий, но их взгляды стали резкими и понимающими. Это злило.
— Мясо еще надо заслужить, — наставительно заявил учитель и придвинул миску. — Жри! Хотя можешь не жрать — я отдам твою еду другим.
Хань заметил голодный блеск во взорах слуг и, немедленно схватив миску, начал хватать оттуда еду и запихивать в рот, компенсируя недостаток приправ солёными слезами.
— Стой, — прозвучал голос и Хань остановился.
— Где твои манеры? Ешь палочками, как человек, или жри с пола, как собака. Выбор за тобой.
— Фа, фуфывел, — едва не подавился Хань.
Поспешность в еде всегда считалась пороком, а недостаток воспитания за столом — признаком низменного происхождения. И если бы его увидел сейчас отец, он немедленно бы отрубил ему голову. Или отрубил бы голову себе — увидав, какой позор на род навлекает Хань, разговаривая с набитым ртом. Но ему было уже плевать даже на вываливающиеся изо рта куски. Воспитание? Достоинство? Манеры? Какие еще манеры, когда он жрёт собачью еду вместе со слугами? Хань плакал и ел, давился и плакал еще сильнее. Дрожащие руки не могли удержать палочки, и еда валилась мимо, прямо на стол и даже на пол, что вызывало новые слёзы, кашель и сдавленные всхлипы. В глазах слуг читались презрение и осуждение.
☯☯☯
Хань вынырнул из тяжёлого липкого сна прямо посреди ночи. Всё тело ныло, каждое движение причиняло боль. Неудачно повернувшись, Хань заорал и тут же прикусил руку. Вот он, его шанс! С трудом откинув мысль, что его рука такая приятная, аппетитная и состоит из мяса, он поднялся с ложа и как можно более бесшумно, на цыпочках, прокрался к выходу, приоткрыл дверь, выскользнул наружу и собрался прочь. Сначала следовало пробраться на дворцовую кухню, а потом бежать! Бежать прочь! Что-то запуталось в ногах, и он бухнулся на землю.
— Оно пришло! — сказали прямо в ухо.
— Что? Где? Куда пришло? — слова застряли в глотке подскочившего от ужаса Ханя, и он едва не откусил себе язык.
Учитель смотрел на него сверху вниз, как заправский злодей — на беззащитную героиню, и Хань заплакал от бессилия. Ведь он знал, что на спасение не придёт никакой Бао Сяо, не срубит этому подлецу голову и не поразит его своими могучими техниками!
— Что пришло, учитель? — быстро, пока не случилась беда, поправился Хань.
— Время тренировок! Ученик, встать в стойку дабу.
Что, прямо тут? Он что, не понимает, что личные покои — это священное для достойного мужа место, где не подобает заниматься разными глупостями? И уж точно неприлично глазеть на стены и в тусклом лунном свете разглядывать плоды чужой мудрости, при этом скривившись в насмешке!
— Да, учитель, — жалко выдал Хань в ответ, не дожидаясь новых побоев.
Он становился в стойку, несколько раз падал, снова становился, пока мучителю не надоело, и он не погнал Ханя на полигон, «раз не получается стоять — немножечко разогреться, разогнать кровь и ци».
Бегать ночью, при неверном свете звёзд и лун, оказалось даже хуже чем днём, под раскалённым солнцем.
— Я больше не могу, — заплакал Хань, в очередной раз споткнувшись и валясь лицом в грязь. — …учитель.
Мягкую уютную грязь, оставшуюся после вчерашнего дождя, а не жесткие землю и камень тренировочного поля.
— Это ты только думаешь, что не можешь, — тут же сообщил ненавистный голос.
Обычно его спокойствие в голосе и ленивый тон бесили до багровых кругов перед глазами. Но сейчас у Ханя не хватало сил, даже чтобы страдать.
— Карп может стать драконом, если поднимется по водопаду. Повторяй за мной — карп может, и я смогу!
— Карп может, и я смогу, учитель! — повторил Хань сквозь слезы.
— Но сейчас я не карп.
— Я не карп, учитель!
— Я икринка. Головастик.
— Вы икрин…
Хань даже не понял, что случилось. Вот он просто бездумно повторяет слова. А вот через мгновение пальцы его руки торчат под противоестественными углами, а тело пронзает такая боль, что он не смог даже закричать, поперхнувшись собственным языком.
Учитель склонил голову набок, оценивая плоды своей работы, как сам Хань когда-то в другой жизни оценивал красоту свеженаписанной цитаты. Затем неодобрительно хмыкнул, схватил рукой Ханя за запястье, а другой начал вставлять пальцы на место.
Хань истошным голосом заорал и попытался вырваться, но не смог даже поколебать эту железную хватку. А через мгновение пальцы учителя окутались неярким светом ци, и Хань понял, что боль уходит, а рука снова может работать. Тем не менее, отголоски этой боли он ощущал очень долго, до конца этого бесконечного дня.
☯☯☯
Бежать! Скрыться! Уйти подальше от страданий и издевательств! В очередной раз проснувшись от боли в измученном теле, Хань не раздумывал. Он скатился с кровати и со скоростью, достойной самого Бао, метнулся к окну и нырнул в него «рыбкой», словно карп, ныряющий в бурный водопад. Вот только драконом ему стать так и не получилось — мощный пинок зашвырнул его обратно в спальню.
— У тебя есть силы бегать? Отлично! — заявил учитель, забираясь внутрь следом и присаживаясь за стол. — Но перед пробежкой, которую ты так жаждешь, встань в стойку дабу, ученик.
— Да, учитель, — тоскливо выдавил из себя Хань.
☯☯☯
— В руках настоящего воина всё превращается в оружие! — с глумливой радостью ненавистный учитель процитировал очередное изречение Ханя. — Ярость и страх — это тоже оружие! Ну а раз ты так хорошо вооружён — бегом сражаться! Пожалуй, ещё десять кругов! И колени поднимай выше!
— Но моё сердце сейчас выскочит из груди, — застонал Хань. — …учитель.
— Это перестук радости от осознания будущих перспектив. Сердце не знает лени. Ему не приходит в голову «немного отдохнуть», как тебе. Поэтому сердце радуется тренировке и стремится вперёд. Ты просто бежишь слишком медленно, вот оно и, а-ха-ха, выскакивает, так как мчится быстрее тебя. Не хочешь запечатлеть мудрость этих слов в свитке?
Хань был согласен на что угодно, лишь бы получить передышку. Но он уже достаточно был знаком с учителем, чтобы понимать, что никакой передышки он не получит. Скорее всего, его заставят писать в свитке в стойке дабу, а то и вообще на голове, а за каждую помарку или кляксу ломать по пальцу. Так что он, следуя своей обострённой интуиции, лишь отрицательно покачал головой.
— Да? Жаль. Тогда ускорься, ученик. Следуй за своим сердцем и бери с него пример, совершенствуйся всегда, непрерывно, как оно делает с каждым своим ударом. А чтобы от него не сильно отставать, с этого момента передвигаться будешь исключительно бегом. Понятно?
Хотелось прилечь, нет, вначале принять ванну с облегчающими боль травами. И обязательно чтобы массажист размял спину! А уже потом прилечь, и чтобы слуги сами клали еду в рот! Нет, лучше давали уже разжеванное, пока не появятся силы снова жевать!
— Да, учитель! — тоскливо взревел Хань.
☯☯☯
Дни его превратились в один бесконечный кошмар, в котором все сливалось воедино. Он бегал, падал, отжимался, пытался подтягиваться, метал камни и держал их в вытянутых руках, снова падал и пытался огрызаться, а за каждую попытку скрыться или сбежать ему снова ломали пальцы, руки и ноги. Хань и не знал, что в окрестностях отцовского особняка столько оврагов, камней, трещин, рытвин, кустов, ямок, идиотских корней, тупых деревьев и зарослей с колючками!
Воистину, как мудр был он, прежний, не выходивший дальше пиршественного зала!
«Слуги окончательно обленились, — думал он, — не занимаются чисткой и уборкой окрестностей». За это их следовало бы наказать. Но сил не оставалось даже думать, мысль не мелькала в голове, словно карп в водопаде, а трепыхалась вяло, словно головастик, вытащенный на солнце. Хань брел за учителем, собираясь с силами, чтобы высказать слугам всё заслуженное. Но затем вновь увидел еду и накинулся на неё, рыдая и кашляя. Он не мог понять, как можно есть что-то такое грубое, жесткое, недоваренное и невкусное? Как можно пить мерзкую тепловатую воду? И вместе с тем он не мог остановиться, съедая всё подчистую и даже вылизывая грубую глиняную миску.
Матушка много раз бросалась на спасение, она пыталась передать Ханю еду либо сама, либо с помощью слуг и служанок. Но этот мерзавец словно чуял всё нюхом, словно видел особняк насквозь и неизменно оказывался рядом! И пока Хань страдал, давился слюной и слезами, он пожирал мамины яства, громко причмокивал, и либо просил слуг передать госпоже Лихуа благодарность за вкусную еду, либо же сам отвешивал ей комплименты! Каждый раз он не упускал возможности её облапать, называя это «массажем акупунктурных точек», и рассказывал, как она похорошела и помолодела.
По ночам Хань не прекращал попыток сбежать, пусть избитое, израненное и измученное тело чаще всего проваливалось в беспробудный сон. Но каждый раз негодяй оказывался рядом и его избивал, называя происходящее таким же «массажем акупунктурных точек», чтобы «разогнать застойную ци», после чего заставлял стоять в разных противоестественных позах и безжалостно гнал на тренировочную площадку. Хань постоянно плакал — как от жалости к себе, так и от сострадания к матушке, вынужденной ежедневно созерцать мучения любимого сына. От невыносимых страданий он отключался до самого утра, а затем всё повторялось снова.
Вначале ещё слуги, те самые слуги, которых он никогда не замечал, пытались помочь, накормить и поддержать, но и здесь злодей-учитель проявил себя самым что ни на есть злодейским образом. Неизменно оказываясь рядом, он осыпал комплиментами радостно краснеющих дур-служанок, а парней гнал взашей. Хань втайне ожидал, что слуги восстанут, объединятся и накинутся на злодея, но случилось прямо противоположное.
Каким-то способом, видать, с помощью того же демонического колдовства, которым он одурманил матушку, подонок втёрся в доверие и к слугам. Он, не стесняясь своего высокого положения наставника наследника рода Нао, помогал слугам поднимать тяжести, кому-то подставлял плечо в работах, кому-то вправлял заболевшую спину, а какой-то восторженной дуре так вообще исцелил парализованного отца. Хань плакал от собственного бессилия, ему казалось, что он попал в искаженный мир, где все наоборот — зло становится добром, добро злом, члены благородных семей прислуживают простолюдинам, а солнце светит ночью.
Подлость и коварство злодея, совращающего верных слуг, Хань осознал отнюдь не сразу. Но, видать, его великолепное, терзаемое невыносимыми мучениями тело привыкло, поняло, что сами по себе страдания не прекратятся, поэтому позволило поработать и голове. Разум прояснился, ведь злодей не ожидал от Ханя такой силы духа и выносливости, допустив оплошность в череде пыток, называемых «тренировками». Он сделал ошибку, типичную для всех злодеев из героических сказаний, забыв, что героя страдания только закаляют! Теперь Хань ему обязательно покажет… но сначала надо справиться с дрожащими палочками для еды.
☯☯☯
— «Без крепости духа нет крепости тела…» — прозвучал самодовольный голос.
Ханя всегда бесило использование его же цитат. В устах демона даже этот благословенный фонтан небесной премудрости звучал, словно грязное ругательство или подлая насмешка. Каждый раз Хань дрожал от ярости, стискивая кулаки, пытаясь вызвать в себе поток невиданной мощи, чтобы сразить, а затем безжалостно избить этого… этого… Хань стоял в стойке, на этот раз в позе «стремительного ветра», но могучего потока ци так и не возникало, даже несмотря на поднятые руки и одну ногу.
— «…а без крепости тела нет крепости разума». Как считаешь, не пора ли заняться твоим образованием?
Хань, представив, что сейчас в череде мучений может появиться передышка, даже не сразу нашёл слова.
— Да, учитель, — едва слышно пробормотал он.
— Не слышу. Видать, ты слишком утомился. Ещё двадцать кругов придадут тебе доста…
— ДА, УЧИТЕЛЬ! — взревел Хань, срывая себе горло.
Нежелание снова бежать оказалось таким могучим, что вместе с криком в районе паха выплеснулось ещё что-то. Почувствовав обжигающе-горячую каплю тепла, он испугался, что снова обмочился. Но, судя по тому, что по ногам не стекала влага, а также что не последовали побои за «неподобающее наследнику Нао поведение», Хань понял, что это что-то другое.
— Вот так вот! — хохотнул злодей. — Или, как говорят дикие западные варвары, «уот так уот». Из икринки всё же вылупился головастик!
Он внимательно уставился на Ханя, на которого внезапное повышение от одного ничтожного состояния до другого, не менее ничтожного, совсем не произвело впечатления.
— Теперь ты — головастик. Повтори!
— Я — головастик, учитель!
Спешащие по своим делам слуги, услышав этот вопль, остановились и о чём-то зашушукались. Хань попытался прислушаться, не его ли обсуждают, но ничего не услышал — нога подогнулась, он утратил равновесие и свалился на землю.
— Крик — это проверенный способ концентрации воли. Выплеснув свою силу в крике, воин сосредотачивает технику или усиливает удар, делает ци смертоносней, а удары меча — разрушительней. Но тебе, похоже, крик помогает лишь быстрее навалить в штаны. Мы это, конечно, поправим. И кричать ты будешь громко.
Длинная тонкая бамбуковая палка, которую тот использовал, указывая на ошибки, размылась в воздухе и ударила — сначала по спине, а потом и ниже. Испытав невыносимое жжение, Хань действительно заорал.
— Правильно, молодец. В стойку лунхуа, ученик.
— Да, учитель!
Хань расставил широко ноги, низко присел и вскинул руки с пальцами, изогнутыми, как когти дракона. Несмотря на то, что поза должна была символизировать силу, свирепость и мистическую энергию, он чувствовал только, что сейчас снова бухнется на землю.
— Призвать ци.
— Я не… — прохрипел Хань сорванным горлом. Неужели эта горячая капля и была ци? Он вновь попытался призвать похожее чувство, но добился только того, что по ноге потекла тонкая горячая струя.
Хань не замечал движения раньше, не заметил и сейчас. Бамбуковая палка снова исчезла и вновь появилась, воткнутая ему в щиколотку. Хань, вопя от боли, рухнул на землю, но тут же снова вскочил, испытывая облегчение — ведь учитель мог просто ткнуть туда усиленным ци пальцем и сломать Ханю ногу. Собственно, именно так он неоднократно и делал. Но даже знание того, что Ханя вскоре вылечат, не облегчало боли и страданий.
— Что ждет карпа, выпрыгнувшего из пруда?
— Смерть, учитель!
— Выбирай.
Между сорванным в крике горлом и смертью Хань выбрал горло. Он вновь попытался призвать в животе те же ощущения, и на этот раз у него получилось. Не безбрежный океан, как у героев кристаллов, а лишь малую каплю, ничуть не облегчившую его страданий. По правде говоря, он не мог избавиться от ощущения, что снова сходил под себя, только на этот раз внутрь тела.
— А теперь приступим к занятиям, — с самой неприятной из своих ухмылочек заявил учитель. — Давай начнём с самого простого, для детишек. Расскажи мне о временах года и циклах, способах измерения времени. Если ты отпустишь ци и потеряешь концентрацию… Впрочем, попробуй, увидишь сам.
В отличие от описаний из свитков и кристаллов, удерживать ци оказалось не только сложно, но и больно. Хань направлял силы в эту яркую каплю. Он знал, что её нужно сделать больше, сильнее, но пока что он пытался хотя бы не упустить, не потерять. В свитках никогда не писали о боли! Герои только и сидели в позе лотоса или стояли, замерев в стойке, только складывали руки в различные жесты, а сила приходила со временем сама по себе. Теперь-то стало понятно, что будь всё так просто, то каждый бездельник, не занятый, в отличие от него, каллиграфией, наукой и размышлениями, давно бы стал великим воином.
— Каждый год имеет свое название, от Крысы до Свиньи, — забубнил Хань, пытаясь не потерять обжигающий сгусток энергии, — и их дюжина, священное число, идущее от начала времен. Дюжина лет — это цикл, и существует пять оттенков цвета дюжин — по числу основных элементов, и пять дюжин образуют средний цикл, используемый для измерения секунд и минут, а в сутках две дюжины часов. Дюжина дюжин циклов образуют большой цикл, и год, когда средний цикл встречается с большим, знаменует завершение гигантского цикла летоисчислений. Циклы знаменуют собой круговорот жизни и перерождений, где твои прошлые жизни могут влиять на будущие.
К счастью, из детских занятий он ещё кое-что помнил. К несчастью, ум и великолепная память Ханя стали ещё одним поводом для издевательств. Вместо положенной награды мерзавец-учитель всё вывернул в привычную изуверскую сторону, жизнерадостно заявив:
— Как ясно ты излагаешь, ученик. Пришло время занятий не только тела, но и разума.
☯☯☯
— Хватит жалеть себя и мечтать о несбыточном, — раздался в ухе голос учителя, а Хань подпрыгнул. — Держи. Вот свиток ядовитых трав. Запомни их названия, изображения, места произрастания, особенности сбора и использования. Заучишь их наизусть и перескажешь.
— Я не могу-у-у-у, — взвыл было Хань, но тут же прибег к проверенному способу оттянуть мучения. — И вообще, зачем они нужны, учитель? Это же яд!
— Как чистое сочетается с грязным, тёмное со светлым, а ленивый кусок жира — с могучим воином, так и яд с лекарством тоже являются одним целым, одновременно таким разным и таким одинаковым. Как от достойного сына великого полководца Гуанга и прекрасной госпожи Лихуа тебя отличает лишь количество тренировок, так и лекарство от яда отличают лишь доза и концентрация. Понятно?
— То есть если я усердно продолжу, то смогу вас превзойти? — спросил Хань. И на этот раз не только для того, чтобы новым вопросом выкроить ещё несколько мгновений паузы. Его действительно интересовало то время, когда он сможет вернуть этому ублюдочному отпрыску крестьянина и свиньи все причинённые мучения.
— Таким как я тебе, конечно же, не стать, — расхохотавшись, подонок ответил своей любимой злодейской фразой. — Чтобы превзойти меня, тебе сначала нужно превзойти себя. А такое если и случится, то не в этой жизни. Ты сказал, что не «мо-о-о-о-жешь», и это, конечно же, правда. Пока что ты головастик, а головастику не под силу подняться по водопаду. Но, пробуя раз за разом, проливая океаны пота и слёз, он вырастет, наберётся опыта и сил, и тогда сможет одолеть подъём. Вот только тогда его никто не назовёт головастиком, ведь он будет рыбой, благородным карпом. А если станет лениться, не захочет прикладывать усилия, то так и останется ничтожеством, жирной икринкой, вроде тебя. Так что приступай, и помни, за каждое неправильно названное растение будешь отжиматься на острых камнях по десять раз.
По исхудавшему, страшному лицу Ханя, давно переставшему быть восхитительно гладким и круглым, вновь покатились горькие слёзы.
☯☯☯
— Госпожа, — сквозь пульс в ушах доносился твердый голос учителя, — Поверьте, я восхищаюсь вами и уважаю, как собственную мать. Вы не только прекрасны, но и добры, и ваша доброта подобна весеннему ручью, несущему в своих водах жизнь и живительную прохладу. Но избыток воды даже у такого ручья может навредить. Даже восхитительный свет солнца может не только согреть, но и обжечь, если его слишком много. Лишая сына испытаний сейчас, не позволяя ему познать трудности и преграды, вы лишаете его и достойного будущего. Неужели вы хотите, чтобы ваш достопочтенный супруг нарушил клятву духами предков и навлек проклятия на все будущие поколения семьи Нао?
— Будут ли, они эти будущие поколения? — смахнула слезу мать.
«А как же мои старшие брат и сестра?» — вдруг подумал Хань. В голове немного прояснилось, словно печаль в голосе матушки действительно оказалась этим самым весенним ручьём.
— Несомненно! — самоуверенно ответил негодяй. — Вот только не будем заранее говорить о будущих поколениях, когда есть текущее!
Матушка лишь сокрушённо покачала головой.
— Наше время уже ушло. Я уже немолода, да и к тому же иметь детей больше не могу.
Учитель в ответ на это лишь оглушительно рассмеялся. Хань даже понадеялся, что в ответ на подобную непочтительность прибежит стража и отрубит этому грубияну голову. Или, скорее всего, попытается это сделать, но погибнет сама.
— Простите, госпожа Лихуа, но это самая смешная шутка изо всех, которые я слышал в жизни. Вы молоды и прекрасны — и с каждым днём становитесь моложе и прекрасней.
Как бы Хань ни ненавидел этого крестьянского выродка, но с этими словами он был согласен, полностью, словно они являлись эдиктом самого Императора.
— Госпожа, вы же делаете те дыхательные упражнения, которые я вам показал?
— Конечно! Сначала это было трудно и даже немного больно, но теперь мне действительно стало значительно лучше.
— Прекрасно. А теперь возьмите. Это снадобье из хвостового пера Солнечного Жаворонка Шу-Ни и экстракта Лунного Жасмина.
— Матушка! — закричал Хань в отчаянии. — Не слушай его! Лунный Жасмин — это яд!
К его ужасу, учитель не только удовлетворённо кивнул головой, но и задал вопрос:
— Отлично, ученик! А теперь поведай, где он растёт?
— В самых глубинах холодных и влажных пещер! — призрачная боль в костяшках пальцев, которым пришлось неоднократно отжиматься на острых камнях, тут же подсказала правильный ответ.
— Именно, мой ученик, именно. Лунный Жасмин полон тёмной и влажной инь, а Солнечный Жаворонок обитает высоко в горах посреди опаляющих пустынь на западе и полон горячей солнечной ян. Госпожа Лихуа, это снадобье не только дополнит ваши упражнения, позволив стать сильней и моложе, но и вылечит вас от застарелой травмы. И вы сможете подарить генералу Гуангу ещё много сыновей!
А меня уже списали, всхлипнул мысленно Хань, одновременно строя планы, как сбежать, пока мерзавец занят разговором с матушкой. Постойте, отец? Подарить еще сына? Разве не собирался учитель сам обольстить матушку, воспользовавшись ее слабостью и любовью к Ханю?
Вместо того, чтобы гневно отвергнуть подозрительное зелье, матушка, к ужасу Ханя, благосклонно приняла светящийся изнутри пузырёк.
— Постойте, госпожа! — послышался новый запыхавшийся голос. — Вам нельзя ничего брать из рук разных шарлатанов! Особенно ломающих кости вашему сыну!
«Да! Наконец-то!» — горячо поддержал Хань появление доктора Пинга. Хань не видел его вечность, он даже опасался, что приказ отца отрубить Пингу голову давно приведён в исполнение. Доктор Пинг был одним из любимых лекарей Ханя, он никогда ничего не запрещал, никогда не делал больно во время лечения, а в лекарства всегда добавлял мёд и фруктовый сироп.
— Ну почему же шарлатанов, — жизнерадостно откликнулся мерзавец-учитель. — Вы правы, я ломаю, но я же сам и исцеляю. А вы так сможете, доктор Пинг? Давайте проверим! Как раз время подходящее — все в поместье заснули, даже Хань, посмотрите, почти совсем не собирается сбежать…
— Сыночка, — укоризненно пробормотала матушка Лихуа, пряча заветный пузырёк.
— …сломаю вам руки и ноги, а вы сломаете руки и ноги мне. И посмотрим, кто сумеет быстрее себя вылечить, кто настоящий доктор, а кто — шарлатан и самозванец!
— Да как ты смеешь! У меня диплом! Из столицы! С печатью! — взвизгнул Пинг.
— Да, мне такой никогда не получить, я человек очень простой, предпочитаю скучной теории наглядную практику. Ну что, приступим? Кстати, ваше согласие мне вовсе не требуется, ведь достопочтенный Гуанг Нао дал мне разрешение заранее.
Хань прикусил язык и попятился обратно к себе в комнату. Выучить повадки лесных и степных волков, алхимические свойства их внутренностей, способы охоты, приготовления мяса и свежевания шкур? Подумаешь! Всего-то два свитка!