— Что ты тут делаешь? Томас соображал.
— Я ждал тебя.
— Зачем?
— Мне надо с тобой поговорить.
— О чем? Он забыл. Эльвира помогла ему:
— Это как-то связано с Кони?
Томи думал. И тут к нему вернулись все воспоминания о прошлой ночи.
— Ты хотела его убить!
— Кто тебе сказал?
— Я сам все видел. Это все записано на пленку. У Эльвиры подкосились ноги.
— В комнате Конрада есть скрытая телекамера?
— Ну вам же подавай все только самое лучшее!
— Что там видно?
— Тебя, как ты три раза что-то вкалываешь ему в трубку на капельнице.
— И он жив?
— Его спасла ночная сестра. Медом, насколько я понял. Эльвира окаменела.
— Зачем ты это сделала? Она не отвечала.
— Зачем ты сделала это?!
— Он опасен.
— Кони? Опасен? Для кого?
— Для нас. Для тебя, и Урса, и для меня. Для заводов Коха.
— Ничего не понимаю.
— Он помнит такие вещи, о которых никто не должен ничего знать.
— Какие вещи?
За окном занимался новый день, такой же пасмурный, как и вчера. Терпение Эльвиры кончилось, и она взорвалась:
— Знаешь ли ты, сколько мне было, когда я пришла к Вильгельму Коху нянчить его сына? Девятнадцать! А ему уже пятьдесят шесть. В глазах девятнадцатилетней девушки это был дряхлый старик. Нахальный, спившийся, и к тому же пятьдесят шесть лет!
— Но ты же вышла за него замуж!
— В девятнадцать свойственно делать ошибки. Особенно когда нет ни денег, ни жизненного опыта.
В дверь постучали. С подносом в руках вошла Монсеррат. Увидев Томаса, она достала из серванта второй столовый прибор. Эльвира и Томас хранили молчание. Наконец они опять остались одни.
— Я вызвала Анну, чтобы не быть в доме одной, к тому же полностью во власти этого старика. А потом у нее родилась идея… — Эльвира сделала паузу, — родилась идея убить его.
Томас протянул руку за чашкой кофе. Но рука задрожала так, что он отказался от этого. Эльвира ждала, что он что-нибудь скажет. Но Томас все еще пытался осознать сделанное ею признание со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Анна еще не доучилась на медсестру, но она уже знала, как это сделать, чтобы никто ничего не заметил: дать высокую дозу инсулина. Человек умирает тогда в состоянии шока. Доказать искусственное введение инсулина невозможно. Самое большее — обнаружить след от укола. Если тщательно искать его.
Томас наконец взорвался.
— И вы убили моего отца!
Эльвира взяла стакан апельсинового сока. Ее рука оставалась твердой. Она выждала какой-то момент, но потом поставила стакан назад, так и не сделав ни глотка.
— Вильгельм Кох стал твоим отцом только после смерти. Томас смотрел и ничего не понимал.
— После его смерти мы вас подменили. Вильгельм Кох был отцом Конрада. Давая Томасу время сформулировать свой следующий вопрос, она опять взяла стакан. Но теперь и ее рука дрожала. Она снова поставила его на место.
— Зачем вы это сделали? — удалось наконец Томасу выдавить из себя.
— Мы хотели, чтобы все получил ты, а не Конрад.
Томасу снова понадобилось время, чтобы переварить и это.
— Но почему? — спросил он затем. — Почему я?
— С Конрадом меня ничто не связывало. Он только напоминал мне о Вильгельме Кохе.
— А со мной? Что тебя связывало со мной?
— Мы же с Анной были сестрами.
Томас встал и подошел к окну. Монотонный затяжной дождь зарядил с самого утра.
— Анна Ланг — моя мать, — пробормотал Томас. — А ты — моя тетка. Эльвира не ответила.
Несколько минут Томас молча стоял и неотрывно смотрел на мокрые от дождя рододендроны. Потом он покачал головой.
— Как могла мать отдать своего ребенка ни за что ни про что своей сестре?
— То, что она останется в Лондоне, мы не планировали. Она влюбилась. А потом началась война.