Папа прочищает горло.
— Я просто хотел убедиться, что ты в курсе, что на этот раз мы никуда не двинемся. Мы задержимся на месте на некоторое время.
Я сажусь, скрестив ноги, на край кровати и смотрю на него, не совсем понимая, к чему он клонит.
— Я знаю.
— И, — он чешет затылок, — чтобы ты не чувствовала, что тебе нужно держаться на расстоянии от людей. Ты можешь завести здесь друзей, принять участие в жизни сообщества. Может быть, начнёшь думать о своём будущем, например, о том, в какой колледж ты хочешь поступить.
Я игнорирую первый комментарий о том, чтобы завести друзей, и сосредотачиваюсь на том, на который у меня есть ответ.
— Я уже начала думать об этом. Я провела кое-какие исследования в местных колледжах и танцевальных труппах. У Чарльстона весьма отличная репутация балетного театра, и до него всего тридцать минут езды на пароме.
— Замечательно, — говорит папа.
Он подходит к шкафу, вешает галстуки.
— Но по всей стране есть много уважаемых трупп. Мне бы не хотелось видеть, как ты рассматриваешь план только с одним городом.
— Мы только что приехали, а ты уже выгоняешь меня? — мой тон лёгкий и дразнящий, но его слова кажутся предательством.
Папа качает головой.
— Конечно, нет, Нелли Би. Я просто не хочу, чтобы ты чувствовала, что должна планировать всё своё будущее вокруг меня. Сейчас мне гораздо лучше.
Если это правда, то хоть одному из нас теперь лучше.
— Я просто хочу увидеть, как ты начнёшь больше проявлять себя, — продолжает он. — Раньше ты была такой общительной. Мы с твоей мамой постоянно пытались обуздать тебя…
Он делает паузу, и я знаю, что он думает о ней, видит её в каком-то воспоминании, которое принадлежит ему одному.
— Я думаю, что пытаюсь сказать, что тебе нужно вернуться в мир, сладкая горошинка. Пришло время.
ГЛАВА 7
ЛИЯ
ПОСЛЕ ДОЛГОГО ОБЕДА, во время которого Лон говорил только о своих делах, и экскурсии по территории, во время которой Лон говорил только о бесчисленных летних каникулах, которые он провёл на острове Уинслоу на протяжении всей своей жизни, я возвращаюсь в свою комнату, чтобы переодеться к ужину и подготовиться к тому, чтобы пройти через то же испытание по-новому.
Мама помогает мне переодеться в изумрудное атласное бальное платье с накладкой из чёрного кружева, меняя мой дневной корсет на ещё более плотный вечерний. В то время как большая часть наших дорогих вещей была (тайно) продана на аукционе, всё, что могло привлечь внимание Лона, было оставлено. И если мама носит платья прошлого сезона, а отец неуклюже чинит дыру в шве своего смокинга, то я привезла с собой три сундука, полностью набитых совершенно новыми платьями от "Модного дома Уорта"1, хотя и настаивала, что в них нет необходимости. Хотя я бы предпочла, чтобы Бенни получил несколько подарков на день рождения в этом году, вместо того чтобы тратить все оставшиеся у нас деньги на поддержание привлекательного внешнего вида.
— Мы подарим Бенни сотню подарков, как только ты выйдешь замуж, — сказал мне отец однажды вечером после того, как я высказала ему о нелепом способе, которым он решил потратить наши оставшиеся финансы. — Двести, если хочешь. Но сейчас главное это ты, так что веди себя как нормальная девушка и наслаждайся дополнительным вниманием, ладно?
Я вижу Бенни всего мгновение, ровно столько, чтобы узнать, что он провёл день на пляже, выискивая ракушки, и Мадлен тут же уводит его обедать в детскую столовую. Он кажется таким счастливым здесь, его опыт очень отличается от моего.
Как только мама собирает мои кудри в модную прическу (единственную, в которой горничная считала её искусной до того, как её вынудили уйти на новую работу), а отец в тысячный раз заверил нас обоих, что "всё это окупится, как только Лон и Аурелия поженятся", мы направляемся в столовую.
Родители пользуются лифтом.
Я иду по лестнице.
Я останавливаюсь на галерее второго этажа, обхватываю руками крепкую дубовую балюстраду и смотрю вниз, в вестибюль, на мужчин во фраках и женщин в драгоценностях, которые собираются вокруг пальм, стоящих в горшках, а официанты в ливреях ходят вокруг них с подносами шампанского. Я задаюсь вопросом, в каком-то отдалённом, сомнительном смысле, а достаточно ли высоко падение, чтобы убить.
Вздохнув, я поворачиваюсь и направляюсь к лестнице. Родители ждут меня внизу, вместе с Лоном и его родителями.
— О, дорогая, — зовёт мама. — Смотри, кого мы нашли.
— …ужасно боится лифтов, знаете ли, — подслушиваю я, как отец объясняет мистеру и миссис вон Ойршот.
Лон предлагает мне свою руку.
— Может, нам войти?
Я кладу руку на его и улыбаюсь, хотя на самом деле ничего не говорю, опасаясь, что слова "Зачем? Чтобы ты наскучил мне ещё больше своими невыносимыми историями?" слетят с моего языка.
Столовая, которая была впечатляющей в середине дня, выглядит ещё более впечатляюще при полном свете электрических ламп. Панели из красного дерева на стенах впитывают янтарное сияние, которое становится ещё теплее из-за темноты, сгущающейся за окнами. Столы застланы такими белоснежными скатертями, что напоминают мне свежий филадельфийский снег. Струнный квартет стоит на одном из балконов, выходящих в зал, и играет нам "Грёзы" Дебюсси.
Лон взял на себя смелость забронировать один общий стол для наших двух семей на всё лето, гарантируя, что я никогда не смогу поужинать без него. Это крайне неприятный сюрприз, хотя, полагаю, со временем мне придётся привыкнуть делить с ним каждую трапезу.
Всё идет так хорошо, как и следовало ожидать — еда, по крайней мере, вкусная, и я могу притворяться, что интересуюсь в политиканстве моего будущего тестя с лучшими из них, до тех пор, пока внезапно всё перестаёт быть таковым.
Я горжусь своей способностью никогда не показывать своих истинных эмоций, никогда не выставлять, насколько невыносимо скучна или самонадеянна моя нынешняя компания, но сегодня их высокомерие и жестокое остроумие душат меня. Вся комната кажется душной, до краёв заполненной мужчинами и женщинами, поглощёнными своим богатством и властью. Они смеются, хихикают и судят обо всём и обо всех так, что сами себе кажутся безупречными. Мне стыдно признаться, что когда-то это был мой мир, что я оказалась такой же самонадеянной и влиятельной, как и многие из них, хотя я никогда по-настоящему не делала ничего примечательного в своей жизни.
Я не уверена, когда произошла эта перемена (думаю, примерно, как и предложение о замужестве), но мне становилось всё труднее вести себя так, будто мне небезразличен этот мир и эти люди — эти ходячие, говорящие банковские счета, которые обратили бы на меня осуждающий, яростный взгляд, если бы знали мои истинные чувства. Как будто я была здесь посмешищем, а не они.
У меня начинает болеть голова, а мышцы напрягаются, когда самодовольное хихиканье и напыщенные комментарии эхом отдаются в ушах. Кажется, мне не хватает воздуха.
— Милая, — шепчет мама. — Ты в порядке?
— Не очень, — отвечаю я.
Официант ставит передо мной четвёртое блюдо — говяжье филе, которое минуту назад казалось восхитительным, но от запаха у меня сводит живот. Я резко встаю, ударяясь коленом о стол.
Все взгляды обращены на меня.
— Прошу прощения, — бормочу я. — У меня немного болит голова. Все эти путешествия, вы же знаете. О, пожалуйста, не вставайте, — я жестом прошу всех мужчин сесть обратно. — Мне просто нужно отдохнуть. Пожалуйста, извините меня.
Отец свирепо смотрит на меня, но у меня нет сил беспокоиться о грядущих последствиях его гнева, не тогда, когда каждая частичка моего существа сосредоточена на том, чтобы поставить одну ногу перед другой. Я дышу короткими, неглубокими вздохами, и внезапно мне кажется, что грудь сдавливает сердце, но я сохраняю улыбку на лице, говоря себе: "Ещё немного. Почти на месте".
Вестибюль почти пуст, но несколько человек поворачивают голову в мою сторону, когда я прохожу мимо. В животе у меня хлюпает, а кольца впиваются в распухшие пальцы. Я ускоряю шаг, мой разум кричит, что надо найти большое открытое пространство, где я могу подумать, где могу вдохнуть воздуха раньше, чем паника поглотит меня целиком.
ГЛАВА 8
НЕЛЛ
Я БЕГУ ПО коридорам пятого этажа, моя длинная хлопчатобумажная ночная рубашка развевается позади меня. Маленький мальчик со светлыми кудряшками бежит впереди меня, оборачиваясь и крича: