— Прости меня, — поддразниваю я. — Я и не подозревала, что ты стал взрослым в зрелом возрасте семи лет. Полагаю, это означает, что ты также не захочешь, чтобы я тайком принесла тебе дополнительный десерт из столовой сегодня вечером?
Он морщит лицо, противопоставляя своё стремление к независимости своему печально известному пристрастию к сладкому.
— Вместо того чтобы сидеть у тебя на коленях, как насчёт поцелуя в щёку?
Я вздыхаю.
— Полагаю, что так и будет.
Он оглядывает вагон, желая убедиться, что никто не смотрит, затем клюёт меня в щёку, как птичка, быстро и резко, а затем перебирается на соседнее сиденье. Мадлен тихо посмеивается, отчего морщинки вокруг её глаз становятся глубже.
Как только все учтены, трамвай трогается с места, скользя по рельсам к отелю. Но пока все остальные высовываются из окон, чтобы получше разглядеть "Гранд", я оглядываюсь назад, на мужчин, выгружающих с парома чемоданы и автомобили, а за ними — на голубую воду и жизнь, которую я оставила в прошлом на её далёком берегу.
Если всё пойдёт по плану отца, я покину этот отель в конце лета не как Аурелия Сарджент, а как Аурелия вон Ойршот, жена Лона вон Ойршота — предпринимателя и очевидного наследника "Сталелитейной компании вон Ойршот".
Отец прочищает горло.
— Аурелия.
Я поворачиваюсь обратно.
Трамвай катит по Палаточному городу, мимо рядов полосатых палаток, которые, как утверждается в брошюре, можно арендовать за ту же сумму в неделю, что платят посетители отеля за ночь. И если кто-то не возражает против земляного пола и самых элементарных предметов первой необходимости, цена падает вдвое ниже.
Мужчины, женщины и дети машут нам с улицы, когда мы проезжаем мимо, некоторые в купальных костюмах, другие одеты для ланча. Я замечаю группу девочек примерно моего возраста, возможно, на год или два младше, которые, взявшись за руки, направляются к пляжу, их кожа загорелая, а волосы выгорели на летнем солнце. На мгновение я позволяю себе представить, что моя рука переплетена с их, и я вижу — себя с мокрыми от океана волосами и кожей, покрытой коркой соли. Мы пятеро — лучшие подруги; мы выросли вместе и знаем самые глубокие, самые тёмные секреты друг друга. У каждой из нас есть избранники по нашему собственному выбору, хотя выйдем ли мы замуж за кого-нибудь из них или нет, ещё предстоит выяснить. Мы спорим о том, что будем есть на обед — мороженое, чтобы охладить наши обожжённые солнцем тела, или что-нибудь более существенное, чтобы зарядиться энергией, необходимой нам, чтобы провести остаток дня, сражаясь с прибоем. Я думаю, мы бы остановились на обоих вариантах, потому что лучшие друзья умеют идти на компромисс.
Трамвай пролетает мимо, и видение исчезает.
Я больше не одна из них.
Мы сворачиваем на длинную гравийную дорожку, обсаженную кипарисами, испанский мох свисает с их ветвей, как призрачные занавески, и плавно останавливаемся перед массивным отелем. Океанский бриз здесь ещё сильнее, он проникает сквозь просветы между пальмами, усеивающими пляж, и в открытые окна трамвая. В своём возбуждении Бенни выпрыгивает из вагона, как только носильщик открывает дверь. Он взбегает по ступенькам отеля, раскинув руки, как птичьи крылья.
— Бенджамин, — рявкает отец.
Бенни замирает. Отцу больше ничего не нужно говорить. Строгий взгляд и лёгкое поднятие руки для взбучки — это всё, что нужно Бенни, чтобы послушно вернуться к отцу.
— Ты слишком взрослый для такого поведения, — бормочет отец себе под нос. — Это неприлично.
Бенни кивает.
— Да, отец.
— Всё в порядке, сынок. Просто не позволяй себе такое снова.
Но Бенни не выглядит успокоенным. Отец никогда не спускает проступки так легко.
Мама берёт меня за руку.
— Пойдём, дорогая. Давай посмотрим, сможем ли мы найти твоего возлюбленного.
Я расправляю плечи и натягиваю на лицо маску, которую мама учила меня носить всю мою жизнь. Мне не нужно зеркало, чтобы знать, что морщины, пересекающие мой лоб, исчезают или что мои губы растягиваются в хорошо отработанной улыбке, которую никто не смог бы распознать как фальшивую, — не тогда, когда я могу наблюдать, как моя мать проходит через то же самое превращение, её мимолетное беспокойство о Бенни исчезает, как будто его никогда и не было.
Мама ждёт, пока папа и Бенни возьмут инициативу в свои руки, а затем мы следуем за ними вверх по ступенькам к богато украшенным деревянным дверям "Гранд Отеля Уинслоу".
ГЛАВА 2
НЕЛЛ
Июнь 2019.
Я, ПРИЩУРИВШИСЬ, смотрю на отель сквозь лобовое стекло, пока папа ведёт наш потрёпанный фургон "Королла" 94-го года по извилистой гравийной дорожке мимо лабиринта кипарисов, тропических розовых цветов и женщин одетых в "Гуччи" с сумочками-клатчами.
— Что ты об этом думаешь? — спрашивает папа, загоняя машину под навес перед входом.
Я удивлённо выгибаю брови.
— Ты уверен, что мы не должны использовать вход для прислуги или что-то в этом роде?
Он смеётся.
— Не очень скромно, да?
— Это прям замок, — говорю я, мой голос мягок как шепот, когда я всё это воспринимаю.
В отличие от квадратных, шаблонных отелей, в которых папа работал всю свою жизнь, в "Гранд Отеле Уинслоу" нет двух одинаковых секций. Создаётся впечатление, будто кто-то склеил сотню викторианских домов вместе, обшив их одним и тем же белым деревянным сайдингом и покрыв сверху одной и той же патиново-зелёной крышей, чтобы скрыть все швы.
Визжат тормоза, и машина резко останавливается. Мы оба летим вперёд, наши потёртые, испачканные кофе ремни безопасности щёлкают на груди.
Я бросаю взгляд на папу.
— Нервничаешь?
Он улыбается через лобовое стекло семейству блондинов, пялящихся на нашу машину и быстро тараторящих друг с другом по-французски. Позади нас чёрный "Астон Мартин" держит дистанцию.
— Нет, — говорит он.
— Папа.
Я бросаю на него многозначительный взгляд.
— Машина всё ещё на ходу. Ты только что нажал на аварийный тормоз.
Он хмурится, глядя на рычаг переключения передач.
— Я?
Я заставляю себя улыбнуться.