— Или что-то в этом роде, — отвечаю я.
Он хмыкает.
— А как насчёт тебя? — спрашиваю я. — Почему ты здесь так рано?
Он издает хмыкающий звук в глубине горла, как будто не уверен, что хочет продолжать говорить.
— Я стараюсь выполнить подобные работы пораньше, пока не стало слишком жарко, — он хватает ещё одну ветку. — И я плохо сплю.
— Я тоже.
Он кивает, как будто уже и так понял это.
Есть что-то немного… не то… в Петрове.
Пока мы работаем, рассеянный утренний свет вокруг нас смягчается, переходя в туманный оранжево-розовый цвет, солнце поднимается по небу. Мне очень нужно забрать рюкзак и вернуться в номер, пока папа не забеспокоился, но я хочу, чтобы отель ещё немного проснулся прежде, чем я это сделаю. Безопасность в количестве и всё такое.
Я прочищаю горло.
— Тебе нравится здесь работать?
Никакого ответа.
— Твои родители тоже живут здесь?
Я пытаюсь, хотя он даёт мне все возможные намёки на то, что светская беседа — не его конёк.
— Или только ты?
Он колеблется.
— Только я.
Шаги эхом отдаются по каменной дорожке, и появляется посыльный. Алек кивает ему, и посыльный слегка машет ему рукой, но не встречается с Алеком взглядом и, ускоряя шаг, спешит в вестибюль.
Я обрезаю ещё одну ветку.
— Как долго ты здесь работаешь?
Алек рычит, тихо и низко.
— Значит, — говорит он, не глядя на меня. — Ты слышала слухи.
Я вздрагиваю.
— Дерьмо. Я имею в виду, да, но я не… — я выдыхаю. — Я не пыталась совать нос в чужие дела.
Мгновение он молчит. Затем, мягко, подобно перышку, он спрашивает:
— Ты им веришь?
— Конечно, нет. Они нелепы.
Он снова колеблется, затем срывает последнюю ветку со столба и бросает её в кучу у своих ног.
— Спасибо за помощь, — говорит он, протягивая руку. — Дальше я уже сам.
Я сглатываю и возвращаю ножницы.
— Извини, если я…
Его рука касается моей. Моё сердце замирает, когда я встречаюсь с ним взглядом, совершенно забыв, что собиралась сказать. Впервые с того дня, как мы встретились, когда он прижал меня к груди и запустил пальцы в мои волосы, он не смотрит на меня с раздражением или гневом. Он смотрит на меня с таким сильным голодом, что я чувствую, как он распространяется до кончиков пальцев ног. Он смотрит на меня так, словно я — единственное, что ему нужно.
Единственное, чего он когда-либо хотел.
Но потом он отводит взгляд, и я понимаю, что, должно быть, мне это померещилось. Он берёт ножницы и начинает резать ветки на земле на более мелкие кусочки, складывая их в ведро.
Я делаю шаг назад.
— Хорошо, — говорю я, во рту у меня пересохло по совершенно другой причине. — Хорошо. Увидимся.
Он продолжает работать, когда я ухожу.
И хотя я наблюдаю за ним, оглядываясь, он ни разу не бросил на меня взгляд.
ГЛАВА 25
ЛИЯ
ЛОН ВЫТИРАЕТ ЛОБ ПРЕДПЛЕЧЬЕМ, не переставая отбивать мяч от корта.
— Думаю, мы высказали всё, что нам нужно было сказать.
— Ну, нет.
Он смеётся, и звуком выходит резкий.
— Что ещё ты можешь мне сказать?
Я хочу плюнуть ему в лицо. Хочу сказать ему, что рада, что наша помолвка расторгнута, и что изначально никогда не хотела выходить за него замуж.
Вместо этого я говорю:
— Я хотела бы извиниться.
— О, правда?