Он не выпускает меня из виду.
На самом деле, он едва признаёт моё существование, хотя мы, кажется, вращаемся вокруг друг друга, и я всегда захожу в свободное место, когда он просто выходит, или мельком вижу его через вестибюль, прежде чем теряю его в толпе.
Если бы я не знала себя лучше, я бы поклялась, что он следил за мной.
Утром третьего числа папа нанимает меня помочь украсить отель ко Дню независимости, развесить красные и синие ленты на крыльце отеля, а я, в свою очередь, нанимаю Макса. Мы также размещаем вертушки для Четвертого июля в переднем и заднем садах, оставляя внутренний сад напоследок.
На прошлой неделе именно в этом месте я чаще всего видела Алека, постоянно подрезающего розы, хотя они продолжают расти и подниматься. Сначала на второй этаж, потом на третий.
Затем к четвёртому.
С каждым днём они поднимаются всё выше, и каждый раз, когда Алек сворачивает шею одной из них, на её месте появляются ещё три, более высокие и чудовищные, чем накануне. Шипы такие толстые, что делает каждую ветку похожей на средневековое орудие пыток, и каждая роза это самая тёмная красная роза, которую я когда-либо видела, почти черная, и в каждом лепестке есть тяжесть, то, как они опускаются по углам, заставляет меня думать о разорванной и искалеченной плоти, заливающей кровью пол бального зала.
Макс начинает втыкать вертушки в землю вдоль мощеной дорожки, пока я обыскиваю каждую колонну в поисках лестницы, мелькающих садовых ножниц…
Алека.
Я замечаю его на другой стороне сада, но он не на лестнице, а ножницы лежат в траве у его ног. Он смотрит на розы, скрестив руки на груди. Сейчас они на полпути к пятому этажу, а колючие ветви взбираются по всем четырём сторонам внутренних садовых стен здания.
Нахмурившись, я протягиваю Максу вертушку.
— Я сейчас вернусь.
Макс качает головой, бормоча что-то себе под нос, когда я ухожу.
— Пятьсот вертушек. Пятьсот. Потому что одна, две или даже три сотни вертушек просто не вполне достаточно скажут "Пошел ты, король Георг", чтобы понравиться "Гранду".
Качая головой, я пересекаю сад и останавливаюсь рядом с Алеком.
Он не отрывает глаз от колонн.
— С твоими розами что-то серьёзно не так.
Он прищуривает глаза, изучая их.
— Только раз в шестнадцать лет, — говорит он, больше себе, чем мне.
— Почему? — спрашиваю я. — Что происходит каждые шестнадцать лет?
Он прочищает горло.
— Что-то связанное с погодой, — говорит он. — Атмосферные условия. С этим невозможно бороться.
Слова звучат небрежно, как будто он просто констатирует факт, но его тело слишком напряжено, чтобы поверить каждому слову.
Я подыгрываю, прикрывая глаза от солнца и глядя на них снизу вверх.
— И всё же. Это странно.
Он кивает.
— Так и есть.
Я снова бросаю взгляд на садовые ножницы.
— Так ты закончил сражаться с ними?
Он встречается со мной взглядом.
— Я ещё не решил.
Он смотрит на меня так, словно чего-то ждет. Ответ, который я не знаю.
— Нелл! — зовёт Макс.
Я оглядываюсь назад.
— Я буквально больше не могу, — стонет он, его тело распластано на траве. — У меня судорога в пальцах. Ты должна взять всё на себя… я совершенно выбит из колеи.
Я тихо смеюсь над ним и оглядываюсь на Алека.
Он пропал, как и садовые ножницы, и я начинаю задаваться вопросом, не воображаю ли я его тоже.
С течением дня я узнаю, что Четвёртое июля — второй по значимости праздник в семье после Рождества, и я провожу остаток дня, помогая папе везде, где он во мне нуждается. Мы едим ночную пиццу с кофейными брауни в его офисе, и только после девяти часов он отпускает меня, сказав, что задержится ещё на час или около того.
Я не хочу оставаться одна, поэтому иду долгим путём в нашу комнату. Видения почти никогда не приходят, когда я нахожусь рядом с другими людьми, отвлекаясь на миллион вещей, как это было сегодня, и я не совсем готова отпустить это чувство. Чувство, что со мной всё в порядке.
Чувство, что я в безопасности.
Проходя мимо, я заглядываю во внутренний сад, хотя и не ожидаю увидеть там Алека. Каждую ночь в течение прошлой недели розы срезали до их основания, но не сегодня. Сегодня вечером они кружатся вокруг балконов пятого этажа и изгибаются к центру сада, как будто тянутся друг к другу через пространство тёмно-синего неба, изогнутого дугой над ними.
Если они будут продолжать в том же духе, то к завтрашнему утру создадут потолок над всем пространством.
Но это не то, что останавливает меня на полпути.
Женщина в длинном старомодном платье и большой шляпе с перьями стоит под лимонным деревом, держа в руках закрытый зонтик. Под шляпой видна только часть её лица, но одного взгляда достаточно, чтобы понять, что она старше, лет сорока пяти или около того, и выглядит знакомой.
Я выхожу в сад.
Женщина улыбается и затем исчезает.
Нахмурившись, я оглядываюсь на вестибюль. Мягкий янтарный свет льётся на сумеречно-голубую траву, как и звенящая болтовня пар, возвращающихся с романтических ужинов и прогулок по пляжу, их смех пробегает по моей коже. Кажется, никого ни в малейшей степени не беспокоит женщина, которая секунду назад стояла под лимонным деревом, а в — следующую исчезла.
Сердце колотится, я подхожу к дереву, сканирую взглядом сад в поисках каких-либо признаков женщины. Всё ещё возможно, что она была настоящей, может быть, актрисой или реконструктором, нанятой отелем для празднования. Это объяснило бы старомодную одежду.
Но не исчезновение.