И вот, наконец, в 2003 году мы решили изменить наш план побега с той роковой ночи. Вместо того чтобы уйти в полночь, мы подождали до часу дня, к тому времени Лон выпил столько алкоголя, что мы были уверены, что у него не хватит сил вернуться в свою комнату, не говоря уже о том, чтобы последовать за мной в мою. Моя сумка была уже упакована и спрятана под кроватью. Когда я пожаловалась на головную боль и покинула бальный зал, Алек встретил меня на балконе второго этажа. Мы вместе дошли до комнаты, и он охранял дверь, пока я переодевалась. Но когда мы попытались уехать, машины Томми на месте не оказалось. И когда мы решили вместо этого дойти до парома пешком, мы не смогли покинуть территорию отеля.
Вот так мы и очутились на пляже, наблюдая восход солнца и думая, что наконец-то сняли проклятие. Что мы просто ждали, чтобы вернуться в настоящее, как Алек делал это много раз раньше. Потому что я была там. Я выжила.
Мы ошиблись.
— Очевидно, было что-то, что мы должны были сделать, чего мы не сделали, — говорю я сейчас, наблюдая, как ранний утренний солнечный свет играет в волосах Алека, открывая пряди цвета красного дерева, пробивающиеся сквозь каштановый цвет.
Я так сильно хочу провести по ним пальцами, но каждый раз, когда я подхожу к нему, он втягивает воздух, и горькая правда разрывает моё сердце.
Он не хочет, чтобы я была здесь.
Он качает головой, мрачный, жестокий смех срывается с его губ.
— Мы ничего не упустили. Мы просто не созданы для того, чтобы всё исправить.
— Нет, упустили.
Я тянусь к его руке, но он отталкивает её от меня. Я подтягиваю колени к груди.
— Расскажи мне, что с тобой случилось, — говорю я тихим голосом. — В первый раз, когда я умерла.
Он мгновение молчит.
Затем тихо:
— Твои родители вернулись в твой номер. Они нашли меня с тобой на руках. Я думаю, что прошли часы, но мне показалось, что всё длилось секунды. Я рассказал им, что произошло, но они мне не поверили или не захотели мне верить, что с таким же успехом могло быть одним и тем же. Я стал единственным подозреваемым. Они хотели отвезти меня в участок для допроса, но когда они попытались вывести меня из здания…
— Они не смогли, — шепчу я.
Он встаёт с кровати и смотрит в окно, повернувшись ко мне спиной.
— Мистер Шеффилд, владелец отеля — он всегда заботился обо мне. Обращался со мной так, как будто я был его собственным сыном. Когда он увидел, что что-то не так, он предложил полиции отдельный кабинет внутри отеля, чтобы провести их допрос. Они всё ещё хотели забрать меня в участок, когда всё закончилось, но мистер Шеффилд в то время имел большое влияние. Не знаю, что он сделал или сказал, чтобы убедить их в моей невиновности, но это сработало. Они искали других подозреваемых, но, конечно, никого не нашли.
Я соскальзываю с кровати, пружины матраса скрипят подо мной. Я неуверенно делаю шаг вперёд. Я хочу обнять его, утешить мальчика, который столько лет назад перенёс столько боли. Который продолжает терпеть эту боль каждый день в течение последних 112 лет. Вместо этого я стою рядом с ним, изучая его лицо, пока он наблюдает за людьми, проходящими под окном.
— Как тебе удавалось жить здесь так долго, чтобы никто не узнал? — спрашиваю я.
Его губы дёргаются.
— О, люди заметили. Разве ты не слышала слухов?
— Слышала, — говорю я. — Но это всё, что они собой представляют. Слухи. Думаю, что по прошествии более чем ста лет у кого-то должны быть какие-то доказательства.
— Мистер Шеффилд позаботился об этом. Даже тогда в отеле была большая текучесть кадров. Те, кто оставался там не более нескольких лет, не представляли угрозы. Тем, кто оставался, было недвусмысленно сказано не подвергать сомнению тот факт, что я не постарел, иначе они будут искать работу в другом месте. Я знаю, что отчасти это было сделано для того, чтобы защитить меня, но в основном для того, чтобы защитить отель. Подумай, в какой цирк превратилось бы это место, если моя тайна когда-нибудь выйдет наружу.
Он отворачивается от окна и от мира, к которому не может прикоснуться.
— С годами число людей, знавших мой секрет, уменьшалось, и ради блага отеля правда о моём бессмертии с тех пор была раскрыта одному человеку.
Я хмурюсь.
— Кому?
— Генеральному менеджеру.
— Софии?
Он кивает.
— Полагаю, некоторые из старших сотрудников догадались, те, кто работал здесь десятилетиями. Но ты была бы удивлена, насколько заботливыми могут быть люди "Гранда". Никто никогда не скажет или не сделает ничего, что могло бы испортить его репутацию.
— Так вот почему нет никаких записей о других шестнадцатилетних девушках, умерших в отеле? Они как-то держали это в секрете?
Он прислоняется спиной к стене, скрестив руки на груди.
— Алек?
— Им не нужно было держать это в секрете, — говорит он после паузы. — Это часть проклятия. Никто, — он качает головой, ругаясь себе под нос, — никто не вспомнит о тебе, когда ты умрёшь. Ни твоя семья, ни персонал отеля. Никто… кроме меня.
Весь воздух вылетает из моих лёгких.
— Что?.. Как?..
Слишком много вопросов затуманивают мой мозг. Я не могу думать о них.
— Меня вообще никто не вспомнит?
Он сглатывает.
— Похоже, что ты сможешь сохранить свою жизнь только в том случае, если выживешь в том роковом дне в прошлом. Если ты этого не сделаешь, то тебя, как будто, никогда и не существовало.
— Значит мой отец… — мой желудок скручивает. — Если мы не победим проклятие, он не вспомнит меня?
Алек не смотрит мне в глаза. Это единственный ответ, который мне нужен.
— Мне нужно идти, — говорю я, отталкиваясь от окна.
Солнце встало, по меньшей мере, час назад.
— Папа, наверное, интересуется, где я.
Алек хватает меня за запястье, останавливая. Я оглядываюсь на него. Более ста лет боли, любви и потерь написаны на его лице, когда его взгляд встречается с моим.
— Я не могу потерять тебя снова, Лия.
Я дарю ему лёгкую улыбку, надеюсь, ободряющую, но мне становится слишком грустно, когда я обхватываю его щеку рукой.