Место действия: кафе рядом с танцстудией.
Время действия: 4 октября, 3 часа пополудни.
— Аньён, ДжеДжун-оппа, — машу рукой вошедшему оппену. Кто он мне, как выясняется? Уже посчитала на пальцах, троюродный оппа. Братан, так сказать, в третьем поколении.
ДжеДжун пробирается к моему столику в углу, по пути цепляет кофе. На лице недоумение и опаска, до сих пор не выветрившиеся.
— Аньён, Лалиса, — плюхается на стул, утыкается в кофе.
Не то, чтобы с трудом его вытащила на разговор, но подталкивать пришлось. Аборигены — народ косный, и молодёжь неизбежно перенимает ухватки старших. Мне, как элементу чужеродному, это ясно видно. Кстати, по той же причине легко отбилась от общества онни. Сама отпрыгнула, как только узнала, с кем и зачем собираюсь встречаться.
— ДжеДжун-оппа, ты в курсе, почему наш клан распался?
— Твой харабоджи пошёл против воли отца, нашего чинджо харабоджи, — бурчит братан в минус четвёртой степени.
Для начала надо сверить часы, то есть, версии давнего и неприятного события. Могут возникнуть проблемы. Уточняю, о чём речь. Да, версия моего деда совпадает с рассказанной ДжеДжуном.
— Прадед решил отправить твоего деда в университет, твой дед отказался, нарушил родительскую волю и выбрал другую профессию, — бубнит ДжеДжун.
— То есть, ты не знаешь, что воля прадеда исполнена быть не могла? Объективно.
— Почему же не могла?
— Денег в семье хватало на обучение в университете только одного из сыновей. На второго денег не было. Мой харабоджи отказался от университета в пользу брата. Твоему харабоджи его омма не рассказывала, что денег в семье больше не было?
— Я об этом ничего не знаю, — качает головой парень.
— Спроси его, — сама думаю, а хорошая ли это идея? Должен он был знать, не представляю, чтобы омма ему не сказала. Выходит, дело только в ослином упрямстве?
— Хотя, может, и не стоит. Тогда придётся тебе поверить мне на слово.
— Зачем ты меня позвала?
— Нам как-то надо решить эту проблему.
— Тебе надо покинуть нашу группу, — говорит, глядя в полупустую кружку.
— Или тебе, — раз пошла такая пьянка, будем резать по-живому. Или угрожать таковым.
— Вот она и проблема, — рассуждаю спокойно, — почему мы не можем общаться, как раньше, только из-за того, что наши предки…
Вовремя спохватываюсь. Про предков плохо говорить нельзя. И не только в Корее.
— …только из-за того, что наши предки попали в глупое положение?
— Я не могу пойти против воли отца, — хмурится ДжеДжун, — а он против воли харабоджи.
— И в чём выражается воля твоего отца?
— Нам запрещено с вами общаться.
— По необходимости мы общаемся. Например, договариваемся о времени Чхусок.
Размышляем. Дубовый двоюродный дедушка поставил своих потомков в неудобную позу и заставил бегать на время. Старый мудак! Никогда вслух не скажу, но кто помешает мне так думать?
— Могу спросить разрешения у аппы общаться с тобой по общим делам, — предлагает ДжеДжун. — Ведь когда мы познакомились, мы не знали, что нам нельзя разговаривать друг с другом.
— Нельзя этого делать! ДжеДжун, а ты про нас отцу сказал?! — Не на шутку всполошилась. Когда вижу отрицательный жест, холодный страх меня отпускает.
— Мороженое хочу, — заявляю слегка капризно, — с ореховой крошкой.
ДжеДжун уходит к стойке незамедлительно. Получив желаемое, наслаждаюсь морозной сладостью и растолковываю ситуацию.
— ДжеДжун-оппа, мне уходить из группы нельзя. Все остальные будут против, сам должен понимать. Если сделать так, как хочет твой харабоджи, успеха вам не видать.
Лицом братан на пол-осьмушки выражает осторожное сомнение, вроде: а вдруг видать?
— Хорошо. Но ты согласен, что со мной шансов больше?
На такое соглашается. Как же трудно с ним, с его тупым харабоджи и всеми этими идиотскими корейскими заморочками!
— Тогда каприз твоего дедушки ставит под удар будущее всей группы. Так ведь получается? Если мне уходить шансы на успех падают, сам согласился. А вот на это твой дедушка никакого права не имеет. У нас всех свои харабоджи есть. И родители. Так что уходить придётся тебе.
Резко мрачнеет. Уходить не хочется, подставлять друзей не хочется и против воли отца пойти нельзя. Цугцванг в чистом виде.
— Холь, ДжеДжун! — Вскрикиваю, найдя выход. Иногда… нет, часто, реакциями тела не управляю. С этим, чувствую, ещё долго разбираться.
Стоим на улице, любуемся праздничным шествием. Когда оно проходит, пересекаем улицу и двигаем в студию.
— Ты чего такая задумчивая, мелкая? — Задорно кричит ДжинСу. Парни отрабатывают на все сто, но чего-то не хватает. И вот с этим вот пора прекращать. Вроде глупость полнейшая, но дико достаёт это обращение. Шиканье друзей его затыкает, но временно. Сегодня больше так не скажет, а послезавтра — опять и снова.
А как в таких случаях поступают натуральные девочки? В разных странах по-разному. Можно, например, так.
Вопрос игнорирую в абсолютной степени. Выключаю смартфон, на который снимала все пируэты парней. Встаю, закидываю сумку на плечо, иду к выходу. Лицо абсолютно спокойное, это важно. Не дай боже, обида там отобразится, сразу всё испорчу.
— Лалиса, ты куда?
— Не обижайся на придурка…
— Постой!
Попытки остановить меня тоже «не замечаю». Пошли все нахрен, моя величественность в печали.
На улице долго иду пешком. Торможу в ближайшем сквере, мне надо подумать.
У меня гигантские проблемы. Справлюсь ли? Внутренние противоречия, самое глубокое — моё гендерное самоощущение. Мужской разум в девичьем теле способен выжить? Как-то не хочется на себе проверять. Вдруг, нет? Уже ловила себя на том, что иногда проскакивает речь о себе, как мужчине. Так недолго и вляпаться. Спасает то, что в корейском языке нет родов, но ведь не одним корейским живу. Иногда русский использую или английский, хотя в нём тоже нет явного грамматического обозначения.
Проблему надо решать. Мужское сознание даёт много плюсов, но и без серьёзных рисков не обходится. Поэтому и решила про себя так: надо играть. Бывает такое, что мужчины на сцене играют женские роли? Сплошь и рядом. И часто зрители об этом даже не догадываются. Пока титры не увидят или программку в театре не прочтут.
Вряд ли я бы на такое согласился (согласилась!), но мне деваться некуда. Поэтому, даже мысленно про себя говорю в женском роде. Становится легче. Попал в тело девочки — играй девочку. Деваться-то некуда. Действительно, становится легче. Мужское самосознание — в сторону и вверх, разум должен рулить. И перевоплощение.
С этим разобрались. Подозреваю, что временно, но другого выхода не вижу. Есть и другие проблемы. Всё больше и больше ощущаю себя щепкой в бурном потоке. Самая младшая в семье, среди друзей и подруг, а есть ещё родители, родители родителей, сонм учителей и все лучше меня знают, что и как мне делать. А где я!? И что делать?!
На меня разъярённым зверем накидывается депрессия. Резкие перемены настроения — проклятие девичьего тела. В голову приходит идея, и я хватаюсь за телефон, как за соломинку.
— Аньён, Лалиса, — говорит смартфон голосом Джессики.
— Аньён! Джессика, надо срочно встретиться! У тебя есть время?
Надо же! И время есть, и поболтать не против. Договариваемся о месте и бегу ловить такси. Вернее, вызываю его по телефону.
Танцевальная студия.
Сразу после ухода Лалисы.
— И зачем ты это сделал? — На ДжинСу наседают почти все. Кроме ДжеДжуна, на лице которого смятение сменяется надеждой, которую смывает тоской.
— Ёксоль! Да я же просто пошутил! — ДжинСу медленно отступает от наседающих друзей.
— Вот и допёк её своими шуточками! — Больше всех возмущается ВиЧан.
После бурного обсуждения происшествия, а вернее, дружного осуждения виновного, единогласно группа решает:
— Ты её обидел, тебе и расхлёбывать. Не знаю как, но чтобы она вернулась, — заключает ЮнХо.
— Не отвечает на звонок, — бурчит подавленный ДжинСу через десять минут.
— Завтра позвонишь.
Тот же день, время 18:10
Набережная Ханган.
— Скажи, Джессика, у тебя никогда не возникает ощущения, что ты всё время делаешь только то, что хотят другие? — Взволнованно и сумбурно выплёскиваю всё, что наболело.
Молодец она. Позвонила ей наудачу, с расчётом «а вдруг?», и «вдруг» случился. Совершенно случайно Джессика оказалась свободной. Или отложила ради меня какие-то нелюбимые дела, раз вовремя появился повод. Кто из нас так не делал? Не искал любую, самую ничтожную, причину, чтобы увильнуть от тяжёлых, нудных и неприятных обязанностей?
Хотя могло быть наоборот: скучала, а тут я. Примчалась через четверть часа. После приветствий сразу договорились общаться неформально.
Настолько незаметно, что не уверена в этом, спокойное лицо Джессики отзывается сочувствием.
— Взять тебя. Дома от родителей никуда не деться. В агентстве ты под постоянным контролем менеджеров и преподавателей. Весь твой день расписан по минутам, — вспоминаю на этом месте кое-какие признания подружки. — С мальчиками общаться нельзя, есть, чего хочется — нельзя. Некрашеной ходить нельзя. Ничего нельзя!
Последние слова выкрикиваю. И замолкаю, с удивлением прислушиваясь к себе. Мне стало легче. Какой интересный у девочек организм! Нажаловалась на свои беды и те будто отступили. Поэтому женщины не настолько активны, как мужчины? Мужчины, столкнувшись с проблемой, ищут решение. Женщины ищут, кому можно поплакаться. Не успеваю додумать…
— Ты абсолютно права. Но не во всём, — немного огорчает меня неполным согласием. — Главный выбор всё-таки я сделала сама. Меня ведь не силой в айдолы затолкали. Я сама так захотела.
Что-то подружка грустить начинает…
— Жалеешь? О своём выборе?
— Нет, но… — не находит слов, замолкает.
— А что не так? Тяжело?
— Да не то, чтобы… — Джессика отводит глаза, и тут же взрывается. — Я ей сколько раз говорила? Не бери ничего без спроса в моём шкафчике! Онни, я у тебя маску взяла, надеюсь, ты не против?
Последнюю фразу произносит не своим противно гнусавым голосом. Слегка чумею от такого взрыва.
— Я понимаю, когда мы были трейни, можно и в казарме пожить, — бубнит на тон ниже Джессика, — но сейчас, когда мы в топе всех чартов, когда нас на улице узнают…
— Это ещё что, — подсыпаю ей перца на рану, — скоро ты совсем на улицу выйти не сможешь.
— …
— Фанаты проходу не дадут. Наглые папарацци будут фотографировать со всех сторон, могут одежду на сувениры разорвать. Без охраны не выйдешь или гримироваться придётся, чтобы не узнали. Нелегальные шпионы так живут, всю жизнь прячутся.
Джессика мрачнеет ещё больше.
— Поэтому я никогда не буду айдолом, — выношу итоговое резюме.
— Мелкая, я тебя сейчас придушу…
Опасливо отсаживаюсь подальше. Куда-то не туда меня понесло.
— Джесс, может не всё так плохо?
— Ты только представь, Лалиса! Даже макнэ группы меня учит жизни! А сама никак привыкнуть не может, что в мои вещи соваться не надо.
Злоба в глазах подруги предназначается не мне, ясно это понимаю. Но как же её разобрало! Не ожидала такого. И почему-то её проблемы представляются смешными. Только попробуй это скажи. А попробую!
— Джесс, бытовые неудобства самой решить невозможно, я понимаю. Но с макнэ и с другими разобраться ведь не сложно.
— Как, Лалиса?! Как?! — От её выкрика проезжающий рядом с нашей скамейкой велосипедист шарахается в сторону и чуть не падает.
— Скажи, ты не знаешь, белый перец существует?
Как ни странно, да. Есть такое. Объясняю подруге, как она может проучить макнэ.
— Она же прокладки у тебя тоже ворует?
Через полминуты, когда до неё доходит идея, начинает неудержимо хихикать. Присоединяюсь.
— Только смотри, сама не перепутай, — опять ржём.
— Нет, — с сожалением вздыхает подружка, — как девушка, я не могу на такое пойти. Слишком жестоко.
— Можно по-другому, — идей у меня много. Щедро ими делюсь.
— Самое главное не в этом. У тебя ведь со стаффом тоже трения? Но ты же артистка! Что тебе стоит начать играть?
— Во что?
— Не во что, а в кого! Играй послушную и покладистую корейскую девочку. А сама поступай по своему разумению…
Объясняю, а сама думаю: а ведь рецепт годится и для меня! Зачем оказывать взрослым сопротивление в лоб? Так только подростки поступают. И то не все, а самые дебильные. Поддаются на все действия взрослых тоже не самые умные. Не самые тупые, а просто тупые. Вздыхаю. Именно к таким я и отношусь.
— Спасибо тебе, Лалиса, — говорит Джессика на прощание, — а я ещё думала, ехать к тебе или нет.
Вызываем такси, которое развозит нас по домам.
Вечер, дома.
— И где ты пропадала столько времени? — Бабуся припирает меня в гостиной. — Почему на звонки не отвечаешь? Что я должна думать?
Омма в такт словам свекрови согласно кивает. Онни благоразумно исчезает в своей комнате.
— Что-нибудь случилось? — Невинно распахиваю глаза и начинаю «паниковать». — Кто-нибудь заболел?
Обеспокоенно обшариваю всех глазами. Мама и бабушка здесь, онни тоже и в здравом уме, судя по поведению. Дедушка, слегка посмеиваясь, сидит на диване. Папа?
— Да что такое ты говоришь?! — Набрасываются обе.
— У-ф-ф-ф! — Облегчённо вздыхаю. — Слава небесам, всё хорошо. А где же тогда папа? Он случайно не в ресторане со своим другом ХёнСоком-сии?
Кажется, первый раунд за мной. Старшее поколение принимается вызванивать папочку, а я проскальзываю в свою комнату. Распластываюсь на кровати, прямо на разбросанных футболках, штанах и прочих атрибутах верхней и нижней одежды. Кроссовок же на кровати нет? Вот и не требуйте с меня больше ничего. Заглядываю в телефон, ого! Пятнадцать звонков от парней. Лихо я их построила! Но приходится вставать.
— Внучка! — Пакпао смотрит строго, очень строго. — Я так и не услышала ответа. Почему ты не отвечала на звонки?
— Потому что отключила звук, — показываю ей длинный список абонентов. — Смотри, бабушка. Если бы я каждый раз вытаскивала телефон, я б с ума сошла. Разве ты хочешь, чтобы твоя любимая внучка съехала крышей?
— Что?! — Хальмони выпучивает глаза. — Что за выражения?
У-п-п-с! Само вырвалось, я не виновата.
— Не обращай внимания, это молодёжный сленг. Означает: сойти с ума. Неужто ты, моя любимая хальмони, желаешь мне такого?
Хальмони теряется, в моих больших и прекрасных глазах неподдельные слёзы. Заплачешь тут. Не успеешь от одних увернуться, тут же другие подстерегают.
— А ты, моя любимая внучка, неужели хочешь, чтобы я, твоя любимая бабушка, сошла с ума? Или как ты выражаешься «съехала крышей»?
Ого! Бабуля способна на сарказм? Сразу видно, что не кореянка. От удивления аж слёзы высыхают.
— Хальмони! — Голос делаю как можно проникновеннее. — Мобильники появились совсем недавно. И раньше прекрасно без них обходились. И никто не беспокоился. С чего ты вдруг так взволновалась? Ты прекрасно знаешь, куда и зачем я пошла. Наша страна — самая благополучная в смысле преступности. Что может случиться со мной среди бела дня в центре города?
— Почему ты не отвечала на мои звонки? — Упирается бабуля.
— А разве я не сказала? — Удивлённо распахиваю глаза. — Вот теперь я начинаю за тебя волноваться…
— Прекрати! — Требует бабуля. За спиной появляется поддержка. Глаза ХеМи смотрят на меня с превеликим осуждением.
— Парни из группы забросали меня кучей звонков. А разговаривать с ними не хотела, вот звук и отключила. Я ж не знала, что ты тоже звонила.
— Зачем они тебе звонили? — Подключается омма.
Да чтоб вас! И отшутиться нельзя, они шуток вообще не понимают. А так хочется…
— Это наши дела. Долго рассказывать…
— Расскажи! — Требуют хором.
— Хорошо. Но только взамен. Расскажите мне обе, что делали весь день. С утра. По минутам. Не забудьте про СонМи, аппу и харабоджи. Подробно, подробно. Я слушаю.
Ставлю локти на колени, ладошки под подбородок, я вся — внимание.
— Внучка, мы не обязаны давать тебе отчёт, — строжает бабуля, мамочка поддакивает.
— Не обязаны, — соглашаюсь мгновенно, надо осваивать поперечное соглашательство, — но знать, что вы от меня требуете, вы обязаны. Вы устроили мне допрос с пристрастием, будто я совершила преступление, попала в полицию, а вы — дознаватели. Вот я и хочу, чтобы вы чётко представляли, чего добиваетесь от меня. Давайте, рассказывайте. Мама, как ты делала утром соус к рамёну? Чем занималась ты, бабуля, когда я ушла на репетицию? Кому звонила, по какой причине, о чём разговаривали? Я слушаю.
Вместо рассказа сверлят меня глазами, в ответ невинно хлопаю ресницами.
— Приберись в комнате. Немедленно! — Пакпао всегда оставляет последнее слово за собой. — Через полчаса проверю.
Меня оставляют в покое. С облегчением падаю обратно на кровать. Ненадолго. Дверь опять открывается, как и мой глаз. Открывать оба не нахожу нужным, и так вижу, что это онни.
— Лалиса, когда следующая глава будет?
— Точно не сегодня. Хальмони велела прибраться. Ты же мне поможешь?
Онни тут же исчезает. Вздыхаю: вот так всегда! Всё самой, всё — одной. Сажусь и разглядываю обстановку. Решительно встаю и к шкафу. Распахиваю дверцы и вываливаю кучи с полок в общую кучу на полу.
Сортирую одежду, футболки к футболкам, штаны к штанам, панамки к панамкам и так далее. Укладываю, параллельно отбрасывая нуждающееся в стирке. Формирую несколько стопок и так, чтобы наружу выглядывала середина сложенной вещи. Чтобы можно было легко выдернуть даже снизу. Прикидываю объёмы и когда помещаю в шкаф, удивляюсь. Всё влезает и даже место остаётся.
Оцениваю объём грязной одежды. Наверное, влезет и она. Оцениваю изменившуюся обстановку. Порядок идеальный, но что-то грызёт, чувство какой-то незавершённости.
Открывается дверь. Пакпао.
— Наконец-то… а это что?
— В стирку.
— Чего же ты стоишь? Неси, — отдав последнюю команду, уходит.
Подхожу к куче, вытаскиваю несколько мелких вещичек и резким движением веером разбрасываю их по комнате. Оглядываю с удовлетворением. Вот теперь идеально!
Остальное отношу в коробку с грязной одеждой. В объёмном пакете.
Место действия: школа искусств Сонхва.
Время действия: 5 октября.
Сонсэннима ЧханМина надо уволить из школы. Скажите на милость, зачем в школе искусств учитель физики — неудержимый фанат своей науки? Ученики школы нацелены в шоу-бизнес, музыку, поэзию и прочую гуманитарность. Зачем им физика? Математика тоже для общего развития, не более, и, видимо, госпожа ХаНи всё понимает, хотя тоже любит свой предмет. Наверное, сказывается общая политика школы: она — лучшая и у неё всё должно быть лучшим. Учителя физики и математики такие, что могли бы с успехом преподавать в физматшколах, физкультурник запросто поднимет национальную сборную по какому-нибудь виду спорта. Если на учителей музыки и хореографии я согласна, раз уж попала сюда, то эти мне зачем?
— Ким Лалиса… — ну, вот, опять! — Скажи, какие источники рентгеновского излучения ты знаешь?
Встаю.
— Сонсэнним, источники могут быть искусственными и естественными. Естественные источники — Солнце и другие звёзды, радиоактивные вещества. Искусственные — бетатроны, линейные ускорители, рентгеновская трубка. Во всех перечисленных устройствах главный принцип действия — торможение электронов.
— Замечательно… — улыбается так, будто ему яйца почёсывают. Достал вконец!
— А можно вопрос, сонсэнним? Два, нет три, но маленьких?
— Если не долго. Спрашивай, — размягчённая добрая улыбка освещает класс.
— Вы можете сходу перечислить дюжину фамилий великих физиков?
— Лалиса-ян, я могу сходу сотню перечислить.
— Я не против, но это слишком долго.
— Ньютон, Коперник, Галилей, — сонсэнним начинает издалека, хорошо не с Аристотеля, — Кеплер, Лаплас, Паскаль, де Бройль, Ампер, Вольта, Лоренц, Максвелл, Стокс…
Весь класс выпучивает глаза. Подозреваю, про кого-то они первый раз слышат, а других давно забыли. Впрочем, я ничем не лучше, у меня просто память хорошая. А увлёкшийся сонсэнним продолжает, несмотря на то, что запрошенная дюжина уже есть:
— Ренгтен, Вебер, Резерфорд, Эйнштейн, Нильс Бор, Планка, Дирак, Ферми, Шредингер, Гамильтон… тебе достаточно, Лалиса, или продолжить? — Светит в меня победной улыбкой.
— Скажите, сонсэнним, а среди перечисленных великих физиков есть хотя бы одна женщина? — На мой вопрос класс замирает. Учитель пригашает сияние. Чует подвох? Он прав.
— Среди перечисленных нет, каюсь, не назвал Марию Кюри.
— А кроме неё есть ещё?
Сонсэнним резко впадает в задумчивость.
— Сонсэнним? Больше никого?! — Я близка к финальному удару. — Разве это не значит, что женский интеллект намного меньше приспособлен к точным наукам, нежели мужской? По-моему, среди математиков тоже есть только одна женщина — Софья Ковалевская.
— Что ты хочешь сказать, Лалиса-ян? — Тон не угрожающий, после того хулиганского стишка учитель заметно подобрел, но сиять прекращает.
— Я хочу сказать, что мы находимся в школе искусств, а не в естественнонаучном заведении. У меня иногда получаются стихи, играю на рояле… сонсэнним, я — чистый гуманитарий. И даже будь у меня склонности к физике и математике, великой мне всё равно не стать. Во всей истории человечества это удалось только двум женщинам. А теперь главный вопрос: почему вы столько внимания уделяете на своих уроках именно мне? Девочке-гуманитарию. А мальчикам, у которых мозги намного ближе к точным наукам, вы позволяете отсиживаться за моей спиной?
Тишина в классе оглушающая. В моём тоне нет абсолютно никакой дерзости. В конце речи отвешиваю поклон. Но содержание…
ЧэЁн сидит рядом бледная, как тесто. Эк её кидает! Только что алела, как маков цвет.
— Я подумаю над твоим вопросом. Садись, Лалиса-ян, — находит выход из щекотливой ситуации.
— Лалиса, разве так можно? — Шипит мне в ухо подруга.
— Хватит болтать, слушай, что сонсэнним говорит, — отмахиваюсь. Там новую тему объясняют, а она тут…
Потрясения ЧэЁн хватает до похода в столовую. Только там приходит в себя и вперяет в меня страждущий взгляд. Очередной сеанс на тему «А вот меня взяли в агентство трейни…» ненадолго отодвигает госпожа СанМи.
— Лалиса-ян, зайди, пожалуйста, ко мне в учительскую. Надо обсудить программу подготовки к конкурсу.
— Хорошо, сонсэнним, — кланяюсь, ещё раз кланяюсь. ЧэЁн кланяется рядом за компанию.
Поворачиваюсь в сторону раздачи, откуда манят соблазнительные запахи. Не успеваю сделать шаг, как меня настигает окрик.
— Лалиса!
— Да, я поняла-поняла, сонсэнним. Пообедаю и сразу к вам, — снова кланяюсь.
— Нет, ты не поняла. Пойдём сейчас, — учительница подходит ближе и берёт меня за руку.
— В чём я провинилась перед вами, сонсэнним? — Мой голос становится плаксивым и жалобным. — Что такого плохого я вам сделала, что вы хотите лишить меня обеда? И как только наш директор разрешает учителям наказывать учеников настолько жестоко?
Насколько несчастное у меня лицо вижу по растерянности сонсэнним и отражению на мордашке ЧэЁн. У неё глаза испуганного вусмерть оленёнка, попавшего в лапы тигра.
— Я напишу жалобу на директора школы в министерство образования, — чуть не плача, выдаю мощную угрозу. — Пойдём, онни.
Училка уже давно отпустила мою руку, так что мы уходим свободно, оставив её стоять с выпученными глазами и ртом, который она никак не может закрыть. Меня всё чаще и чаще преследует мысль, что большинство корейцев любого возраста, статуса и пола наглухо долбанутые. И степень индивидуальной ебанутости может достигать поднебесных величин.
Маленькое происшествие затыкает рот ЧэЁн до самого стола, на который мы выгружаем еду с подносов и приступаем к обеду. И то, она никак не может оставить невообразимое без комментариев.
— Лалиса, как ты могла так дерзко разговаривать с сонсэнним?! — Таращит на меня прекрасные глаза.
— Онни, ну чего ты врёшь? Разговаривала со всем почтением, постоянно кланялась. Хотя по идее её матом надо было посылать, — намеренно так резко высказываюсь. Насколько понимаю онни, мне теперь не меньше пяти минут покоя гарантировано.
Время не засекаю, но где-то так. Успеваю спокойно прикончить салатик и супик, принимаюсь за пулькоги, прежде чем онни прорывает. Ишь чего удумали, снова без обеда меня оставить! Садисты! Общества защиты прав ребёнка на вас нет!
— Всё равно, Лалиса, — возобновляет нудёж онни, — нельзя так со взрослыми.
Но прежнего напора нет.
— А им, значит, можно? — Чуток можно и поболтать, наслаждаюсь блюдом. — У нас огромная учебная нагрузка, после уроков у меня по расписанию тяжёлая тренировка. Где брать силы? Лишение обеда это действительно наказание и за что сонсэнним хотела меня наказать?
— Она просто хотела с тобой поговорить, — онни адвокатствует.
— После обеда и поговорим. Если время останется, — а его, чувствую, не останется. Ем с чувством, с толком, расстановкой.
— Ты не ответила, онни, — нахожу паузу и продолжаю. — За что сонсэнним хотела меня наказать? За то, что я так хорошо играю на фортепиано, что она меня на конкурс посылает? Ты, правда, считаешь, что за достижения людей надо наказывать? С тобой всё в порядке?
И продолжаю есть. Перед томатным соком нахожу ещё одну паузу. Глупый бубнёж онни меня абсолютно не колышет.
— Боюсь представить, что она со мной сделает, если я выиграю на конкурсе. Может, отказаться? — И наслаждаюсь ужасом в прекрасных глазах онни.
— Холь! Лалиса, как ты можешь!
Наслаждаюсь паникой подружки. Вот он способ противостоять окружающему меня сплошному идиотизму. Не надо раздражаться и пеной исходить. Надо наслаждаться, троллить и наслаждаться, провоцировать и блаженствовать.
— А что? — Расширяю глаза на пол-лица. — Если меня хотят лишить обеда только за согласие участвовать в конкурсе, то за победу могут и расстрелять! Из миномётов.
Мои провокации веселят меня и поднимают настроение. Есть ещё один положительный эффект, ЧэЁн ни разу не завела беседу про её новый статус трейни. Мы уже уходим из столовой, — в желудке приятная тяжесть, — а она до сих пор…
— Лалиса, ты на меня не обижаешься? Меня взяли, а тебя — нет?
Я аж спотыкаюсь. Сглазила. Только собираюсь ответить, как мой взгляд упирается в пустоту. А, опять за спину спряталась. Передо мной ДаСоль и другие одноклассники.
— Ты почему так дерзко разговаривала с сонсэннимом ЧханМином?
— Потому что вы не хотели мне ничем платить за то, что я вас от него спасала. Теперь поздно. Извини, оппа, меня сонсэнним СанМи ждёт. Если вы меня задержите, будете перед ней отвечать.
Отодвигаю самого крайнего и растерянно хлопающего глазами оппу и обхожу. ЧэЁн — за мной, как за ледоколом. Хвалю себя за последние слова. Во-первых, перевела стрелки на них, это они виноваты, а не я. Пока придумают, что ответить, будет поздно. Во-вторых, пригрозила учителем. Если меня ждёт сонсэнним, то никакой оппенгеймер, то есть, оппа-одноклассник не котируется. Даже куча оппов.
До конца перерыва меньше четверти часа. Стучусь в учительскую, ЧэЁн заблаговременно выпадает из поля зрения. Заглядываю, сканирую пространство.
— Разрешите, сонсэнним СанМи.
— Заходи, Лалиса…
Встаю перед столом. Присутствующие сонсэннимы дежурно осматривают меня, после делают вид, что не слушают и не смотрят. Сесть мне музыкантша не предлагает. Наверное, не положено, но напротив её имени в голове ставлю второй минус.
— Времени у нас мало, — со скрытым упрёком говорит она, — поэтому держи список произведений, из которого надо выбрать два для конкурса. Из корейской классики, третье — твоё. Вот график репетиций.
— Если времени мало, то давайте мне всё это, дома обдумаю, что и как. А где брать эти композиции? В сети они есть?
На это сонсэнним даёт ноты.
— Лалиса, только верни потом. Что у нас сегодня репетиция, помнишь?
— Помню, но сегодня не приду, — опять она глаза округляет. — У меня визит к врачу назначен на сегодня.
Замечаю ревниво глядящего на нас физкультурника.
— На тренировку тоже не приду, ХеДжин-сии. По той же причине.
— Могла бы в воскресенье сходить, — сонсэнним недоволен. — Лалиса-ян, нельзя пропускать тренировки.
Ещё один. Его тоже ждёт сюрприз. Мне пора взрослеть и самой управлять своей жизнью. А не лавировать между дюжиной начальников, у каждого из которых на меня свои планы. Не желаю быть чьим-то призом.
На перемене перед последним уроком меня ловит Юри. Ну, как ловит? Прыгает с разгону и влепляется в меня.
— Ты куда исчезаешь, Лалиса?! Никак тебя не могу найти!
— А ты как? У тебя всё, уроки кончились? — Некоторое время терплю, девочка крепко держит мои ноги. Маленькая, поэтому за плечи или талию обнять не может.
— Отпусти меня, Юри-ян. Иначе я тебе подарок не успею отдать… — меня тут же отпускают, и я лезу в сумку. Вытаскиваю экземпляр «Философского камня» с моей дарственной надписью на обратной стороне обложки. На корейском языке книга. На английском мы пока не печатали.
«Моей лучшей подруге и лучшему иллюстратору. Самый первый экземпляр». Моя подпись и подпись отца. Думала, не стоит ли отцу передать книгу начальнику, но решила, что нет. Будет похоже на откровенное лизоблюдство, а ещё Юри может обидеться, что её обошли. Нет, пусть чувствует себя главной. Тем более, так и есть. Это наши дела, отцы здесь ни при чём. Не то, чтобы совсем. Напечатали книгу всё-таки на его деньги, поэтому и его подпись стоит.
Торопимся. Нет ещё массы тех же иллюстраций. Их надо больше. Но об этом ещё поговорим.
Отбываем последний урок. Литература, мать её! Корейская, хальмони её!
— Ты не порадуешь нас сегодня своим творчеством, Лалиса-ян? — Ласково улыбается сонсэнним Чжи ИнГук.
Подпрыг на ноги, поклон, короткое «Нет, сонсэнним!», поклон, возвращение задницы к стулу.
— Почему же? Больше ничего нет?
Так. Пора заканчивать праздник неслыханной щедрости. И приходится снова исполнять ритуал со вставанием и прочим. За одно это убила бы.
— У нас урок корейской литературы, а не вечер творчества некоей Лалисы Ким, сонсэнним. К тому же мои стихи никому не понравились. Никто из одноклассников не сказал мне ни одного слова. Конечно, они могут стесняться, но вам точно не понравилось, сонсэнним.
— Почему ты так думаешь, Лалиса-ян? — Удивляется искренне, что характерно.
— Например, потому что, несмотря на то, что ваше в высшей степени нестандартное задание было выполнено, никакой оценки я за это не получила, — через паузу добавляю, — сонсэнним.
После поклона улыбаюсь предельно беззащитной улыбкой. Не жалобной, — я ничего не выпрашиваю, — но стоической.
— Четвёрку могу поставить, — после краткого раздумья оглашает решение ИнГук-сии, — всё-таки это было не сиджо.
— В вашем задании не было требования именно жанра сиджо, сонсэнним, — напоминаю с максимальной мягкостью.
— Так что тебе поставить?
А вот это провокация. И отвечать буду соответственно.
— Простите, сонсэнним, но оценивать работу учащихся это ваше право и ваша обязанность.
Слышу подавленный вздох со стороны ЧэЁн.
— Я подумаю, Лалиса-ян. Садись.
Сажусь. После поклона. Подумает он, ага. Поворачиваюсь к ЧэЁн.
— Онни, просто молчи, ладно?
Место действия: Больница Сеульского Национального Университета.
Время действия: 5 октября, 16:55.
Кабинет директора Чо ХеДжина. Осматриваюсь. Нечто среднее между кабинетом начальника и доктора. И сам хозяин в халате сидит.
— Что-нибудь случилось, Лалиса-ян, — голос мужчины профессионально доброжелателен. Понимаю, что он со всеми так, но всё равно располагает.
— Понимаете, ХеДжин-сии, я вдруг поняла, что нагрузки, которые дают мне учителя в школе выше моих возможностей. Подозреваю, что это общая беда корейского образования. Объёмы учебного материала ничем не ограничиваются, пределы обуславливаются чисто объективными причинами. Например, длиной суток и длительностью учебной недели…
Что-то меня далеко уносит. Доброжелательная внимательность взрослого, даже пожилого, мужчины так на меня действует? Исправляюсь.
— ХеДжин-сии, я заметила, что за последний месяц похудела примерно на полкилограмма. Вряд ли это серьёзная угроза, сама по себе. Но если так будет продолжаться дальше, то к концу учебного года могу угодить в больницу с диагнозом «истощение».
— Гм-м… — переглядывается с хальмони. И дежурное внимание в глазах оживляется интересом.
Дальше начинается утомительный медицинский допрос, то есть, осмотр. Мне велят раздеться, хорошо не догола, а то как-то… Ощупывают (хорошо, не сиськи), прослушивают, взвешивают, измеряют рост. И опрашивают тоже.
Только через полчаса врач выносит вердикт.
— При телосложении, приближающимся к астеническому, потеря четырёх-пяти килограмм веса, — ты права, Лалиса, — не допустима. Ты говоришь, что не ограничиваешь себя в питании, тогда не понятно, куда делись эти полкилограмма.
— Ежедневные тренировки по лёгкой атлетике. Каждый день по два часа. И главное, саджанним, не понимаю, зачем они нужны в таком интенсивном варианте?
— Тебе не нравится бегать?
— Бегать мне нравится. Мне не нравится бегать на истощение. Дело в том, что мои результаты и без того близки к рекордным. А у нас всё-таки не спортивная школа. Мне текущие показатели позволят выиграть любые соревнования, а вот чрезмерно интенсивные тренировки, наоборот, могут мне помешать победить. Не говоря о вреде здоровью.
— Скажи прямо, Лалиса, чего ты хочешь? — Вмешивается хальмони.
— Дайте в школу предписание, что мне запрещается заниматься спортивными тренировками больше пяти часов в неделю.
— Не слишком ли резкое ограничение? Уверен, ты можешь выдержать больше. Полкило за месяц, это не фатально, — доктор прав, но…
— Вы наших учителей не знаете. Эти пять часов очень быстро превратятся в шесть, а потом в семь.
Окончание главы 1.