«Вот балбес! — честил себя Эжен. Он снова не знал адреса, к тому же не имел при себе ни гроша на транспорт, ни пальто, и вернуться в запертую максову квартиру не представлял возможности. Сублимируя злость в чистую энергию, он бежал со всех ног — обратно в Сент-Оноре, к своему новому настоящему светскому другу. Усталости он не чувствовал, но где-то на полпути в нём шевельнулось благоразумие, и он заскочил остыть в магазин тканей.
— Где хозяин!? Мне нужен хозяин! — закричал ещё с крыльца, кометой прочертив фойе, чуть не повис на шее негоцианта Камюзо, — Дорогой господин, мне нужно очень много самой прочной ткани, такой, из которой делают паруса больших кораблей!
— Извините, сударь, я торгую шёлком, бархатом…
— Но вы должны знать, где достать любую материю.
— Нда, поискать я могу… Сколько вам нужно?
— Хотя бы тысячу квадратных метров.
— Не секрет, что вы собираетесь шить?
— Саван нищете и горю Парижа.
— Хм, — забеспокоился купец, — Как вы намерены расплатиться?
— Как угодно, только не деньгами.
— Да кто вы такой?
— Я брат моей сестры,… Корали, актрисы из «Жимназа».
Камюзо побледнел, обвис щеками, вгляделся в лицо незнакомца и увидел всё, что хотел.
— Я не обещаю добыть всю тысячу, — заговорил обрывисто, присапывая, — не гарантирую доброкачественности товара, но если очень надо…
— Вопрос жизни и смерти множества людей!
— Приходите через неделю-другую.
Эжен низко поклонился и помчался дальше.
Ему не пришлось долго стучаться в особняк де Марсе. Анри вышел в узорном кашемировом халате.
— Туча извинений, милый граф! Не найдётся ли у вас ещё одного плаща, шарфа, каких-нибудь ботинок ((на ногах у Эжена были домашние шерстяные туфли)), и не поведаете ли вы мне, где живёт генерал де Монриво?
— Нет ничего проще, — Анри дал знак слуге, — одевайтесь и отправляйтесь на самый стык Риволи и Маре, откуда ещё виден угол Лувра. Пятиэтажный дом, второй этаж, балконы с барельефами спящих под крестами гаргулий.
Проводив Эжена, он устало сказал камердинеру:
— Заприте. Больше никого не принимать. Мне нездоровится…
Эжен нашёл в кармане нового одеяния несколько луидоров, и, хотя считал расстояние ничтожным, побаловал себя фиакром. Указанный дом встретил его распахнутыми дверями.
— Господин Шарль? — радушнейше уточнил лакей.
— Он самый, — машинально ответил Эжен, скидывая обнову ему на руки.
— Господин Феликс ещё на службе; к полудню будет: он всегда обедает дома.
Однако, шутник этот де Марсе!..
— Ваш багаж уже прибыл, — докладывал новый слуга, — но апартаменты пока не готовы. Не угодно ли будет пройти в кабинет. Через минуту туда подадут кофе и — что-нибудь ещё?
— Нет, больше ничего. Спасибо.
«Поздравляю, самозванец! это тебе от Корали — царство ей небесное! Однако что и дёргаться? давно нужно было сюда, а с Монриво Макс разберётся сам… Кто бы ни был этот Шарль, у него плохая репутация, так что пусть; жаль, что багаж…» — играла мысль Эжена.
Сперва он попал в гостиную, затянутую сатином цвета огуречной мякоти, равномерно утыканным золотыми геральдическими лилиями. В куцых жардиньерках у дверей кустились тропические сорняки. Все стенные проёмы были замаскированы парчовыми ламбрекенами. Общая с кабинетом стена наполовину являлась камином, разглядывая которой Эжен даже присел на неизбежную полосатую кушетку, необычную только своими бараньими ножками. Собственно камина он увидеть не мог из-за экрана; экраном он и залюбовался. На щите был изображён поднявший хвост павлин с газельими очами и весь рыжий, хотя и с синими глазоподобными пятнами на перьях, превращающихся в огненную надпись ФЕНИКС. Эжен кивнул, улыбнулся удачному созвучию феникс-Феликс, а, глянув выше, нахмурился. Прямо над каминной топкой висел портрет немолодой дамы в тёмно-зелёном платье и чёрной шали. Ничего отталкивающего в ней не было, но своим верховенством она как будто уничижала эту красивую птицу, хозяйского тотема.
Прошёл в кабинет, тонами отделки сразу напомнивший ему его собственную спальню с той поправкой, что здесь всё искрило роскошью и дороговизной, особенно шкаф на всю стенку, по карнизу которого тянулось инкрустированная эпиграмма на чём-то вроде латыни:
СЕКРЕТАРЮ КОРОЛЯ И КОРОЛЮ СЕКРЕТАРЕЙ.
Наверняка подарок де Марсе. Как и экран с фениксом. Его стиль.
Эжен повернулся направо, в сторону камина и пошатнулся от ужаса — он увидел, как огромный бурый орёл тащит младенца. Тот плачет, лицо до зловещего перекошено, ручки неестественно растопырены, ладошка бессильно упёрлась в орлиную грудь, из кулачка, окоченевшего, свисает гроздь кроваво-красных ягод; рубашечка позорно задралась; как оборванная пуповина, болтается кисточка пояса; между поджатых толстых ножек в долгую темноту спадает стыдная струйка.
В два тигриных прыжка Эжен схватил с рабочего стола костяной нож для книг и вонзил его прямо в глаз хищнику, другой рукой уже подхватывая ребёнка, тотчас прижимая его второй, равно опытный убийца и спасатель. Пойдём отсюда, детка! несёт этого грузного, откормленного карапуза в гостиную, но натыкается на женщину в чёрно-зелёном, а она говорит: «из-за тебя я испытала столько жгучей скорби, что вторично мне не снести её!». Младенец изворачивается на руках, обхватывает Эжена за шею и, размахнув головой, впивается зубами ему в щёку.
— Тише, что вы! — слышится голос сверху. Тело становится как будто невесомым, только сердце грохочет, как гонг. К лицу прилепляется что-то прохладное и мокрое.
С возвращением в реальность, глюкоброд!
Два человека помогли Эжену сесть на стул.
— Вы свободны, — отослал слугу Ванденес, — Здравствуйте, пожалуйста, господин де Растиньяк, — внушительно сказал гостю.
— Здравствуйте и вы. Простите,… — покосился на источник своего кошмара — из головы орла торчала костяная рукоятка, ребёнок по-прежнему корчился в его когтях, — Какая гнусная картина!
— Это копия с рембрандтова «Похищения Ганимеда», и довольно хорошая. Была… Что с вами? Вы впервые видите, как плачут дети?
— Нет, я видел, но их можно было утешить, а этого — нельзя…
— Давайте уйдём отсюда, раз вы так впечатлительны, — у Феликса самого подрагивал голос.
Только бы не в зелёную комнату! Ну, конечно — именно туда.
— Ваша матушка? — кивнул Эжен на портрет.
— Угадали. Хотя, кажется, между нами нет внешнего сходства.
— Вы похожи… на сына такой женщины.
Феликс вздохнул с вошедшим в привычку смирением.
— Знаете что, я как раз сбежал со службы пообедать. Присоединитесь?
Столовая располагалась позади кабинета. Проходя, Феликс прихватил из своего драгоценного шкафа с гранёными стёклами какую-то папку.
Новая комната оказалась очень узкой, словно стандартную нарочно перегородили поперёк. Оформлена она была в позднее-античном, изрядно утрированном стиле: на потолке геометрическая лепнина, на чёрном полу — большой мозаичный осьминог, похожий на какую-то сумасшедшую орхидею, в окружении маленьких морских звёзд. На стенах цвета просохшей глины с мелом красовались изображения флейтисток и арфисток. Их одежды раздувал ветер, а пряди волос спокойно свисали на плечи.
Накрытый стол венчала фарфоровая супница. Из неё по тарелкам разлили жидкий бульон с плавающим букетиками цветной капусты, морковными монетками и аккуратными кубиками картофеля ((Эжен вообразил медяки, пуговицы и игральные кости)). Феликс накрылся салфеткой, застыл на минуту с молитвенно сложенными руками, потом бесшумно зачерпнул ложкой суп, причём от себя, таким отстраняющим движением.
Эжену стало стыдно за горе-едока перед этим предпасхальным, но всё же любовно приготовленным блюдом, и он стал есть с аппетитом, сначала с наигранным, потом действительно вошёл во вкус.
— Итак, — начал Феликс после седьмого глотка, — мы остановились на том, что возлюбленная графа де Марсе трагически погибла. Поскольку её социальный статус точнее всего означало слово рабыня, у Анри вскоре проявилась странная навязчивая идея — человек как товар и собственность. Он стал покупать девочек в бедных предместьях. Причём они сами его почти не интересовали, ему важен был сам акт приобретения и первое чувство обладания. На утро он видел, что девушка, ночью показавшаяся похожей на его… Пакиту, не имеет с ней ничего общего, и он, забыв о её существовании, ехал за новой. Когда в его доме этих бедняжек накопилось двадцать с лишним душ, Анри со смехом выстроил их передо мной, рассказал о своём хобби и предложил устроить их дальнейшую судьбу, в противном случае он устроит большой аукцион для всех парижских развратников. Я тут же отчитал его со всей суровостью, на какую способен, пригрозил, что если подобные непотребства не прекратятся, я порываю с ним все отношения, и забрал девушек, наняв для них семь карет…
— Представляю этот кортеж!
— Да ничего особенного, череда обычных уличных экипажей! Едва я почил от хлопот по пристройке беспризорниц: кого в монастырь, кого к швее, кого в горничные, кого в театр… — как обнаружил в доме моего друга ещё с дюжину нимфочек, и всё закрутилось по новой. После третьего круга я решился на крайнюю меру — отправился с жалобой к лорду Дедли, которого Анри считает своим настоящим отцом. «Что вы предлагаете мне с ним сделать? — весело спросил тот, — Мы за всю жизнь с ним не перекинулись десятком слов… Но не вешайте нос, я что-нибудь придумаю». (- подали жаркое, которое сотрапезники не удостоили и взглядом — ) Когда я, как он и просил, пришёл к нему на следующий день, он дал мне документ, составленный по образцу купчих, какие оформляют плантаторы в Америке — якобы он продаёт мне в рабство своего сына, графа Анри де Марсе. Вот, пожалуйста, — Феликс выложил из папки вышеназванную бумагу.
— Пххх!..
— Мне ничего не оставалось, как предъявить её моему несчастному другу…
— Ко мне бы кто с такой сунулся — эх я его бы и послал!
— Я именно такой реакции и ждал, ну, в лучшем случае, осмеяния, но Анри вдруг так серьёзно ко всему отнёсся, так охотно принял свою роль… Я раскаялся, сказал забудь!, но к концу дня он принёс мне доверенность на пользования всем свои имуществом (- новый документ лег перед взором гостя — ) и объявил, что всё справедливо, он не достоин свободы и отныне беспрекословно повинуется мне… Вот уже больше года мы играем в эту игру… Я… люблю Анри и стараюсь употребить свою власть исключительно во благо ему…
— Простите, ну, это-то вы мне зачем рассказываете?
— Чтоб вы знали: этот человек себе не принадлежит и за себя не отвечает. Если вы имеете или у вас когда-либо появятся к нему претензии — к вашим услугам — я, — провозгласил Феликс и с долгожданным аппетитом притянул к себе вазу компота из очищенных груш.
— Это и есть то главное, чего вы недоговорили у Нусингенов?
— Не совсем, — рабовладелец задумчиво ковырнул фруктину, — … Наивно было полагать, что Анри, этот гордец, лукавец и строптивец, действительно вручит мне руководство над собой. Его образ жизни, в сущности, остался прежним. Девушек стало меньше — это радует, и, рассовывая их по вакантным щёлкам Парижа, я пользуюсь не своим кошельком, но… Господин де Растиньяк, я не хотел испытывать ваших нравственных качеств и сил — вы сами раскрыли мне такие стороны вашей души, которые меня, признаюсь, удивили: когда вы рассуждали о свете и женщинах, смерти и Боге, и сегодня — о неутешном ребёнке… И хотя с первого взгляда вас трудно заподозрить в благочестии и целомудрии… Ну, пойдёмте.
Миновали узкий коридорчик мимо ванной и оказались в этаком розовом дротуаре с шестью аккуратными кроватками. На второй слева сидели рядком три отроковицы.
— Полюбуйтесь, — пригласил Феликс, — этих я привёз буквально час назад. Мадемуазели, назовите нам ваши имена.
— Мишельма. / Фрюктидора. / Велиалит.
— Чудовищно! Наверняка все некрещёные! Эжен, сегодня приезжает мой старший брат. Что? как я ему объясню всё это?
— Так он вам брат или ревизор из полиции нравов?
— Он — мамин любимец, и несомненно всё доложит ей!
— Но правда же за вами. Вы занимаетесь богоугодным делом…
— Они не поверят!.. Выручайте! Любое предложение! У меня уже голова не работает…
— Давайте отошлём их к моим родичам в Ангулем. Красавицы, такое дело — если вы отправитесь жить и работать в одну приличную семью на юг, прослужите там верой и правдой год, и на вас не будет жалоб, то каждая из вас получит тысячу франков вознаграждения. Идёт?
— А если всё-таки будут жалобы? — спросила Велиалит ((это она вчера приносила шампанского к бассейну, она узнала Эжена и ехидно улыбалась)).
— Тогда — только пятьсот. А мы тем временем выправим вам паспорта.
— С такими именами!? — негодовал Феликс.
— Имена подправим: ты, милая, будешь просто Мишель, ты, стройняшка, — Флора; ты, умница — Виолетта…
— Мне нравится моё теперешнее имя.
— Это всё равно, как если бы меня звали Вельзевулом!!! — совсем взорвался благодетель.
— Хочешь, чтоб из-за дурости твоей родительницы на тебя показывали пальцем? Изволь, а документы у тебя будут всё-таки человеческие, — нарезал спорщице Эжен.
— Значит, решено. Если, мадемуазели, у вас есть какие-то вещи, собирайтесь. А нам с вами, барон, нужно теперь составить рекомендательно-объяснительне письмо вашим родным.
Пошли обратно в кабинет.
— Только, — говорил Феликс, — будет ли нравственность девушек в полной безопасности? В вашей семье есть ещё мужчины?
— Два младших братишки, но они совсем салаги! — старшему едва ли стукнуло двенадцать.
— А отец ваш, простите, жив?
— Жив. (- Эжен сам удивился, с каким тёмным холодом он это молвил — ) Но он, наоборот, уже почти старик, к тому же мать и тётка всегда держали его по каблуком.
— Какое место вы прочите моим найдёнышам в вашей семье?
— Служанок, помощниц при старших дамах и двух моих сёстрах на выдании.
— Ну, хорошо. Вот, пожалуйста, перо, бумага. Пишите.
— … Вы простите ради Бога, но… я не могу. Напишите сами, а я внизу заверю…
Вот ещё причуды! Но времени на пререкания нет. Феликс процедил лишь: «А вы сложный человек», садясь за стол и макая перо. Эжен отошёл к межоконному простенку, с которого большими чёрными очками смотрела карта звёздного неба.
— Я взялся бы как-нибудь написать вместо вас вашей матушке.
— О чём?
— О том, например, что вы — взрослый, сидящий на одном из влиятельнейших мест с более чем приличным доходом и не нуждающийся в няньках-надзирателях.
— … Что-то подобное вы некогда отправили своей? — Феликс спрашивал быстро, не отрывая руки от листа.
— Скорей я сам получил от них что-то подобное. Только в другой модальности.
— … Хотите, я поспрашиваю насчёт места для вас?
— Спасибо. Не сейчас.
Секретарь остановился, удивлённо поднял голову: такие слова и, главное, интонации он нередко слышал от своего высочайшего патрона…
— … Готово. Заверяйте… Кстати, кровати из девичьей — вам не надо?
— Надо… О! а не подскажете, где живёт господин де Монриво?
— Зачем он вам?
— Как же, он мне с бала должен тысячу.
Обменялись адресами: Феликс дал генералов, Эжен — Дома Воке, на чём распрощались.
В прихожей уже знакомый слуга подал Эжену плащ.
— Ну, что, любезный, подставить вам левую щёку?
— Увольте, сударь.
— Уволю вас не я…
— Эй! — ворвался в их диалог меднозвонкий голос, и тут же подлетел и его владелец, цветущий мужчина, в котором по всем приметам: по костюму, по не по годам здоровому цвету лица, по размашистым и неуклюжим движениям — должно было признать провинциала.
— Вы, верно, граф де Марсе? — грозно прорычал он Эжену.
— Он самый. С кем имею честь?
— Никакой чести вы не имеете! Вы — позор всего дворянства! Зарубите на носу — если ещё раз я увижу вас в этом доме, то на месте пошинкую, как кочан капусты!
В ответ на эту восхитительно искреннюю брань Эжен засмеялся, словно самой удачной шутке лучшего друга, безудержно, светло, благодарно, подавшись вперёд, чуть не повисая на шее у грубияна. Тот осткочил с котовьим шипеньем и побежал прочь. Вот это и был Шарль.