Первой ласточкой стал сон, который тетушка Ондзин пришла пересказать дорогим соседям поздним зимним утром. Шли долгие новогодние выходные, и немногочисленные жители Мадары ходили по гостям и обменивались поздравлениями и едой.
— Мне снился Великий Император наш, светлоглазый Хин Су Чжоу, молодой и красивый, как сокол, — сказала тетушка Ондзин, ловко управляясь с огромным куском праздничного картофельного пирога. — Лицо белее молочной пены, вены синие на руках, а губы будто…
— Ох, старая, — вздохнул дедушка Фэнг, — хоть бы ни при детях.
Тетушка Ондзин махнула на него вилкой и перевела взгляд на Ронгу. Та складывала в пластиковые контейнеры бобовые пирожные, пытаясь не помять их и в то же время впихнуть побольше. Байчу пытался проделать то же самое с фигурным рисовым печеньем.
— Вот вы хоть послушайте, — голос тетушки Ондзин стал серьезнее и глубже. — Хин Су Чжоу поднял свой меч. Взял с подставки, кланяясь предкам, и обнажил. Ткань медленно скользнула и упала, и…
— Ешь лучше, — дедушка Фэнг цапнул из большого блюда и уронил в ее тарелку сразу три пирожных. — Пока эти все не забрали, приемышку подкармливать.
— А утром, — продолжила тетушка Ондзин, откусив сразу половину пирожного, — ко мне опять Байчу зашел, тренироваться, и смотрю…
Байчу действительно почти каждое утро и вечер ходил в сад тетушки Ондзин, потому что в И Дин Хо нельзя было взмахнуть мечом, чтобы не задеть что-нибудь важное и не очень. Однако его непонимающее выражение лица ясно говорило, что он-то, в отличие от тетушки Ондзин, утром не заметил ничего непривычного.
— Смотрю — мужчина. Взрослый, почти старик, волосы черные с проседью, борода эта ужасная, треугольником, как в Жу принято… Не обижайся, мальчик. Не обижайся и не отращивай себе такую, силами земными и небесными заклинаю.
Байчу покивал — мол, не будет, не будет. Тетушка благодарно прижала свободную руку к груди. Дедушка Фэнг закатил глаза.
— В фиолетовом весь, в три оттенка, как в Жу было после оккупации, среди военных. С широкой лобной лентой и цаплей на спине, опять же. Простые люди такого не носили. Так вот, дрался он. Байчу взмах — он два. Байчу шаг — он вперед помчался. И бьет, бьет! Воздух бьет. В ту сторону, где Мидзин…
Байчу после слов тетушки Ондзин задумался, казалось. Но свои мысли высказал только на улице, оставив стариков доедать пирожки и ругаться.
— Я видел его пару раз. Думаю, это владелец меча. Или один из владельцев.
— Зачем ему бить воздух? — спокойно спросила Ронга. — Бить… Мидзин?
Он пожал плечами и кивнул в сторону станции. «Пойдем. Пора».
Каникулы были слишком сумбурными, и тетушка Ондзин больше не напоминала о своих видениях, так что о них постепенно забыли.
Но потом случились слова дедушки Фэнга. Поздней весной, спустя почти год с убийства Суджан Вона, И Дин Хо продолжал жить в состоянии притупленной тревоги, и Ронге казалось, что невидимая дрожь исходит от магазинчика, медленно захватывая землю и людей все дальше и дальше. Далеко не сразу Ронга осознала, что это волнение уже никак не связано с мафией. Никто их не искал, а если искал, то не мог найти, в Микуо окончательно обосновались новые хозяева — «Акульи плавники» вроде бы — и им дела не было до прошлогодних разборок в «Красном песке».
Происходило… что-то иное.
— Ронги-и, — протянул дедушка Фэнг, проверяя утром домашние амулеты, — Ронги, девочка… Забери ее сегодня насовсем.
Ронге удалось устроиться в мадарскую больницу медсестрой — зарплата меньше, но зато в глазах властей и общества она стала законопослушной гражданкой с уважаемой профессией. Это важно, если ты хочешь стать опекуном. Она как раз собиралась снова поехать в Мидзин, в школу-интернат, и, может, забрать Ру-Мейлян на выходные, если разрешат.
Дедушка никогда не выказывал особой привязанности к Ру-Мейлян и даже ворчал на то, что Ронга «опять тащит в дом всяких приблудных», кивая на Байчу и игнорируя тот факт, что он сам предложил ему тут жить. Но тогда повторил:
— Забери насовсем. То есть, на лето, конечно, на лето.
— У них еще даже учеба не закончилась, — пробормотала Ронга обескураженно.
— Все равно спроси. Разрешат, думаю. Разрешат.
Ронге все еще не позволяли оформить опеку над Ру-Мейлян, хотя ее единственный кровный родственник, двоюродный брат Руру — тот самый «дядя», надоумивший ребенка поискать сестру в борделе, — подписал все документы в пользу Ронги, представив ее как «ближайшего друга семьи». Произошло это не без помощи Байчу, выразительно стоявшего за плечом Ронги во время дружелюбной беседы с полупьяным великовозрастным детиной. Тем не менее, руководство интерната и органы опеки не устраивали никакие разрешения, они в один голос твердили, что родственник вот-вот протрезвеет, устроится на работу, и девочка вернется в родной дом. Ронга сильно подозревала, что им нужна взятка, которой у нее не было.
И надо же — в тот день директриса интерната даже никаких вопросов не стала задавать. Сначала она долго смотрела на Ронгу, которую видела много раз, и морщила лоб в мучительных раздумьях. Потом пошуршала газетами на столе, включила и выключила маленький телевизор, уперлась кулаками в стол и коротко вздохнула:
— Забирайте.
Даже документов не спросила. Ничего не записала.
— Вы ведь не отсюда, так? Из… Мадары, да? Забирайте. Увозите.
В ее голосе был холод и беспомощность.
Чуть позже Ронга поняла, почему. Жители Мидзина острее чувствовали грядущую беду. Об этом говорили везде, но Ронга уже не работала в «Лилиях», появлялась в Мидзине только из-за Ру-Мейлян и не интересовалась новостями.
Это не из И Дин Хо расходились волны тревоги. Это до сонной Мадары понемногу доходили слухи.
О войне.
О том, что Западная Жу настроена слишком воинственно для их прогрессивного века. О том, что Хина и Западная Жу никогда не достигали взаимопонимания ни в одном вопросе. О том, что Западная Жу почти все деньги вкладывает в военную отрасль и это неспроста… О том, что у Хины на роду написано переживать волнения каждые тринадцать лет, и Слово на полу Синего дворца вновь кровоточит.
Последнее было, конечно, враньем, отвратительной выдумкой шарлатанов.
Однако в первый день лета в И Дин Хо приехал из Ушмы дядя Тухтырбек. Необычайно суетливый, он шнырял по магазинчику, выбирая с полок какие-то вещи по одному ему известному принципу. Огромный и толстый, с почти черным от загара лицом в шрамах и копной спутанных волос, он до визга напугал Ру-Мейлян, первой спустившуюся на шум. Впрочем, она быстро смирилась с этим страшным человеком, потому что за ним по пятам следовали две овчарки — усевшись у дверей магазинчика, они величественно принимали почесывания за ухом, пока хозяин кружил по И Дин Хо, нелепый и неловкий в своей непонятной спешке.
— Ну, чего уставились? — и не подумав ничего объяснять, сказал дядя Тухтырбек дедушке Фэнгу. — Зови эту старую сову и собирайся. Все собирайтесь.
Он впервые увидел Байчу и Ру-Мейлян, но отнесся к ним абсолютно спокойно, без капли удивления. Как будто они жили тут всегда и, как Ронга и дедушка Фэнг, прекрасно знали дядю Тухтырбека из Ушмы, с его необъятным животом, спутанными волосами и собаками.
— Там степь, овец сейчас гоняем. Лагерь, но уж лучше, чем здесь. Ребенку ничего, понравится, — метнув взгляд в сторону Ру-Мейлян и овчарок, добавил дядя Тухтырбек, — с живностью весь день-то… Понравится, говорю, ну, чего смотрите?
Сдавшись, наконец, он сел на табурет и глубоко вздохнул.
— Нигде нам не будет безопаснее, чем в И Дин Хо. Ну, орел ты лысый, — дедушка Фэнг улыбнулся, но без радости, — знаешь же.
Дядя Тухтырбек покивал. Слезы на грубом, жирном, темном лице выглядели дико и жалко.
— Дядь, — сказала Ронга, — ты ж и сам из дома не ушел бы.
— Не ушел бы, — подтвердил дедушка Фэнг. — И волоком бы не утащили.
— Амулет вырежи. Четвертый, — после недолгого молчания, сказал дядя Тухтырбек. И, подумав, добавил: — Осел.
В тот же день, проводив дядю Тухтырбека обратно к хинской границе, дедушка Фэнг вырезал этот четвертый амулет, с именем Ру-Мейлян. И письмо на амулете напугало Ронгу сильнее всяких слухов.
— Дедушка?! — требовательно спросила она, рассмотрев новую дощечку. — Дедушка!
Она не смогла произнести вопрос полностью. Имя Ру-Мейлян, как и имя дедушки Фэнга, было написано письмом старой школы.
— Раскричалась! — дедушка шикнул на Ронгу. — Потом как-нибудь сама напишешь, а пока, ради гармонии, пусть будет — вот прошлое, настоящее и будущее. Все красиво.
— Гармония это прекрасно, — раздраженно откликнулась Ронга. — Только ты-то куда собрался, раз ее, мелкую, старым письмом записал?! И что значит «потом, сама»?!
…Но, вопреки ее страхам, дедушка Фэнг никуда не ушел.
Сначала ушла тетушка Ондзин.
Просто умерла, написав завещание, подготовив собственные похороны, оставив ключи Ронге и попросив следить за садом, пока не приедет один из ее внуков. В завещании она сказала, что не хочет попасть под удар ни Су Чжоу, но того военного из Западной Жу, оставив нотариуса чесать затылок, а дедушку и Ронгу понимающе переглядываться. Дедушка Фэнг не плакал, не ругался, просто окаменел на какое-то время, а потом принялся стаскивать в подвал консервы, матрасы, теплые вещи и воду.
— У старой карги, — сказал он бесцветным голосом, — всегда были очень точные видения. Очень.
Сразу после ее похорон в Мадаре объявили тревогу. Заработали громкоговорители, которые Ронга всегда считала бесполезным забытым хламом, попросили людей спускаться в укрытия. В И Дин Хо роль укрытия исполнял подвал. За пределами магазинчика царила паника, но внутри все прошло тихо и спокойно — они спустились вниз и две недели ночевали в подвале, уложив матрасы рядком. Иногда и дневали. Ру-Мейлян не боялась ничего, набравшись от взрослых ледяного спокойствия. Только во сне, бывало, подкатывалась Ронге под бок, специально или нет, Ронга не понимала. Примерно так же, во сне, Байчу иногда протягивал к ней руку над головой Ру-Мейлян. Ладонь лежала в нескольких сантиметрах от ее лица, спящий Байчу казался печальным и беспомощным, и Ронга чувствовала себя умудренной годами матерью семейства, к которой тянутся неразумные детишки. От этого она нервно смеялась, зажимая рот и глотая слезы, чтобы никто ее не услышал.
Под конец система вещания уже не работала, и в Мадару приехал фургон с соцпомощью, благодаря которому жители и узнали, что Хинсан уже навоевался, мирный договор вновь подписан. Современные войны проходили стремительно и жестко. Начался долгий период неустойчивости и переговоров, но власти уверяли, что мирным жителям уже нечего бояться… Кроме того, что многим стало негде жить.
Частые бомбардировки снесли, в том числе, четверть Мидзина. Дрянной Микуо, вопреки всем молитвам, устоял. Мадару военные действия почти не затронули, многие дома по-прежнему пустовали, и в городишко потянулись беженцы и погорельцы. На самом деле, это пугало больше, чем война, — возможно, потому что для И Дин Хо она прошла гладко. Но, в то же время, у И Дин Хо был Байчу, способный у любого отбить охоту воровать и грабить.
У магазина повыбивало окна и витрины дальним взрывом, снесло хлипкий козырек, часть товаров успели растащить мародеры, но в общем и целом он остался почти нетронутым.
Вывеска валялась на земле вместе со сломанными балками и амулетами. Табличка с именем дедушки была расколота надвое.
Как-то сразу все стало ясно. В принципе, Ронга догадывалась, что дедушка Фэнг никогда не согласится пережить тетушку Ондзин надолго. Пока Байчу и Ронга ставили новые рамы — в И Дин Хо нашлись и они, — дедушка Фэнг ходил вокруг магазинчика, вставляя бесценные замечания, с улыбкой разглядывая работу и довольно повторяя:
— Вот так-так… Вот сейчас приладим и как будто не было ничего, вот так-так…
Он свернул за угол И Дин Хо и вскоре замолчал.
Ронга все поняла, но все равно не смогла унять тоску, волнение и слезы. Она неловко спустилась с шаткой лестницы, которую придерживали для нее Байчу и Ру-Мейлян, и прошла до угла И Дин Хо, как в тумане, не слыша их вопросов и окриков.
Он сидел на скамейке прямо, положив морщинистые руки на колени, в чистой рубашке, с аккуратно перевязанными на затылке волосами. Он смотрел ровно перед собой с очень спокойным и добродушным выражением лица, как бог с многочисленных полок его сувенирной лавки. Небо стремительно темнело, и в сумерках дедушка Фэнг выделялся светлым и четким силуэтом.
Его кремация пришлась как раз на Духов день. Никто не знал, что и как говорить.
Только Ронга подумала, что дедушка сделал ей последний подарок — теперь Духов день будет навсегда связан с ним и его поминками, а не с теми людьми, которые погибли по ее вине.
Вернувшись с урной праха, она подтянула узелки на домашних амулетах, привычно тронула пальцами деревянные кромки. Красные шнурки были единственным ярким пятном того вечера. Ветер становился сильнее, улица была пуста, и, стоя рядом с Байчу и Ру-Мейлян, Ронга открыла крышку урны, дав праху свободно разлететься по улицам Мадары.
Ночью ветер усилился, и красные шнурки переплелись намертво, не распутать.
Больше книг на сайте - Knigoed.net