— Права бабка Вецена, с радостью его заграбастал! Да, Макар? — засмеялся Немир, а потом зашёлся кашлем, сухим, не хорошим.
— Медвежьего жира дать? — спросил у него Макар.
— Да, мне уже ничего не помогает. Мажу, пью, а толку ни какого, — прокашлявшись, тихо ответил Немир.
Еще не много о новостях деревенских поговорили, да улеглись все. Четыре взрослых и ребёнок, это много для избушки. Староста с Мирославом у печи устроились, тут же на полу и Беловуку постелили. А Макар с Немиром на лавках у противоположной стены легли.
Макар заснул сразу. Только глаза закрыл и провалился в сон. Даже снилось что-то, это точно Макар помнил.
Его разбудил кашель. Приступ, один за другим, обрушивался на Немира. Он не просыпался, так во сне и мучился. Спящих рядом людей это тоже не тревожило. Казалось, один Макар от каждого резкого, лающего кашля, вздрагивает.
Макар лежал и всматривался в темноту, туда где, как ему казалось должно быть лицо Немира. Аккуратно руку протянул, ко лбу прикоснулся. Проверить хотел, нет ли жара. Лоб у Немира был мокрый, липкий и холодный.
Макар убрал руку, замер на секунду, а потом опять приложил. Думал, показалось, ан нет. Тонко, еле уловимо шла вибрация от Немира. Чувствовал Макар уже такую вибрацию.
От больных деревьев такая шла. Совсем не давно Макар рощу березовую лечил, каждое деревце в ней чахло. Хворь какая-то напала, вот он и помогал.
Макар переместил руку на грудь. Здесь вибрация ощущалась сильнее. И как тогда деревьям, Макар легонько влил Силу в Немира. Тело сразу отреагировало. Точно что-то изнутри Немира ухватилось за Силу и начало всасывать её в себя.
«Душа его так старается. Лечит хозяина»-не отнимая руки, думал Макар.
Сколько это продолжалось, он не помнил. Даже задремал малеха. Очнулся от того, что Сила прекратила свой поток.
Макар лежал, старался не спать. Все к дыханию Немира прислушивался. Он дышал глубоко, спокойно. Только к утру Макар дал себе расслабиться и заснул.
Тихо потрескивала печь, за окном мела метель, слегка постукивала в окно, не будила, усыпляла. В избе было темно, все мирно спали и только глаза, цвета липового мёда, пристально смотрели на спящего Макара.
Все видели. Неужто всё поняли?
24
С утра Макар спустился в ледник, взял рыбы, несколько видов, как полагалось для вкусного и наваристого бульона и наварил ухи.
Мужики ели молча, быстро, с удовольствием. Макар краем глаза все на Немира поглядывал. Он был бодрый и весёлый. Шутил, что дух лесной ему хворь отгоняет. Даже серость с лица сошла, щеки точно у молодого, да здорового зарумянились.
Макар был доволен, хотелось спокойно подумать о том, что произошло ночью. Неужто людей врачевать может. Даже и не задумывался об этом. Даже в мыслях такого не было. А тут вон как вышло.
— Угощение от души лучше мёда-сахара, — вставая из-за стола, сказал староста. — Благодарим, Макар.
— На здоровье.
— Мы с Немиром потопаем тут рядом с часик. Да обратно, в деревню пойдём. Со спокойным сердцем пойдём, Макар.
Макар тоже вышел из избы, набрал полный чан снега, натопит воды, посуду сполоснет.
Мальчонка в углу за печкой сидел. Тихо сидел, руки на коленках держит и точно первый раз их видит. Каждый пальчик, каждый ноготок разглядываете. Вертит их у лица. Странный малец. Точно в своём мире живет.
Ну, да ладно, Бог с ним. Все мы странные, если на то пошло.
Макар тоже любил волосы мамкины трогать. Ручкой в них зароется и тянет на себя, пропуская прядки через пальчики. Волос у мамы густой, блестящий. В детский кулачок вся копна не помещается. А длиннющие были! Помнит Макар, мамка сядет на лавку, он ей волосы расплетет, прижмётся к ней, спина к спине, а волосы перед собой рассыплет, так его и не видно. Потом на трогается, на щупается и мордашкой в волосы зароется и дышит не надышится. Макару теперь за всегда запах укропа мать напоминал.
У замужней женщины всегда две косы и головной убор должен быть — шашмура. Без него женщина ни перед кем не должна показываться, только мужу дозволено видеть жену без шашмуры.
Ребёнку-то не объяснишь, что нельзя на дворе снимать шапочку мамке, нельзя волосы распускать. Вот приходилось Всемиле в доме прятаться, пока чадо не наиграется с её волосами и плестись по пять раз на дню.
А потом появился Яролик и мамка до волос своих допускать не стала. Не до этого стало.
Макар поставил чан со снегом на печь, развернулся было из избы идти, да остановился.
Мирослав стоял у окна. Аккуратно пальцами водил по вышивке, что шторку украшала. Каждый лепесток, каждое соцветие, всё своими ручищами касался. На фоне белой занавески, руки его загорелые, казались грязными, чёрными.
Беляна занавеску расшивала. Для него, для Макара. Лепесток вышивает, улыбается и приговаривает: «Это нам на счастья». Ягодку — «на урожай обильный».
Каждый стежок, каждая веточка на шторке, вот так заговоренная на их семью. А цветочек, что на левой занавеске, тот что синий с желтыми прожилками, решила Беляна на первенца их вышить.
А сейчас, чужие руки трогали, мяли их добро. И ведь понял Мирослав, как есть понял, чья эта работа. Неужто не видел, работы жены своей, а у каждой мастерицы работы свои, особенные. Понял он, от того и стоит, мнёт, да скалится.
Макар к печи отвернулся. Не приятно ему на Мирослава глядеть, ухмылки его злые видеть.
Мирослав к стене привалился, руки на груди сложил, стоит и взглядом Макара прожигает.
— Какого это, бабу любимую потерять, Макар? Каждую ночь думать, что с другим она нежится? Знаешь, какие она мне речь-то говорит?
Макар даже сплюнул. Сила сидела смирно, но чувствовал Макар, что готова она, одно слово его и вырвется, сминая все на своём пути.
— Не срамно, про бабу свою такие речи вести? Не для чужих ушей то. По что унижаешь её, при мужике чужом? — Макар смотрел на Мирослава в упор, ни на секунду глаз не оторвал.
Мирослав оторвался от стены, на шаг ближе к Макару оказался.
— А при чужом ли? — потом стёр с лица своего улыбку и серьёзно добавил. — Слышал, весной в деревню ты возвращаешься. Правда то?
Макар молчал. Тяжело смотрел и молчал. Слова Мирославу не скажет. Не его это дело, не его.
— Значит, правда, — приняв молчание Макара за согласие, проговорил Мирослав. — Одно скажу, хоть взгляд увижу, хоть малейший интерес увижу… Беда будет, Макар.
— Какой же ты дурак, Мирослав, ей-богу, дурак.
Мирослав весь напрягся, кулаки сжал. А у Макара, только одна мысль успела мелькнуть:
«Господи, как же хочется его ударить».
Вдруг в печном углу брякнуло что-то. Беловук вскинулся весь, шмыгнул меж ними и давай по избе бегать. Вот именно бегать. Мужики стояли и недоуменно, даже как-то испугано следили, как он пробежал к лавке, потом в окошко заглянул, к столу кинулся, под него глянул и опять к окну. Точно ищет что-то. Потом к печи юркнул, там щепок много от дров скопилось. Сел прямо подле них и ломать стал. Сломает щепку — отложит, сломает-отложит.
Макар с Мирославом долго смотрели на мальчика. А тот будто и не бегал вовсе. Щёлк. Шёлк. Спокойно сидит. Делом занят.
— Хороший у тебя сынишка появился, — зло сплюнул Мирослав. — Вот в тятьку и поиграешь.