Макар посмотрел на отца.
Он, который был против всего мирского. Великим грехом считал, грязью всё извне. Даже когда Макар с Беляной к врачам ходили, отец слова, конечно, не сказал, но шибко не доволен был. А тут сам мать повёз.
— Ни чем они не помогли, Макар. Сказали, что ей уже никто не поможет, — отец молчал долго. — Больно ей было, Макар, а я ни одной таблетки ей не дал.
— Чувствовал боль её. Знаю. Но сейчас ей хорошо и мирно, тять. Это я тоже знаю!
Хоронили на третий день, утром, в четырехугольном гробу. Клали покойницу на стружку, которая осталась при его изготовлении, поверх стружки хвойный лапник, подушку набивали берёзовыми листьями. Крышки, по обычаю не было, закрывали полностью простыней.
У порога дома деревня прощалась с матерью. Вынесли гроб из избы, ногами вперёд, поставили на лавку, собравшиеся подходили с молитвами и поклонами. Вся деревня пришла. Крестили все вместе и хоронили тоже все вместе.
Гроб несли до кладбища на руках. Останавливались трижды: в середине села, на краю села и перед кладбищем.
Макар шёл, уставившись себе под ноги. Рядом шаркала бабка Вецена.
Никогда баба не молчала. Всегда рот открыт, что-то рассказывает, учит, вспоминает. Вот и сейчас, идя рядом с Макаром она говорила, говорила, говорила. В он не останавливал, слушал в пол уха. Трещит и пущай себе трещит.
— Раньше, если баба померла, то бабы-то её на кладбище и тащат. Мужика — мужики, а бабу — только бабы. Куда проще на лошади, так нельзя! Не чистое конь животное.
Я ведь, Макар, с месяц назад Всемилу встретила. Сразу от неё дурной запах почувствовала. Человек-то ничем не пахнет, лишь болезни, да пороки через дурные запахи являются. Я ей так и сказала: «О! Всемила, воняш, — закопают. Как есть закопают». Она меня, конечно, шугнула. А я права.
Тьфу, ты! Глянь, глянь, по протоптанной дорожке понесли. Всегда, Макар, раньше по нетореной дороге на кладбище-то гроб несли, чтобы покойный обратно не возвратился.
А тебя так не прокатят, Макар. Не здесь лежать будешь, бегать будешь, точно твой прадед Русай.
Сказала и хихикает. Платочек свой синий оправляет, точно не за гробом идёт, а на прогулке с кавалером.
Макар посмотрел на неё сверху вниз, вот ведь Баба неугомонная, ещё и Русая приплела.
— Душа-то мамкина, до сорокового дня на полотенце обитать будет, которое под иконой висит. На 40-й день вынеси полотенчико за деревню и трижды встряхни, освободи душу. Забыли, как раньше жили. Забыли заветы старые. Да, не лупи ты на меня глазища свои чёрные, знаешь для чего верили в это? Да, для спокойствия живых. Плачут по покойнику, убиваются, а глядь, полотенчико колышется. Сквозняк это, Макар, его теребит-то, дураку понятно. А человек исстрадавшийся верит, что движение это усопшего. И душе спокойно, рядом он значит, видит всё, успокаивает. Много, Макар, обычаев, ой много. Да не для мертвых они, для живых. Чтобы легче разлуку-то перенести, чтобы легче встречи дождаться, уже там, на другой стороне. Ты отцу, Макар, шепни про полотенчико. Шепни. Ему легче будет. Тяжело ему, шибко маетно без бабы своей.
Потом взяла Макара под руку, опёрлась и шла так до самого кладбища. Шла, тихо шаркая ногами, да руку его гладила. Аккуратно выводила каждую косточку, каждый пальчик мяла, утюжила.
Макар замер на мгновение, напрягся, что-то до боли знакомое в движении этом не замысловатом было, а потом сознание его порхнуло в детство.
Переболел Макар тогда ангиной сильной, долго его хворь держала, долго мучила, а после ножки отказали. С месяц ходить не мог. Мать всю домашнюю работу кинула, всё забросила и только рядом с Макаром сидела, да вот так же аккуратно выводила каждую косточку его, каждый пальчик мяла, да утюжила.
И сейчас провожая маму в последний её путь, он остро ощущал её присутствие. Точно прощалась она с ним через бабку.
А Вецена только улыбалась своим пустым ртом и гладила, утюжила и нежила его ладонь.
8
Он не мог не прийти.
Ждал долго, с самого раннего утра здесь был. Тихо ходил между деревянных восьмиугольных крестов, много их новых появилось. Давно он здесь не был. Очень давно.
Он остановился у свежевырытой могилы, медленно втянул в себя запах.
Запах земли.
Чем пахнет земля?
Затхлым, перегноем, прелыми листьями, кладбищем.
Нет… Не этим она пахнет.
Она пахнет — жизнью.
Даже сейчас, стоя рядом у могильной ямой, он вдыхал жизнь.
Смерть — не есть смерть, смерть — это вечная жизнь.
Он неторопливо подошёл к старым захоронениям.
Здесь не было крестов, здесь стояли простые столбы с двускатной крышей. Голбец — так называется это надгробие. На голбцах нет ни имени умершего, ни дат жизни, просто столбик.
Но ему не нужны были имена, он помнил, всё помнил.
Горяй, Есислав, Златояра, Тихомир — все его дети под этими голбцами. Отец, мать тоже здесь. Всех сам схоронил.
Он долго стоял у этих старых, замшелых столбов.
Было тихо, такая тишина бывает только на погосте, казалось, даже лес здесь хранит вечное молчание, пропитанное скорбью и слезами.
А потом он услышал приближающуюся процессию. Всемила едет…
Он спокойно зашёл в лес, встал в зарослях бузины и замер.
Идеальное место, позволяющее всё видеть, но оставаться не замеченным. Ему было это важно, быть не замеченным.
Он скользил взглядом по лицам стоящих неподалёку людей.
Болеслав, Макар, Яролик, Дарьян, Забава, Чаруша, Светозара.
Его род. Его кровь. Ради них он здесь.
Он закрыл глаза, потянулся нутром своим к ним. Он хотел помочь, облегчить боль потери, вытянуть скорбь и отчаяние.
В это же мгновение, он ясно почувствовал, что кто-то уже прикасается к ним, кто-то уже делает его работу.
Он резко открыл глаза. Замелькали лица, он просмотрел толпу, стоящую рядом с его семьёй. А потом он выхватил из толпы того, кого он искал.
Вецена…
Она аккуратно прикасалась к нитям боли и отчаяния, аккуратно тянула их, даря облегчения людям.