Они сидели на песке и смотрели на море. Дул ветер, и море резвилось и играло, как живое, то притворно отступая, то накатывая и разбиваясь волной о песчаную насыпь, обдавая холодными солеными брызгами. Солнце жарило не так беспощадно, как в предыдущие дни.
И Павел как мог кратко, но емко изложил Татьяне содержание своих снов и про странные звонки по ночам. Он не упоямнул только о разборке с Дэном и его бандой. Он сомневался, насколько все прозвучало убедительно. Скорее рассказ больше походил на плохой комикс — три-четыре картинки, много бессвязных реплик, а по сути — бред.
— Бред… — заключила после некоторого раздумья Татьяна. — но почему ты считаешь, что с Натальей что-то произошло?
— Не знаю, — пожал плечами Павел. — слишком все реалистично как-то. И потом — если она звонит и просит приехать, то почему когда я здесь, она до сих пор не пришла ко мне?
— Ты кому-нибудь еще рассказывал об этом? — Татьяна вновь стала смотреть на море.
— Нет. — волны прибоя накрывали его ступни, переливаясь, одавали холодком, и он все глубже зарывался в песок, погружался в этот запах моря, в ее волосы…
— И давно это у тебя?
— После близкого знакомства с темпераментными потомками Шамиля. — отстраненно ответил Павел.
— Расскажи.
— Это было в девяносто шестом. Вся моя группа погибла. Они думали, что убили всех. Но я остался жив. Для верности, они скинули все тела в пещеру. Меня забросали телами убитых. Все, что мне оставалось, это лежать, не шевелясь и слушать, как они потешаются. Затем они решили бросить гранату. Она разорвалась в нескольких метрах от меня. Вход в пещеру завалило камнями. Я не знал, сколько времени я там находился. В абсолютной темноте, среди тел моих убитых товарищей. Мне стало нехватать воздуха, я задыхался в этом каменном мешке. И вот тогда появился Голос. И он указал, словно путеводная звезда, путь к выходу. Я стал разбирать каменный завал час за часом, час за часом… Чем дольше я работал, тем больше у меня было воздуха… Наконец, под вечер я вылез из пещеры. Потом я отправился на их поиски. Ночью я прокрался в их лагерь, он оказался недалеко, в паре километров, и стал убивать… Часового я задушил. Затем я взял автомат и стал стрелять… одного, второго, третьего, четвертого! Когда я пришел в себя, я обнаружил, что уничтожил своими руками девятерых. Я был весь в крови, к оружию прилипли человеческие мозги. По сей день я помню это…
— Судьба, — тихо сказала Татьяна, глядя на волны. — судьба… судьба…
Павел молчал.
— И как часто ты слышишь этот Голос?
— Очень редко, — буркнул Павел. — обычно когда сильные переживания, стресс. Сны эти только сейчас появились. Тань, а ты в вещие сны веришь?
— Не-а! — Татьяна мотнула головой. — Я материалистка.
Тумасов вздохнул, приподнялся на локте и посмотрел на Татьяну. Она лежала ничком, распластавшись на песке.
— А вот есть какая-нибудь практическая польза от твоего Голоса? — Татьяна сняла кофту, оставшись в маечке с короткими рукавами, подчеркивавшими ее спортивное, крепко сбитое тело.
Павел помнил, как недавно напрягался под любопытными взглядами, шагая рядом с ней по пыльным и кривым улицам старого города. Граждане мужского пола оборачивались вслед Татьяне с однозначным интересом.
А может… прямо здесь — в безлюдном уголке дикого пляжа? Но… вспоминал Павел про топор, разрубающий кожу с татуировкой и — возбуждение гасло. Эх, море, море, прилив-отлив…
— Пользы? — задумался он. — Да никакой. Я как-то раз попросил его назвать выигрышные номера в ближайшем тираже «Русского лото», это лотерея в России есть такая. И что ты думаешь? Получил в ответ длинный ряд замысловатых формул, разгадать которые оказалось совершенно невозможно.
— Да ну тебя! — Татьяна встала, закатала широкие джинсы повыше колен, явно собираясь насладиться волнами прилива. — А не обратиться ли тебе к Балашову?
— Кто это?
— Это психиатр наш местный. Вместе с Эриком работает, в центральной горбольнице. Хороший специалист, между прочим.
Павел покосился на нее:
— Ты считаешь меня сумасшедшим?
— Сумасшедшим? Вовсе нет. Просто ты принимаешь все близко к сердцу.
Некоторое время они оба молчали. Потом Павел сказал:
— Давай пойдем купаться!
Татьяна стянула джинсы, оставшись в трусиках и маечке, Павел разделся до плавок. Они пробежали пару метров, ввалились в воду и поплыли в сторону от берега. Татьяна была прекрасной пловчихой, и в воде Павел ей, пожалуй, уступал.
— Никому тебя не отдам! — хрипло кричала Татьяна и щурилась сквозь соленые брызги.
Идеальная! — подумал Павел, зарываясь в горячий песок. А Татьяна улеглась на рядом на спину и раскинула руки. Павел уселся на песок и стал смотреть на нее. Он просто смотрел на Татьяну, и на душе у него становилось спокойнее. А она лежала на песке и глядела в небо. Павел поднял голову и тоже посмотрел на него. Небо было ясным, спокойным и бесконечно умиротворяющим.
А вечером они уже сидели в мастерской.
Татьяна поднялась со стула и подошла к ширме.
— А как тебе нравится вот это? — она вытащила довольно большое полотно в подрамнике, поволокла его за собой и подянла на мольберт так, что картина была обращена к Павлу задней стороной. Она заботливо смахнула с нее пыль кусочком марли, затем встала сбоку около картины и провозгласила хвастливым тоном, словно ведущий аукциона:
— Здесь ты видишь картину «Посетитель кафе».
С этими словами она повернула мольберт к Павлу. Картина представляла портрет мужчины, сидящего за столиком. На рубашке мужчины в районе сердца можно было видеть инициалы «Д.А».
Картина поразила Тумасова непосредственностью и реализмом. Отображенный на ней человек был словно живой. Павел восхищенно всматривался в картину и не находил слов.
Но Татьяна сама подскочила к нему и наступая на него, приставала:
— Ну? Ну как, именно?
— Блестяще! — произнес Павел.
— Браво! — улыбнулась Татьяна. — Браво! Прекрасно! Я и сама того же мнения. Твой комплимент заставляет меня работать еще лучше.
— А когда ты мой портрет нарисуешь? — спросил Павел.
— Твой? Всему свое время. — уклончиво ответила Татьяна, разводя краски. — У меня сейчас еще несколько достаточно срочных заказов, потом можно и тобой заняться.
Затем они пили кофе, разговаривали, и Павел рассматривал портреты, облепившие стены комнаты. Люди на портретах были изображены разного возраста и пола, а сами же портреты в большинстве своем были сработаны в красной цветовой гамме. Павел бросил взгляд на портрет девушки, висевший справа, у стеллажа, и оторопел — на него смотрела Наталья.
— Кто эта девушка и когда ты нарисовала этот портрет? — Павел подошел вплотную и вгляделся в полотно. Классический женский портрет, молодая девушка на фоне открытого окна… Вдали — прибрежный ландшафт. По-видимому, художник пытался подражать старым мастерам. Пейзаж за окном — довольно тусклый, темноватый, а сама дама была изображена очень ярко, что отчетливо были видны малейшие черточки лица.
— А в чем дело?
— Эта девушка и есть моя племянница Наталья, о которой я тебе говорил сегодня! — Павел возбужденно снял картину со стены и поднес к себе.
— И что? — равнодушно бросила Татьяна.
— Где ты писала ее портрет? Неужели она приезжала сюда?
— Так, покажи. — Татьяна подошла к Павлу, держа в руках намоченную кисть. — Да это я нарисовала около года назад. Дэн приезжал к нам в Загульбу вместе с какой-то девушкой. Я и нарисовала ее портрет, она сама попросила. Мне же надо тренироваться, набивать руку. Разве плохо получилось?
— Все-таки, откуда ты знаешь Дэна? Встречалась с ним?
Беззаботность сползла с лица Татьяны.
— Павел! Ну нельзя быть таким Отелло! — воскликнула она. — Нашел, к кому ревновать!
Она вернулась к мольберту и стала нервно размазывать краски по палитре.
— И все же? — Павел повесил картину на место.
— Я встречалась с Дэном четыре месяца. Ты понял?! Всего четыре! Это было как увлечение, года полтора назад. Он конечно производил впечатление, подарки дарил, рестораны, все такое. В общем, как полагается. А потом у него началась эта… ну в общем, борьба за влияние в городе. Ты же работал вместе с Дэном, понимаешь, что к чему.
— Ага. — Павел осматривался в глубине мастерской.
— Я у него тогда жила, на квартире. И как-то раз — звонок, побежала открывать, думала — Дэн, а ворвались трое… такие черные, небритые, громадные…
Один из этой троицы схватил меня за шею, зажал рот. Двое других по квартире стали рыскать, всюду нос совали, даже в туалет. А тот, который держал, все допытывался, где Дэн. И нож перед глазами вертел. Очень большой и острый. А они, никого не найдя, вкололи мне что-то и увезли. Очнулась я в каком-то доме, прикованная к стояку центрального отопления.
— Что было дальше? — пробормотал Павел, облокатившись на стену.
— Двое суток я пробыла там, меня даже не кормили, а снова кололи какую-то гадость, от которой у меня крыша поехала. Когда они пытались у меня узнать, куда подевался Дэн, я ничего толком и сказать-то не могла, мозги у меня отшибло от их поганых препаратов так, что я на время даже забыла свое настоящее имя.
— И чем все закончилось? — Павлу откуда-то сильно подуло в спину.
— Наконец в один действительно прекрасный день в прихожей раздался грохот, будто повалилась дверь и в комнату влетело четверо верзил в масках. По мою душу. Все четверо новоприбывших были вооружены.
— Милиция? — Павел обернулся на стену, закрытую плотной тканью. — Спецназ?
— Какая к черту, милиция? — фыркнула Татьяна. — Наша милиция себя бережет. Это были друзья Дэна, кто меня вытащил оттуда. Самый счастливый момент был, когда я лежала на заднем сидении машины, потирая саднившее запястье, свободное от «браслетов».
— А с этими что? — поинтересовался Павел.
— Перестреляли их всех, да и не только их. Дэн хвастался, что того, кому пришла в голову идея меня похитить, в бетон закатали. Ты представляешь? — Татьяна повернулась к Павлу.
— И не говори. — отозвался Тумасов.
— В общем от пережитого стресса я лечилась у Балашова, психиатра, про которого я тебе говорила. А потом Эрик достал путевки в Европу и мы три недели отдыхали во Франции и Португалии, отходили от всего этого. А когда вернулись, у Дэна уже была новая пассия.
— Наталья?
— Да, она.
— Ты не жалела?
— Нисколько. Не хотелось снова пережить что-нибудь подобное. Драгоценности и прочее только живым в радость.
— Понял. Извини, если я заставил тебя пережить в своих воспоминаниях все это снова.
— Пустое. — Татьяна закрыла пластиковые бутылочки и тюбики с краской, сложила кисти на полку и накрыла холст клеенкой. — Пошли в дом, все равно я сегодня уже больше ничего не нарисую.
— Тань, а там что такое? — Павел постучал костяшкой пальца по стене — явная пустота — еще одно помещение? Что-то вроде каморки?
— Ничего там нет. — отмахнулась Татьяна. — Там ледник, мы с братом используем. Я там храню растворители, замазки. Химию всякую, чтобы краски лучше держались на холсте. Растворители, лаки, смолы, даже кислота есть, кажется. Все огнеопасно, летуче и токсично. Так что без толку лучше туда не соваться.
— А зачем дверь заколотили тканью?
— Так вход со стороны брата, здесь стена, ничего нет. Пойдем ужинать. — Татьяна поманила Павла за собой.
— А Эрик приедет?
— Он остался на ночь в своей городской квартире. Звонил, говорит надо понаблюдать тут одного важного пациента, далеко не стоит отлучаться.
Они ограничились легким ужином, а затем Татьяна отправилась в ванную. Павел пытался «переварить» полученную информацию, но абсолютно без толку.
Плеск воды в ванной внезапно прекратился, и вскоре в комнату впорхнула Татьяна. На ней был розовый пышный узорчатый халат.
Тумасов присмотрелся к ней… При мягком свете бра казалось, что Татьяна распространяет какое-то едва заметное сияние. В любом случае, выглядела она очень хорошо и соблазнительно.
Художница уселась к лежавшему Павлу и легонько провела своими тонкими пальчиками по его торсу. Павел аккуратно приблизил ее к себе…
А дальнейший «процесс» напоминал цепь ослепительных вспышек, чередовавшихся с провалами в бездонные черные глубины. Ничего подобного Павел ни разу не испытывал. Сознание полностью «выключилось», вместо него образовалось что-то нереальное, из смеси мрака и острейшего невероятного наслаждения. Порой Тумасов испытывал приступы удушья, словно очутился в вакууме. Он пытался вздохнуть полной грудью, но вместо воздуха ощущал лишь обжигающую пыль на губах, словно он попал в самый центр раскаленного смерча, бушующего посреди безводной степи. Вихрь поднимал его ввысь, куда-то уносил, а потом снова опускал на землю.
Сколько все это продолжалось, Павел не знал, в этих новых реалиях не существовало времени. И вдруг все кончилось, оборвалось, прекратилось. Восторг, боль, наслаждение — все исчезло. Остался лишь мрак, и он сам, без сил лежащий в этом липком мраке. А вместе с наступившей прохладой пришло странное беспокойство, не отпускавшее его…