…Павел осторожно затянулся сигаретой. Повело, причем достаточно сильно. Он отложил сигарету на блюдце и откинулся на подушку. Рустам вынул из портфеля увесистый пакет с домашней снедью, положил его на больничную тумбочку, и сам сел на стул рядом с кроватью.
— Ко мне свободно пускают? — неожиданно спросил Павел Рустама, доставшего какой-то список, написанный на вырванном тетрадном листе и читавшего его полушепотом, с чем-то сверяясь.
— Меня — свободно, — Рустам хлопнул себя по карману пиджака, где обычно люди хранят бумажник. — Ну и дела, — он стал листать старый газетный номер на последней странице которого в траурной рамке был напечатан некролог о трагической гибели Эрика Белявского. — если бы ты знал, какие в городе сейчас слухи ходят…
— Что и следовало ожидать, — голос Павла был еще слаб. — не хотят предавать огласке случившееся. По их мнению, такого кошмара республика еще не знала и знать не должна. По телевидению тоже сообщили только то, что в автокатастрофе погиб заслуженный медработник республики. И все, никаких подробностей. Значит, так наверху решили, конспираторы хреновы. А по поводу пожара, насколько я знаю, вообще ничего не сказали, так, в районе Загульбы сгорела дача из-за неосторожного обращения хозяев с огнем.
— А эта… Татьяна? — Рустам потушил дымящуюся сигарету.
— Погибла в огне, скорее всего, — размышлял Павел. — там ведь так полыхнуло, что большая часть дома превратилась в головешки. На протяжении нескольких часов не могли потушить. Подвал этот с мастерской выгорели полностью. Там ее шейную цепочку нашли, часы.
— Говорят, там еще что-то обнаружили. — заговорщицки придвинулся к Павлу Рустам.
— Говорят! — Павел приподнялся на кровати. — Теперь из-за этих находок милиция ко мне регулярно приходит. Всю кровь уже из меня выпили. Просто огонь уничтожил одно из креплений, из-за этого частично обрушилась стена в подвале. А в стену кости были замурованы, точнее фрагменты костей. Очень много. В пространстве между слоями кирпича были засыпаны. Затем снова слой кирпичей и все залито цементом.
Рустам хлопнул себя по колену.
— Так-то все эти найденные обгоревшие куски мяса в подвале, почти головешки могли вообще не приобщать к делу, зачем им лишние хлопоты. И никаких каннибалов. Так, обыкновенный пожар из-за небрежного обращения с горючими веществами. А мне они вряд-ли поверили бы. А тут такое. Какой-то умной голове пришла мысль после этой находки еще пол проверить, взломали его отбойными молотками и обнаружили еще килограммы костей. Мне сказали потом, что эти двое засыпали черепа и кости негашеной известью вперемежку с еще какой-то химией, а затем дробили чем-то вроде кувалды, особенно черепа. Все закатывалось в цемент. Потом новые трупы, новые скелеты, новый слой костей заливался цементом. Пол у них в этом подвале был как слоеный пирожок. В результате ни одна собака не учует.
— Вай, спаси аллах! — воскликнул Рустам. — Что там Хичкок, да? Страсти круче, чем в ихнем хваленом Голливуде. Ну а ты как?
— Я же у них сейчас «почетный свидетель». Вот и допрашивают меня постоянно. Поэтому я удивился, что тебя так свободно ко мне пропустили. Они крутят дело таким образом, что чувствую, хотят пришить мне соучастие. Видимо не понимают, как можно полторы недели крутиться вместе и ничего не заподозрить.
— Ну это мы им не позволим! — отбросив газету, протестующе выбросил вперед руку Рустам. — Денег соберем, следователю занесем, в прокуратуру тоже занесем. Не дадим тебя посадить. Здесь что десять, что двадцать лет назад все решалось и решается одинаково. Мы друзей — он сделал ударение именно на «друзей» — в беде не оставляем.
Они проговорили еще какое-то время.
— Пора мне… — взглянул на часы Рустам и ткнув своим кулаком на прощание Павла в плечо, покинул палату.
Следующие дни проходили для Тумасова на редкость однообразно… приходили медсестры, ставили капельницу, меняли в ней какие-то пузырьки. Делали уколы, от которых становилось тепло и безразлично. Хотелось только спать…
Медсестер сменяли следователи, однотипные, смугловатые, усатые. Вся их разница заключалась в том, что один был уже сильно лысоват, а второй, моложе первого, судя по внешнему виду, примерно вдвое, носил густую угольно-черную шевелюру. Павел избрал примитивную тактику, утверждал, что ничего не помнит, ссылался на травму головы и провалы в памяти после аварии, чем вызывал ответную реакцию — еще большую заинтересованность и дотошность сыскарей.
Несмотря на все хлопоты последнего времени, Павла не покидало странное чувство, что главная опасность позади и возможные новые проблемы — допросы, расследование, возможно суд — уже ему не страшны.
В одну из жарких июльских ночей он увидел себя во сне парящим в какой-то невесомости, будто он находится в воде, но может свободно дышать. Он лежал на спине, а где-то высоко вверху ярко светило солнце.
Он ощутил Голос. Не услышал, а именно ощутил, ощутил всеми клеточками своего тела, словно улавливал некую вибрацию.
Голос отпускал его. Павел чувствовал, что некая нить, связывавшая его с голосом, обрывается и он начинает самостоятельно плыть по реке своей жизни. Он возносился вверх, словно всплывал, к солнцу, с распростертыми руками, а принимавшее его солнце было теплым, мягким и дружелюбным. Игра была закончена?
…В тот день под вечер пошел дождь. С моря дул сильный ветер, и капли били в стекло все сильнее. Павел никогда не обращал внимание на перемену погоды, но в тот вечер он лег пораньше.
Сон ему приснился странный.
Он рисовал. Рисовал неумело, но с удовольствием и упорно. А потом Павлу приснилась Татьяна. Она сидела рядом с ним за мольбертом и улыбалась ему. Павел с полной ясностью осознал, что он рисовал то, что она ему подсказывала. Но это происходило так быстро, столь молниеносно, что Павлу казалось, будто воплощается акт его собственной воли. В какой-то момент их роли поменялись. Татьяна делала взмах кистью, а Павел сопротивлялся желанию повторить его, сколько хватало сил.
В конце концов ему пришлось подчиниться, безвольно выполняя то, что угодно ей, и его посетило чувство, что он побежден, эта капитуляция перед ее волей.
Это порабощение Павел не понимал, но при этом оно пугало его своей неизбежностью.
Он открыл глаза.
В этот день после обеда гостем Павла был Николай. Как ни в чем не бывало, он балагурил, будто последний раз они виделись на очередной пьянке-гулянке и вот опять встретились по такому же поводу. Он принес фрукты и домашнюю еду от жены, а затем достал из кармана пиджака плоскую фляжку. Эх, дружище…
— Коля, как дела? Свободно пускают? Мне же, оказывается, отдельную палату выделили, как ценному свидетелю. К чему готовят, не знаю.
— Вот уж без понятия! Я назвался твоим братом, меня и пропустили.
— Ну-у-у, братишка!
— Кстати, какие у тебя ранения-то?
— Пара ребер сломано, травма таза, плюс щека сильно обожжена. Заодно по мелочи — сотрясение мозга, ушибы, царапины. Словно судьба хранит меня для каких-то своих целей. Скоро бегать буду!
Вошел полноватый усатый врач с пакетом. Белый накрахмаленный халат не скрывал его внушительное пузо. Из-под медицинской шапочки на затылке пробивался седой ежик волос.
— Какие у вас замечательные родственники! — уважительно произнес он, не обращая внимание на подозрительную фляжку, стоявшую на полке в тумбочке. — То сами навещают, то посылки присылают!
— Посылку? — удивился Павел. — Колян, это ты, что ли?
— Нет.
— Кто передал? — спросил Павел у врача.
— Думаю, родственники ваши, — врач сухо пожал плечами и передал объемный пакет Николаю. — кстати, у вас через полчаса плановый осмотр. — с этими словами он покинул палату.
— Коля, дай, пожалуйста, сюда. — Павел уселся на кровать.
— Держи.
Павел разорвал скреплявшую пакет веревку и развернул упаковку из плотной коричневой оберточной бумаги. Уже по форме посылки он догадался, что там может быть внутри.
Его догадка была верна — там был портрет.
Павел взглянул на него и сразу все понял.
Это был тот самый его портрет. Только он был закончен.
Художник обладал недюжинным матерством — ему удалось запечатлеть на холсте не только внешность Тумасова, но даже отразить силу его характера. Кроме того, портрет словно жил. Например, глаза были так искусно написаны, что в них присутствовал живой блеск. Все черты лица представляли собой набор сложных, мастерски выполненых серий, которые все вместе создавали эффект максимального приближения к оригиналу. Фигура человека словно излучала силу и уверенность. Это было очень выразительно, Павел был похож на Бельмондо в фильме «Профессионал». Загадочный общий фон только усиливал впечатление человека, подчинившего себе окружающий мир. Человек на картине выглядел хозяйном всего, самостоятельной планетой, вселенной…
— Ух ты! — восхищенно воскликнул Николай, разглядывая из-за плеча Павла картину. — Вот человеку бог дал таланту…
— Бог? — расхохотался Павел. — Бог? По-моему, в картине чего-то нехватает…
Он взял картину и подошел к окну. Затем он стал со всей силы колотить по оконному стеклу.
— Паша, ты чего? — подскочил к другу Николай, но увидев остановившийся взгляд Павла, остервенело бъющего по стеклу, выскочил в коридор.
— Сестра! Тут больному плохо! — донесся из коридора его голос.
Наконец стекло сдалось и лопнуло с глухим треском. Павел посмотрел на свою руку — она была вся в крови — и засмеялся.
Он по-видимому задел осколками себе вену на руке, поскольку кровь нитяной струйкой потекла вниз, попадая на портрет, лежавший на подоконнике. Капля за каплей пятнышко крови превратилось в миниатюрную лужицу.
Павел намочил в крови палец и не обращая внимания на прибежавших в палату Николая с медсестрой, увлеченно рисовал, рисовал, рисовал…
Больше книг на сайте - Knigoed.net