На пятачке, в надвигающемся с реки тумане, одиноко стояла девятка Дана, а сам он вышел мне навстречу, когда я подъехала. Помог загнать машину в гараж, придержал тяжёлую дверь подъезда.
— Ты так поздно ездишь одна, Тина. Не стоит этого делать. Это опасно.
— Одиннадцать часов, город гуляет. Чего же опасного? Ещё и время-то, почти детское, — даже и не надеясь на его откровенность, спросила я.
— Ты же ещё не поправилась окончательно, а дороги сейчас — сплошной гололёд. И видимость не самая лучшая.
— Я здорова. Док сказал, всё уже в норме. Ты, как всегда, чай? Ну, сам себя обслужи, ладно? Ты же здесь уже старожил. А я лучше кофе…
Мне было хорошо и спокойно, комфортно возле кухонного стола, за толстыми стенами квартиры, отгораживающими от холодного сырого ветра, бестолковой предпраздничной суеты, стреляющих бандитов и одуревших бродячих собак. Дан, привычным жестом отогревающий руки об горячую чашку с чаем, тоже не напрягал.
— Как твой крест? Ты уже успел его рассмотреть? Всем доволен?
Вместо ответа он, потянув за цепочку, вынул крестик на грудь поверх тонкого, тёмно-зелёного свитера, живописно оттеняющего бездонной синевы глаза. Я с усилием отвожу взгляд на цепочку. Слабовата… Надо ему посоветовать заменить панцирное плетение на якорное и замок тоже лучше лучше выбрать покрепче…
— Ты что, так вот носишь его каждый день? Такую ценность? Дан, дорогой, это не мне, это тебе опасно одному ходить по ночам.
Он улыбается в ответ, поглаживая крестик: Его же никто не видит под одеждой, Тина.
— А процедуры? Ты же не принимаешь свои оздоровительные ванны и массажи в одежде?
— Нет уже никаких процедур. Я выписался.
— Вот как? Так ты уезжаешь? — надеюсь, что мой голос звучит достаточно облегчённо.
— Нет, я нанял квартиру в Скворечнике. — со вздохом признаётся Дан: Два дня назад.
Скворечник — бывшее рабочее общежитие в нашем квартале и публика в нём живёт разная, от рыночных торговцев до алкоголиков и наркоманов. Место не самое приятное и безопасное. Я сообщила об этом Дану, но он меня успокоил.
— Я в квартирном блоке снял, не в коридоре.
— Значит, ты остался… Это создаёт определённые проблемы. Маринка скоро объявит мне войну. А её мама и папа способны превратить любое наше сражение в катастрофу.
— Я не могу сейчас уехать, Тина. Немного позже, но не сейчас. Я не буду тебе мешать. Но, время от времени, нам надо видеться, поверь.
Я не привыкла задавать лишних личных вопросов, а Дану их задала и так слишком много за наше короткое знакомство. Давно заметила, что тактика выжидания бывает полезной чаще, чем это признаётся, а я так устала от недомолвок, догадок и подозрений. Надо просто подождать. Если он всё равно не отвязывается, нужно просто терпеливо ждать. Ходит — пусть ходит, пока ему ходится. Надо найти в этом что-нибудь хорошее… Например, крест. Мне тяжело расставаться с этим сокровищем навсегда. Я буду его видеть наяву ещё некоторое время. Снимки, даже самые совершенные — это не то же самое.
Я вижу чёткое отражение Дана в тёмном оконном стекле. До чего же хорош! И как мастерски умеет быть бесконечно хладнокровным и, при этом, таким кротким на вид! Что его сдерживает, христианская мораль или житейский опыт? От природы, настолько невозмутимо — флегматичными просто не бывают парни с подобными упрямыми лбами и подбородками, с такими скулами и желваками… У Маринки просто мозги не в том месте работают, если она не сумела его «воспламенить».
Оказалась наедине с любимым парнем в такой подходящей обстановке, после туалетного побоища, которое меня показало не в самом выгодном свете… Что бы он там не говорил, а мои бойцовские страсти его напугали, я же видела! Ему такая пара, как я, никоим образом не подходит, он сам воин хоть куда! Богатырям нужны Царевны-Лебеди, мужественные исключительно своей нежностью и непоколебимой слабостью, а не умением махать кулаками. И эта дурёха не воспользовалась удобным случаем, а теперь винит во всём меня! Неужели я тоже была когда-то так же непроходимо глупа?
Наверное, принимала соблазнительные позы и застенчиво моргала глазками, с томлением показывала ножку и говорила о своей готовности разделить с ним постель, а потом пустила слезу, стараясь не размазать косметику, и пыталась дрожащими ручками погладить по щеке… А надо было вплетаться в него! Губами, зубами, пальцами, всем телом… Повиснуть на шее, обхватить эту упрямо-смиренную голову, укусить в этот строгий бледный рот, добраться до кожи на груди. Грудь и живот у него обязательно горячие, неужели не захотелось проверить? Простушка-дурочка, помешанная на сопливых бразильских сериалах и кошачестве Ричарда Гира! А мне от этого — новые неприятности…
— Что? Прости, прослушала…
— Вилов к вам ещё заходил?
— А что, должен? Нет, не заходил. Получил свой посудный набор из чёрного хрусталя и исчез. Дан, кто он такой, этот Вилов? Скажи мне… Ты его знаешь? Где вы встречались? Что вас с ним связывает?
— Видел мельком, в универмаге. Они с женой покупали мягкую мебель. Что нас может связывать… Нет, мы не были знакомы и не общались — как всегда уклончивый и благоразумный ответ.
— Так он что, живёт здесь, что ли? Нет, я бы знала…
— Откуда, Тина? Ты же не можешь знать каждого из пятисот с лишним тысяч жителей этого города.
— Дан, я ведь, ювелир. Знать все старинные и раритетные украшения в нашем районе обслуживания, для меня дело профессиональной чести!
— А у них таких много? — взгляд у него странный: удивлённый и понимающий в одно и то же время.
— Да они ими просто увешаны, вся компания.
— Вот как… Я в этом плохо разбираюсь, прости. Тебе бы, наверное, захотелось рассмотреть всё это получше… Знаешь, Тина, эта компания мне не нравится. Тебе не стоит сближаться с ними.
— А я и не собираюсь. Их драгоценности интересны, но не стоят того, чтобы искать знакомства с чуждыми мне, по всем ощущениям, людьми. И потом, лучше твоего креста я всё равно ничего не видела. Он задуман и исполнен не как украшение или предмет культа. Это целое… повествование о людях, жизни, даже о Боге.
— Почему «даже о Боге»? Забыл, извини, ты «сомневающаяся».
— Да… и совсем не безгрешная.
— Все мы не ангелы, Тина! Кто не грешен в этом мире? Но разве ты никогда не молила Бога… Ну хоть о какой-то мелочи. Не обращалась к нему?
— Обращалась. С вопросами. Например, я спрашивала: Господи, если ты есть, почему же вокруг одно дерьмо?
Он не изменился в лице, не смутился и не расстроился. Смотрел внимательно и спокойно.
— Это ты о детдоме?
— И о детдоме тоже.
— Ты там долго была?
— С восьми лет, до восьмого класса. Потом — интернат для детей со способностями в области искусства. Дядя не мог мной заниматься, он мотался по заданиям партии. Но стал подкидывать денег. Хватало, слава Богу.
— Ну, вот видишь, и «слава Богу» тоже было. А говоришь, неверующая.
— Это что, вера?
— А кто лучше верит, Тина? Ты думаешь, я в Суворовке каждый день поклоны бил, а по пятницам неизменно постился? Тоже всякое случалось. Там я учил наизусть не «Отче наш», а «Науку побеждать».
— Дан, ты так от своего имени говоришь, или с точки зрения официальной церкви?
— Я это говорю с нормально общечеловеческой точки зрения. И в официальных православных кругах меня, возможно, не все, но поняли бы прекрасно. Я молился, когда была подходящая минута, но не часто. Вот в госпитале — каждый день.
— Я тоже молилась каждый день… в госпитале. Да не вылупляйся ты так, у тебя глаза страшные становятся. Это фигурально. Я молилась, когда мой ребёнок болел.
— У тебя есть ребёнок? — удивление у него на лице заставляет меня горько улыбнуться. И мне уже всё равно…
— Был. Как сейчас помню: дядя Костя, совершенно счастливый, что сумел приехать на свадьбу, произносит речь и требует себе внука Костеньку, который оживит наш дом топотом быстрых ножек и звонким смехом.
— И что дальше?
— Дальше родился внук Костенька, который ни разу не засмеялся за свои полтора года. И с топотом детских ножек тоже ничего не получилось. Он родился со злокачественной анемией, и врачи обещали ему только полгода.
— А он прожил целых полтора…
— Да, он прожил один год, шесть месяцев и девять дней. Мы его окрестили, и я всё время его жизни молилась, чтобы он скорее умер.
— Он так страдал?
— Все страдали. Когда он умер, наступил покой.
— Это ужасно, Тина… Я не знаю, что сказать.
— Это обыкновенно. А говорить ничего не надо. Всё это было давно и неправда.
— И что было потом?
— Я же сказала: покой. Свекровь перестала ныть, что детдомовские такие слабенькие, что вес 46 килограммов при росте 170 сантиметров для деторождения просто катастрофа, что Юрик совсем истаял… Потом у меня случился выкидыш, а через два месяца — развод. Ещё через четыре месяца истаявший Юрик женился, а через полгода у него родилась девочка с врождённым белокровием.
— И ты подумала, что его Бог наказал?
— Нет, не подумала. Я решила, что Бога совсем нет. Я, ведь, в самом деле, анемичная, у меня гемоглобин такой, что врачи до сих пор глаза закатывают. И эта глупенькая Оксаночка тоже как травинка… Зато Юрка — слон… Он даже ужин всегда из трёх блюд съедал, а на своём закрытом заводе ничего тяжелей авторучки в руках не держал.
— Тина!.. Можно, я сегодня останусь здесь? — решается попросит Дан: В кабинете, как в прошлый раз. Это необходимо, поверь. Я не стану тебе мешать. Просто так будет лучше.
— Лучше рассказал бы мне, что затевается, а не мудрил! Честное слово, надоели все эти ваши шпионские игры…
— Зачем тебе лишние дурные мысли? Ничего не случилось и, дай Бог, не случится. А мне спокойнее за тебя, когда я рядом.
— Ага, а завтра наступят всеобщее равенство и братство… Делай, как знаешь, Дан.
Я отправилась в душ так, как будто его совсем не было, а затем ушла спать.
В воскресенье, уже во второй половине дня позвонила мать Маринки и попросила её к телефону. Я не знала, что сказать. Промямлила какую-то невразумительную фразу о том, что «не совсем понимаю сути её вопроса».
— Тиночка, так она не у вас? — в голосе Нины Сергеевны послышались истерические нотки. — Почему? Вы же ходили с ней вечером на концерт, а потом она у вас собиралась остаться… Боже мой, где она? Она позавчера позвонила мне после работы…
— Не волнуйтесь так, Нина Сергеевна — попыталась успокоить её я, чувствуя, как начинаю понемножку покрываться жгучмим мурашками и «мандражировать»: Ещё ничего не случилось. Она, вероятно, заночевала у Лены. А вас просто не захотела беспокоить.
— А зачем вы отпустили её с этой Леной после концерта? Я думала, вы более серьёзно относитесь…
— К чему, Нина Сергеевна? К чему я должна серьёзно относиться? Я не ходила с Мариной на концерт. А её видела в последний раз в пятницу, в пять, после работы.
— Но она же сказала, что вы вместе. Как же так можно, Тина?
— Нина Сергеевна, это ведь не я вам сказала — стараясь придать своему голосу более убедительные оттенки недоумения и обиды, медленно выговариваю я: Я ничего не знаю о том, что Марина говорит от моего имени…
Нашла козла отпущения! И шефа-наставника… А сама, интересно, чем занималась почти два дня? Сплетничала с соседками или пялилась в телевизор? Позвонить и узнать, ещё в пятницу, было тяжело? Как ты от самодовольства не ещё лопнула, индюшка безмозглая! Дочери с пятницы нет дома, а ты только в воскресенье решила узнать, как у неё дела!
— Не знаю, Тина, не знаю… Вы не оправдали нашего с Игорем Ивановичем доверия…
Я отыскала Дана в Скворечнике, и мы понеслись в район новостроек, где Ленка снимает однокомнатную квартиру. Предчувствия у меня были паршивые и я слегка покапала парню на нервы. Воображение рисовало картинки, одну страшнее другой и для того, чтобы сдерживаться, едва хватало сил. Мы долго разыскивали нужный дом и опоздали. Нина Сергеевна уже выводила дочь из подъезда, и их ждал возле чёрного мерседеса папа-аппаратчик в компании трёх милиционеров.
Даже при свете догорающего зимнего дня было хорошо видно, что Маринка в порядке. Её лицо и одежда не несли на себе следов насилия, повреждений и пьяных дебошей. Она выглядела как всегда, ну разве что слегка заторможенной и переутомлённой.
Я не стала дожидаться гневных нотаций Нины Сергеевны и тронула Дана за рукав: Делать нам здесь уже нечего. Уезжаем!
Ему понравилось моё предложение и мы, теперь уже без особых угрызений совести, поспешно укатили прочь.
— Мадам считает, что я должна, глаз не смыкая, опекать её ненаглядное чадо… В честь чего бы?
— У меня тоже был такой приятель, сын высокопоставленного папы. Родители сразу же сдали его на моё попечение и дёргали чаще меня, чем его.
— Справлялся?
— Тянул, сколько мог. Он, в общем, был неплохой парень… Только слабак. Избалованный, выхоленный, бесхарактерный. Стал наркоманом.
— Тебя в этом не винили?
— А повода не было. Он за полтора месяца втянулся, на каникулах. Отдыхали всей семьёй в Турции, там он и влип. Из училища его сразу забрали, по врачам повезли… Но когда у человека воля отсутствует — это безнадёжно. Так и не знаю, чем всё закончилось.
— Да, печальная история. Но Маринка-то не совсем мягкотелая. Просто привыкла получать всё, что хочет… Упрямства у неё вполне хватает… — я помолчала и, не выдержав, посетовала: Если она погонит какой-нибудь сатанинский бред — все шишки будут мои.
— Почему — сатанинский бред? О чём это ты, Тина? — Дан даже вильнул на дороге, повернувшись в мою сторону всем корпусом.
— За баранку крепче держись, водила! Нам только хлопот с ГАИ не хватало! — неожиданно резко даже для себя выпалила я и сразу пожалела об этом: Дан посмотрел на меня с потерянным выражением лица, сбавил скорость. Плохо он на меня влияет, вот что! Нервирует и заставляет вести себя вопреки усвоенной тактике.
— Ленка, кажется, усиленно вербовала Маринку в какую-то новую секту познавать истинную силу власти тьмы… Что-то про разрушение ложных кумирней и ещё целая куча галиматьи.
— Ты серьёзно, Тина? — голос у Дана не слишком тревожный, но именно по его безмятежности я уже научилась догадываться о том, что его по-настоящему беспокоит.
— Куда уж серьёзнее, если это вообще серьёзно. Я даже видела у них книжонку с пламенным шрифтом по чёрному. Мрачновато, но со вкусом…
— Тина, расскажи мне. Пожалуйста…
Выслушал он меня внимательно, но без возмущения или улыбки и вынес свой вердикт: Надо всё это рассказать её матери.
— Да она меня слушать не станет! А вот виноватой всё равно окажусь я. Взялся бы ты сам за это дело, Дан! Тебя и Маринка послушает, и родители сразу же «примут меры». Ты для них идеал добродетели. Ты же им понравился, всем и каждому! Я такие вещи сразу просекаю.
— Тина, я не могу… Они тебя лучше знают и доверяют тебе давно, а я для них незнакомец, никому не известный чужак. И потом, ты сама всё прекрасно видишь… Разве тебе не приходилось… отбиваться от ненужных… чувств, того, кто тебе безразличен?
Ещё как приходилось! Один Пенёк чего стоил, не говоря уже о других… Но Нина Сергеевна охотней послушала бы красивого парня, чем меня, я в этом почти уверена. Что-то в ней есть такое… Я не однажды замечала в ней странный интерес к молодым мужчинам. Витьке, например, она, как будто в шутку, строит глазки, а к Ванечке Петренко норовит ненароком прислониться. Может, она и к Дану нечаянно проявила чересчур повышенную любезность?
Я зловредно хмыкаю и назло Дану молчу до самого дома. Пусть пострадает, если получится! И если он и вправду, беспокоится за Маринку. Я уже окончательно запуталась с этим Финистом — Ясным Соколом, честное слово!
Нина Сергеевна меня, разумеется, только что не послала подальше. Еле сдерживаясь, заявила, что девочка просто переволновалась. Она перестала мне доверять, потому что я встала на пути её первого настоящего чувства (Так и сказала: «первого настоящего чувства») и нашла поддержку у подруги. Не очень, конечно, подходящей, но зато искренней и верной.
А увлекаться в моём возрасте юными молодчиками недостойно и… Дальше я не стала слушать и положила трубку. Телефон тут же зазвонил снова, и я, выждав несколько минут, взяла. Придётся потерпеть её лицемерное недовольство и настоять на более подробном разборе сатанинской темы…
— Вы получили наше предложение, — голос в телефоне оказался мужским, и, кажется, знакомым.
— Какое предложение? Кто это?
— Вы Тина?
— Да, я Тина и я вас внимательно слушаю. О каком предложении вы говорите? — повторила я свой вопрос, соображая, кто бы это мог быть.
— Вы получили кассету с видеозаписью. Вы с ней ознакомились? — произнёс голос взрослого человека, совершенно невозмутимый, без малейших признаков неловкости или стеснения.
— Ах, вот это кто… Послушайте, вы уверены, что у вас нет необходимости обратиться к психиатру?
— Значит, вы отказываетесь? — всё то же редкое бесстыдство и самоуверенность.
— От чего? От участия в ваших… увеселениях?
— И в увеселениях тоже, если вам будет угодно. Но вы получили и более серьёзное предложение. Вы готовы выполнить наш заказ?
— Какой заказ? — я надеюсь, что ирония в моём голосе звучит более явственно, чем возмущение, но может быть, это совершенно неважно моему беспардонному собеседнику.
— По изготовлению золотого скипетра нашего господина.
— Вот, оказывается, как это называется? Забавно…
— Так вы согласны?
— Боюсь, что такая честь не для меня. И не трудитесь, пожалуйста, больше набирать мой номер. Мне бы не хотелось оскорблять ни в чём не повинный телефон ненормативной лексикой.
Разговоров на сегодня было достаточно. Но не думать себе не прикажешь. С этим своим недостатком я никогда не борюсь. Заклинание «Я подумаю об этом завтра» не для средних русских умов.
Это не Совкин голос, точно. Но очень знакомый, с металлическим оттенком, рассчитанный на производимый эффект. Профессиональный голос, дикторский или, может, даже певческий, с академической постановкой…
Да это же голос рогатого шамана с кассеты! Конечно, нечего было и гадать…
Стоп! Проверять не будем. Смотреть на эту похабщину ещё раз… нет уж! Я отключила телефон и врубила «Лунную сонату» на всю мощность, чтобы было слышно из душа. А потом пошла мыться.