Более тысячи лет назад юный отрок с забытым теперь именем отправился из Киева в богатый Царьград попытать счастья. И судьба обернулась к нему самой приветливой своей стороной — любовью красавицы-гречанки, дальней родственницы царствующей базилиссы. Девушка была образованной, неглупой и обладала хорошим вкусом, раз предпочла простодушного, статного русича более выгодной партии с кем-нибудь из хилой константинопольской золотой молодёжи. Парень принял крещение под именем Алексея и они поженились.
Среди многих прекрасных вещей, сработанных золотых дел мастером Алексеем, был им создан в подарок новобрачной редкостной красоты крест — венец всего его творчества? Но нашлись в царской свите сведущие люди, которые, высоко оценив работу нового придворного ювелира, посчитали, что владение такой искусной вещицей, явно затмевающей украшения властителей, недопустимо. Молодой новобрачной был дан совет преподнести редкое сокровище своей царственной родственнице от имени мужа и она, скрепя сердце, сделала это.
Базилисса приняла крест милостиво, но прохладно: при дворе изумруды были не в моде, да и светло-зелёный камень с креста глядел на повелительницу, как пустой неприветливый глаз, смущая и отпугивая. Она положила новое украшение в шкатулку и забыла среди своих многочисленных сокровищ. Прошло время, и, не первой молодости, но всё ещё красивая и пылкая царица стала тяготиться своим дряхлеющим, брюзгливым мужем. Однажды ночью в её опочивальню явился смазливый, грубоватый парень с парой подручных молодцов, и повелительница овдовела.
Никто не заметил, как в покоях случился пожар и его быстро потушили. От огня почти ничего не пострадало: несколько старинных варварских свитков, да ларь с драгоценностями, сплавившимися в кусок. Невредимым остался только тот самый крест. Но и на него пожар оказал странное воздействие. Изумруд в центре креста, привезённый, как говорили, ещё Александром Македонским из далёкой Индии, совсем побледнел. Зато темнее он стал в середине, и теперь выглядел, уже как настоящий глаз. Неизвестно, из каких соображений, базилисса вернула этот, теперь ещё более нелюбимый, крест, своей, в общем-то, не обласканной вниманием племяннице. Так ставший уже «притчей во языцех» подарок вернулся к своему создателю гораздо раньше, чем этого можно было ожидать.
Императрица внезапно скончалась от неизвестной болезни. Когда её отпевали, свечи постоянно гасли в светильниках, а ароматные курения чадили. Никто не обращал на это внимания — новый повелитель спешил заключить новый брак и скорее обзавестись потомством. Тело базилиссы похоронили не в храме, а в маленькой часовенке, на самом краю церковного сада. В часовню всё время ударяла молния, когда начиналась гроза, а потом ветхое здание загорелось и разрушилось. Его не стали восстанавливать и про могилу со временем забыли.
Слухи об отстранённом от царских милостей ювелире ходили разные, а легендарный крест его супруги даже считался несчастливым, тем более что у немолодой уже, любящей четы так и не было детей. Но через три года после смерти царицы у них всё-таки родился сын — белокурый малыш, похожий на мать, с синими, отцовскими, глазами. Он был окрещён тем же именем, что и отец, вырос, женился и завёл детей, а, овдовев, к старости принял обет. Оказалось, что у него есть Дар — с первого взгляда различать Зло. Справедливый от природы и добросердечный, он не осуждал какую-нибудь вздорную ссору между соседями или нищего, крадущего у богача. Он игнорировал, пусть и с сожалением, даже процветающие вокруг корысть, злобу и разврат, не замечал супружеских, а, может, и государственных измен.
Всё это были людские грехи, и самые тяжкие из них — тоже. Согрешившие получат от Бога всё, что заслужили. Но неприятие самого Бога, покушение на бессмертную человеческую душу — вот что было для Алексея настоящим Злом. Говорят, что это он основал первую тайную Братию, ведущую вечную, непримиримую борьбу с колдовством и ересью. Говорят также, что Братия стала предтечей и образцом для последующей через сотни лет инквизиции, навеки запятнавшей славу новой римско-католической церкви.
Потомки Алексея не в Греции, а на Руси, куда уехал один из его правнуков, считают иначе. Братия уже была, и сама нашла Алексея, и помогла ему отточить Дар, и усовершенствовать его, и защитить от ошибок. А легендарный крест именно в Братии посвящён в особое, заветное таинство, позволяющего вечно резонировать стук сердца Алексея. Крест получил имя «Алексо», что значит «я очищаю». Он передаётся среди потомков Алексея из поколения в поколение, и каждый член семьи умеет в той или иной мере узнавать Зло.
Братия существует в Греции до сих пор. В России есть только Алексо и небольшая группа подвижников в далёком северном монастыре. Её особая деятельность, как и в Греции, не рекламируется в лоне официальной церкви. Те, кому о ней нужно знать, — знают, а для всех остальных это рядовой русский православный монастырь с обычным уставом и порядком.
— Баба Саня, почему Дан мне ничего не рассказал? Он что, совсем не доверял мне?
— Доверял, деточка, раз полюбил. Зачем ты говоришь такие вещи, когда чувствуешь, что всё совершенно не так? Наверное, он просто оберегал тебя от лишних забот.
— Раз оберегал, лучше было рассказать, от чего — упрямо настаиваю я, хотя, кажется, действительно понимаю, о чём она говорит. Я так часто брала всё на себя в надежде, что близкие даже не узнают о минувшей их неприятности. И это срабатывало…
— Пожалуй, но ведь ты не такая, какой кажешься на первый взгляд, Тина. Ты могла начать действовать самостоятельно, а это слишком опасно. Может быть, он не хотел причинять тебе лишнюю боль. Этот… Хорс, он не зря тебя заприметил. Служители нечистого тоже умеют распознавать Дар… И использовать его для своих целей.
— Да какой Дар? Я хороший ювелир, но далеко не лучший. Хорс нашёл бы и лучшего, чем я мастера, если бы захотел.
— Этот грязный заказ был просто поводом. Тебя хотели заинтересовать работой. Задеть что-то личное, втянуть.
— Заинтересовать? Таким непотребством? Как раз то, что я не люблю пошлятины, на мне чуть ли не заглавными буквами написано! — подумав, выговариваю я вслух, а про себя начинаю прикидывать варианты дополнительных доказательств.
За месяц до знакомства с Даном, Ленка через Маринку приглашала меня на спиритический сеанс. Костик! А ещё эта, выставленная перед Даном напоказ, благодарность Вилова за простой эскиз. Не Витьке, который вырезал кубок, а мне, просто набросавшей его будущий вид…
— Я и так делала для Хорса эскизы кубков из мориона. Но работать на него всё равно бы не стала. Я его увидела, и сразу ощетинилась…
— Как это «ощетинилась»? Что это такое?
— Почувствовала опасность. У меня перед опасностью всегда встаёт дыбом воображаемая щетина на затылке… Баба Саня… Это что, Дар? Вот это и есть Дар, который видит Зло? Но я же, перед заурядной дракой тоже так напрягаюсь, перед любой крупной неприятностью…
— Всякий Дар нужно развивать, миленькая. Может быть, это как раз тот Дар, который был у Алексея, очень похоже, Тина! Но он-то, как раз, и неприемлем для нечестивых. Как твоё особое умение чувствовать и предвидеть опасность, может быть нужным для Детей Сатаны?
— Это их так называют?
— По-разному их называют… — Баба Саня ласково гладит моё плечо, еле ощутимо касается волос, совсем как Дан: Сатанистов ведь не меньше, чем религий. Зло всегда Зло, в какие бы личины оно не рядилось. Как и Бог, для всех один, как его не назови. Дьявольский течений, что семечек в подсолнухе — по всей земле. У кого игра, у кого — преступление…
— И у нас, в России?
— Да, и в России тоже — вздохнув признаётся Баба Саня: И у нас всякое бывало…
— Это волхование, всякие заговоры, гадания и прочая чертовщина?
— Не всякий Дар, полученный не от Бога, приводит к Злу, девочка. Если знахарка призывает себе на помощь огонь и воду, траву и ветер небо и звёзды, она ещё не привлекла Зла. Зло нужно назвать его именем, осквернить свою душу нечистым деянием, сделать ему подарок, чтобы оно нашло себе место в сердце человека…
— Так же, как не всякая молитва доходит до Бога — продолжаю я.
— Нет, Тина, Бог слышит всё, не сомневайся. Это враг требует жертвы, чтобы приманить слабую душу, отторгнув от Божьих благ. И, тем самым, делает Господню милость недействительной…
— Дан им мешал… — раздумываю я вслух: Он сам говорил, что постарался оградить меня от происков Вилова. Он им очень мешал и они решили от него избавиться…
— Не избавиться — с тяжёлым вздохом поправила меня Баба Саня: У них появилась возможность использовать Дана для того, чтобы ты сама к ним пришла и они её пустили в ход. Подготовленный к тому, что он встанет после смерти, мальчик должен был явиться к ним. За ястом — специальным дьявольским составом, укрепляющим тело и дух в новом качестве, за примером и обучением. А ты бы не оставила его там одного…
— Но он не захотел идти к ним. Он сразу пришёл ко мне. Это я виновата… Всё это случилось из-за меня! — не осмеливаясь взглянуть ей в глаза, я с силой стискиваю кулаки, прижав их ко рту.
— Ты всегда будешь так думать, Тина и я не смогу тебя переубедить… — ласково прижимая к плечу мою голову, шепчет она: Только не забывай, что могло случиться с тобой, если бы Дан о тебе не позаботился. Всё было бы с точностью до наоборот, а этого бы он не пережил. Если из вас двоих приходилось кем-то жертвовать, то он решил рискнуть своей безопасностью. В случае твоей неудачи вы бы оба погибли… Он бы не простил себе твоего несчастья и наделал глупостей.
— Если он боец, как ты говорила, он намного ценней меня. Неужели ему любовь так глаза застила…
— Не только боец, Тина… Дан — Защитник, умеющий видеть всю картину в целом. Боец Братии — это человек огромной силы духа и храбрости, способный преодолевать тяжелейшие нагрузки и побеждать Врага. От него зависит многое, но не всё. Иметь право именем Бога проклинать и загонять в пекло приспешников Тьмы — это особое качество, доступное только Защитнику. Кроме силы у Защитника есть ещё умение правильно оценивать вину каждого, вовремя удержаться на краю.
Проклинать — особое и очень тонкое искусство. Те, кто, вообразив себя сатанистами, устраивают нечестивые оргии и даже приносят кровавые жертвы — грешны и получат свою плату, но это дело Бога! Или их хозяина, если хочешь. Человек, имеющий право проклинать, не может быть пристрастным: он должен выстрадать это право и произносить проклятие в полной уверенности, что оно заслуженное. Что этого требует ситуация. Что Господь не зря дал ему в руки такое оружие. Что оно — последнее средство для защиты душ.
— Боец — это тактик, а Защитник — и стратег и тактик в одном флаконе — делаю заключение я. И Дан был… И Дан — Защитник. А я — то, тут каким боком вылезла? Зачем было меня так опекать, принося себя в жертву?
— Не думал он о жертве, милая! Надеялся, наверное, что всё будет хорошо. Ошибся где-то, позволил им подойти ближе, чем это допустимо. Защитник может дать правильную оценку своим соратникам и единомышленникам, а люди — отдельная статья. Кто-то из вашего близкого окружения пробил брешь в стене, которую он вокруг тебя возвёл. А в тебе он нашёл твой Дар. Я склоняюсь к мысли, что ты — прирождённый Защитник. Но, может быть, ты Целитель или Оплот очень большого потенциала… Такие и детям Сатаны нужны.
— Кто такие Целители и Оплот?
— Целители — собирательное понятие, чётко их обязанности не разграничены. Это те, кто в Братии неустанно молятся о Бойцах, находят новые средства для их защиты, самые убедительные и действенные слова для специальных молитв и обрядов. Те, кто излечивают телесные и душевные раны членов Братии, а так же пострадавших от Зла людей. Им тоже нужны особые силы и свойства. В Целители попадают люди, обладающие ясновидением, способностью врачевать, разными паранормальными качествами. Их, обычно, совсем немного… Ещё меньше, чем Защитников.
А Оплот — это близкие, знающие о Бойце и Защитнике всё. Друзья, родные, любимые… Те, кто поддерживает их и заботится о них. Надёжный нерушимый оплот, совершенно необходимый для людей такой судьбы. Наша семья всегда была Оплотом. Она, время от времени, рождала Бойцов и было и три Защитника, начиная с Алексея… Но в целом, мы были Оплотом, способным принять на свои плечи любую тяжесть и ослабить её влияние на дорогого человека, обеспечить ему нормальную жизнь среди людей.
Неужели Дан видел во мне Оплот? — подумалось мне вдруг. — Это тяжело морально, но относительно безопасно физически. А для него — это спасение и счастье всегда возвращаться к любимой женщине и забывать возле неё свои страшные приключения… И знать, что с ней всё в порядке, что она есть и ждёт тебя… Может быть… Нет, не пойдёт: что тогда, во мне нашёл Хорс… Ему то, зачем моя преданность и забота?
— Как на фронте — говорю я вслух Бабе Сане: Бойцы — армия, Защитник — командование плюс военная разведка, Целители — медсанбат и штаб. Оплот — глубокий тыл.
— Дан тоже иногда так шутил — отвечает она со слабой улыбкой: У вас с ним так много общего, девочка… Ты даже смотришь иногда как он. И твои движения, когда ты не сдерживаешься, они такие же ловкие и неуловимые. Вы похожи друг на друга во многом.
Я, наконец, решившись, зажмуриваю глаза и прижимаюсь к её плечу: Я плохо его любила, Баба Саня! Я разучилась это делать и не была ему опорой и Оплотом. Я не могла любить его, как надо! Я всё время что-то в нём искала и… — подступившие к горлу слёзы не проливаются, но мешают продолжать.
— Ты не знаешь, как ты его любила, девочка… — успокаивает она, поглаживая мою повинную голову: Ты бы полюбила его навсегда, если бы лучше узнала. На всю жизнь. Это я тоже умею разглядеть вперёд. Судьба не дала вам времени на любовь.
Мы долго молчим, глотая невыплаканные слёзы. Сидим рядом, прижавшись друг к другу и думаем, каждая о своём. За окном медленно и неотвратимо опускаются ранние ещё, весенние сумерки. Скоро встанет Дан. Баба Саня отрывается от меня и принимается за разбор трав, а я раскрываю маленький потайной холодильник в стене бытовки, приспособленный для хранения пакетов с кровью. Вынимаю один и оставляю на оконном подоконнике для того чтобы он согрелся.
Всё, как надо. Четвёртая отрицательная, готовая к употреблению. К правильному употреблению — раздумываю я, стараясь не вспоминать изнурённого моей замкнутостью встревоженного Дока. — Бедный Док с ума сходит от беспокойства! Он знает, что ничего из меня не вытянет, пока я сама не расскажу, а заниматься собственным расследованием, у него нет времени. До чего мне не хочется посвящать его в это дело — сил нет! А придётся, как ни выкручивайся.
Мы с Бабой Саней вместе высыпаем травяную смесь в кастрюлю. Я уже начинаю разбираться во многих хитростях ремесла травника — думаю я. Может быть, я — Целитель? Что тогда так пристально и увлечённо пытался разглядеть во мне Дан в Птичьем базаре, на нашем пятачке и в мастерской? Влюбился? Да, влюбился, наверное, почти сразу, это теперь понятно. Но что он искал во мне? Даже после Нового года, он задумывался, глядя на меня и — теперь я знаю — старался оттянуть окончательное решение. Какое? Оберегал… От чего?
— Баба Саня… Прости, но я должна спросить. То, что ты «привязала» Дану душу, это… ты считаешь, что это как-то зависит от Зла?
— Всегда считала, что не зависит. Поэтому и сделала. А теперь всё думаю, может быть, лазейку оставила, глупая самоуверенная старуха! Дала путь искушению…
Баба Саня всё же заплакала. Она часто плакала, и слёзы приносили ей облегчение. Я не принимаю это за слабость. Каждый человек справляется с трудностями, как может — лишь бы справлялся. Её сила полна мягкости и женственности, но она чувствуется. Она — Оплот. Ей — легче переживать свои несчастья так, а не иначе. Это я свои природные качества вывернула наизнанку и теперь часто забываю о том, что я женщина…
Мы жили втроём, если это можно было назвать жизнью для Дана — тихо, медленно, по распорядку. Баба Саня взяла на себя часть забот о внуке и по хозяйству, и я стала больше спать. Необходимых восьми часов всё равно не добирала, но хотя бы ослабло постоянное головокружение и мышцы потеряли свойство испытывать приступы «ватности». У меня перестало рябить в глазах от белых мух, огненных кругов и синих вспышек.
Весна хозяйничала во всю, и можно было подумать об отпуске. Весной у меня кончается годовой запас прочности. Когда всё живое пробуждается, идёт в рост, цветёт и плодится, моя анемия тоже начинает расцветать и требует отдыха. Док может сделать мне больничный лист, но зачем? Леонид Борисыч всегда меня отпускает «без содержания» на любой срок, с единственным условием — наведываться или звонить, хоть в неделю раз. Это у нас тоже закон: давать о себе знать. Я взяла отпуск, отоварилась в аптеке на приличную сумму, и стала поднимать гемоглобин и активно принимать укрепляющие препараты. Спала от рассвета до обеда, потом поднималась, ехала на уколы и процедуры, а к вечеру была дома.
Мы, как раньше, выезжали по ночам, иногда втроём. Баба Саня гуляла с нами. Дан шёл прямой, лёгкий, ещё более бледный в лунном свете… Я смотрела на них, и думала, как сложилось бы всё, если бы Дан женился на Маринке…, или, пусть даже, на мне. Если бы у него могла быть обыкновенная человеческая жизнь! Баба Саня не заслужила того, чтобы потерять и его, последнего!
Теперь мы трое, связанные вместе неведомыми страшными путами, бродим по ночному лесу, прячась от живых и опасаясь мёртвых. А Хорс где-то веселится со своей компанией, вынашивая грандиозные творческие планы сексуальной жизни… Я не люблю долгов. Долги нужно отдавать… Дан, Маринка, Ленка… Кто ещё?
— Баба Саня, ты знаешь, как их остановить? Хоть примерно, в общих чертах?
— Нас всего двое, Тиночка! Мы ничего о них не знаем. Где они собираются, чем занимаются. Кто им служит… Здесь не справиться вдвоем. Это не рядовой случай, который может решить один, даже самый опытный Боец. В такой сложной истории нужно хорошенько разобраться, наметить план действий и заручиться поддержкой Братии. А нас с тобой, двоих, на всё про всё просто не хватит…
Дан приостановился, повернулся к ней: Нас троих — его голос был почти не слышен… Слабое колыханье воздуха, шёпот ветерка. Я привычно покрылась холодной испариной, стараясь незаметно передёрнуть плечами.
Баба Саня прижала узкую ладонь к его щеке: Нет, мальчик, нет! Ты не можешь!
— Могу. Не могу оставить вас, без помощи и защиты. А это — могу.
— Господи, да ты даже не знаешь, любит ли тебя Бог по-прежнему — не сдержавшись, шепчет Баба Саня и пугается того, что произнесла.
Дан почти незаметно, но до боли знакомо сцепил челюсти. У него окаменело и застыло лицо. Я видела это явственно и вполне осознанно.
— Тина, Алексо. Пожалуйста! — попросил он, обращаясь ко мне, но глядя в лицо Бабы Сани.
Я послушно вынула крест, и Дан без колебаний нетерпеливо протянул к нему руку. Я не успела испугаться как следует, а он уже рассматривал свои пальцы. На них остался бледный, светящийся след. Дан сложил пальцы, поднёс ко лбу, потом на грудь, к правому и левому плечу: Верую…
Я удержала Бабу Саню за полу куртки, и слушала, затаив дыхание. Мне тоже было страшно. Очень страшно. Алексо вздрогнул у меня под свитером и потеплел.
— Во единого… Господа… Бога… нашего…
Слова давались ему с трудом, губы дрожали. Чем это кончится? Я впилась ногтями в ладони и зашептала под гулкие удары в груди вместе с ним: Иисуса Христа…
— И отца… и сына… и святаго… духа. — Он вздрогнул, покачнулся, но устоял.
— Аминь!
Ничего не случилось! Мы победили!