Днём ко мне заявилась Серафима Антоновна, тётя Сима, из моих так называемых родственников, в сопровождении Валюшки. Уж не знаю, кем они мне приходились по седьмого киселя семейному списку, но эту здоровенную дылду лет двадцати восьми, «тётя Сима» упорно называла моей сестрой. Седьмая сестра по двоюродному плетню, как сплетничали у нас в Бытсервисе, всё никак не могла закончить свой заочный институт пищевой промышленности, и выйти замуж. Брачное свидетельство стало бы для неё вполне законным дипломом, отражающим отличное знание единственно любимого предмета, но папа с мамой считают «донечку» невинным и неопытным подснежником. Наверное, поэтому она щеголяет в платьях на полметра выше колена, и носит пушистый каштановый хвостик на голове.
Лицами и тётка и племянница похожи на лис: остренькие носики, вытянутые ото лба вперёд, быстрые, тёмные глаза, маленькие подбородки, узкие, беспрестанно облизывающиеся рты. Валюшка, кстати, совсем ничего, только слишком усердно запудривает веснушки. Тётя Сима рыхлая, тоже с рыжинкой, но пошустрее, особенно если есть, чем поживиться.
— Ой, Тиночка! А ты не одна… А мы думаем, дай зайдём, раз уж по пути… Что же, ты нас познакомишь?
— Это моя бабушка — не слишком приветливо заявляю я в её хитрый, бегающий по окружающему пространству, взгляд: Она у меня живёт. Её зовут Александра Гавриловна. Чего вы хотели? — Ой, Тина! Шутница. Откуда же бабушка…
Быстрый встревожено-пытливый взгляд: Родственницу отыскала, Тина? Дальняя? А мы-то здесь, рядышком… Родня — это хорошо.
Тётя Сима никак не расстанется с мечтами насчёт наследства, которое светит в случае моей внезапной кончины. Знай она, насколько это теперь вероятно — ночевала бы в моём подъезде.
— Это бабушка Дана.
— Ах, этого молодого человека… — лицо у тёти Симы становится скорбно-озабоченным, а голос сочувственным. — Мои соболезнования, дорогая! Нелепая, ужасная смерть. Такой молодой, такой красивый юноша…
Баба Саня на «дорогую» не реагирует, сухо кивает, и направляется на кухню к Галие. Тётя Сима, сообразив, что на консолидацию с ней надеяться нечего, пытается пробить брешь в наших рядах, и со скоростью пулемёта частит ей в спину: Жалко, очень жалко. Геройски защитил тебя от пули Тиночка, заслонил собой… Такой благородный парень, не пожалел ради любви своей молодой, цветущей жизни. Ведь совсем мальчик…
— Серафима Антоновна, что вам нужно? Мне некогда, я спешу.
— Какая ты, Тина… Нехорошо так. Ведь не чужие. Держишь у двери, даже чая не предложила.
Валюшка переминается с ноги на ногу, разглядывая прихожую, и сжимает губы, когда тетя Сима подносит к лицу носовой платочек.
— Вы так много взяли у меня «на чай» после смерти моего дяди, Серафима Антоновна, что я до сих пор пью его через раз.
— Ну что ты говоришь, Тина, как можно… среди своих. Ты ведь получила эту квартиру. А у нас на четверых — трёхкомнатная, всего не хватает. У Валюшки, вот, брат женился, им так тесно… И что ты меня всё по имени-отчеству. Как чужая…
От обиды и волнения она начинает поскуливать, и Рекс отзывается снизу.
— Валюшкиному братцу купили дом в Заречье, а у ваших сыновей тоже есть квартиры, насколько я знаю. Всем хватило, Серафима Антоновна, и перестаньте ныть. Не вам ныть — не мне слушать.
— Купили, купили… Там работы — на тысячи! Ванечка сам заработал, а Виктор ссуду взял. А нас много… Тебе хорошо говорить, Тина, ты одна. Как сыр в масле катаешься.
— Я не одна.
— С этой старухой, что ли? — понизив голос усмехается тётя Сима: Да ладно, Тиночка, не смеши. Она тебе чужая…
Мне в голову вдруг приходит шальная мысль предъявить «родственницам» всех обитателей нашей квартиры. Конечно, я этого не сделаю, но как бы было здорово! Я не увидела бы их после этого лет десять.
Рекс, неуклюже переставляя ноги, наконец, одолел лестничный пролёт, и начинает подниматься по последним ступенькам. Тётя Сима замечает его в приоткрытую дверь.
— Ой, Тина, убери! Я с детства собак боюсь. А страшный-то какой… Господи! Настоящее чудовище. Оборотень какой-то.
Оборотней ты не видела, тётушка. А хорошо бы… Чтобы носа из дома не высовывала. Валюшка тоже волнуется. Забивается в угол, и низко, по-бабьи, охает.
— Спокойно, Рекс.
Я помогаю собаке подняться, и запускаю в коридор: Иди, Рекс. Иди на кухню. Найди Бабу Саню, она тебя покормит. Ты хороший, Рекс, хороший.
Рекс лижет меня в нос, и любовно, по-человечески, заглядывает в глаза, прежде чем неторопливо отправиться дальше.
— Так, мне пора, Серафима Антоновна. Если у вас всё…
— Стерва ты, Тинка! — просыпается вдруг Валюшка. — Сама не гам и другому не дам! Собаку приветила, а нам — шиш! С жиру тут пухнешь, а мы перебиваемся…
— А ты, Валя, с чего пухнешь? С голода? Платьице-то, смотрю, лопается.
— Сука жадная! Ничего, подожди! Отольётся тебе… — зло выкрикивает Валюшка, а тётя Сима хватает её за локоть.
— Тина! Валюшка! Стыдно вам! Слова-то какие, девочки! Как не совестно, при тётке! Не затем шли… Тиночка, ты не обижайся. Она молодая ещё, горячая. Это она с горя… Горе у нас. Дядя Вадик болеет, плохой совсем. Ты бы пришла, повидалась. Он тебе не чужой.
— Да, вот дядя Вадик как раз моему «богатству» и не чужой. Если бы не он, вы бы с моим наследством и не породнились бы.
— Какая ты злая, Тина. Дело прошлое, чего теперь поминать. Нельзя так, прощать надо. Если родных не прощать — тогда кого же?
— Да какие вы мне родные? Вы и дяде Косте-то были никто! Он был женат на вашей троюродной сестре, а потом овдовел. Это что, родня? Они прожили пять лет, его жена умерла, а вы-то тут причём? Какая вы мне родня?
— Какая-никакая, а родня! Родственники должны друг за друга держаться, поддерживать, помогать.
Валюшка снова не выдерживает: Дай три тысячи, сука! Добром прошу, не тяни. А то хуже будет. Пожалеешь ещё, зараза!
— Лучше сожгу торжественно, или алкашам подарю. Вы этих денег, не три, а все триста тысяч захапали! Распродали кому попало коллекцию, которую дядя Костя всю жизнь собирал. Что же не приберегли на чёрный день? У сироты украденное!
Я уже завожусь, во рту начинает сохнуть, горло прихватывает спазм. Как же их дядя Костя терпел, даже при всей своей простоте и безотказности? Наверное, за границу от них и убегал.
— Сука! — не блещет в выборе ругательств Валюшка: Да я на тебя всю шпану городскую натравлю. Как прижмут где-нибудь в тёмном углу, не так запоёшь!
— Я, как ты, от прижатий петь не умею! Это твой конёк! И шпана бы твоя не запела! Спасибо они тебе придут сказать.
— За тебя, что ли? Да за тебя в голодный год копейки никто не даст.
— Зато за тебя дают, каждый по копейке. За неделю и соберёшь себе три тысячи. Всё, хватит. Вон отсюда. Или собаку позвать?
— Да что же вы, девочки… — голос у тёти Симы уже плаксивый, но ещё громкий, может быть, в расчёте за Бабу Саню: Вот горячки-то две! Горячки да гордячки! Нельзя же так, родные вы. Тина, ты постарше, перестань. Она от горя такая нервная. Пойми и её тоже… Сестра ведь.
— Тамбовский волк ей сестра. А вам — племянница. Всё, уходите… Рекс, ко мне!
Валюшка стремительно слетает по лестнице, матерясь и перебирая всю мою родню. Тётя Сима идёт следом и бубнит. Потом вспоминает свою роль, и уже снизу говорит мне торжественно, трагическим голосом:
— Ну, что же, Тина… так я всем и скажу. А если мой брат, а твой дядя Вадик станет тебя проклинать, я и заступиться не смогу. Так и уйдёт, с проклятием.
— Видела я вашего дядю Вадика! В гробу, в белых тапочках!
Дока не зря считают блестящим профессионалом. И не потому, что безошибочно диагностирует всё, начиная от детского насморка и кончая старческим склерозом. Он первоклассный психолог, и умеет найти верный тон с кем угодно. Просто не представляю себе людей, которые могли так безжалостно обработать его в Крыму. Вряд ли это было сверхъестественное существо: как раз с Даном у них сразу сложились нормальные отношения. Никто из них не волновался, не отводил глаз, не умолкал без причины. Я не стала жалеть о том, чего уже не будет, и оставила их вдвоём.
Баба Саня мудрила над бумагами у себя в комнате, а Рекс просился гулять. У него появилась странная тяга рваться на улицу и, обязательно, вечером. Видно было, что память о страшных ночных событиях глубоко засела в его памяти: он не уходил далеко и сразу прибегал на зов, но на свежий воздух тянулся больше всего после наступления темноты. Может быть, искал запахи своих мучителей, которые приходили к нему только ночью, может быть, хотел убедиться, что его дом в безопасности, и нам с Бабой Саней ничего не угрожает. К Дану Рекс не ласкался, но и неприязни не выражал, сторонился, не теряя достоинства. Бывают на белом свете собаки умнее многих людей.
Мы гуляли часа полтора, и Рекс вёл себя выше всяких похвал, умеренно-резво, спокойно, но не беспечно. Он обнюхал, и, надо верить, запомнил Васо, немного поиграл с его семилетним Теймурчиком, прислушался к моим интонациям в разговоре с другими соседями, обследовал подъезды, гараж. Команды, которые я знала, Рекс выполнял с бодрой готовностью, и, почти по-человечески, досадливо ворчал, когда запинался на заживающих ногах. Я где-то слышала, что, обычно, собаки принимают улыбку за угрожающий оскал. Рекс принимал мою улыбку с радостным повизгиванием.
Вернулись домой, вполне довольными прогулкой и друг другом, мы занялись собачьим кормом и плошками, а потом Рекс улёгся на свой тюфячок под лестницей, и я поднялась наверх. На столе перед Даном лежал лист бумаги, над которым оба склонились.
— Что это у вас тут, заговорщики? — подходя, поинтересовалась я.
— Старая баня в Заречье. Ещё одно место свиданий нечистой публики — ответил Док.
— Это какая? С бассейном? Она не работает уже лет пять. Я даже не помню, чтобы она работала. Когда я приехала, она была закрыта по причине нерентабельности.
— Да, было такое… Дорого обходилось содержание, её и закрыли. Теперь сделали ремонт. Некая госпожа Вилова арендовала здание под центр нетрадиционной медицины: мануальная терапия, выявление ауры, наличия порчи, а так же травы, грязевые ванны, морские купания. Ну, и прочее, вплоть до гаданий, гороскопов и заговоров.
— И клиенты есть? Часто ходят? — не скрывая своей заинтересованности, я подхожу ближе и, чмокнув Дана в макушку, встаю за его спиной. Док без малейшего усилия над собой и с одобрением наблюдает, как Дан целует мою ладонь, переводит на меня взгляд.
— Ещё как ходят. Несмотря на бешеные цены. Это становится модным. По ночам там работает ещё один салон. Клуб исполнения желаний. От клиентов отбоя нет. Сначала массаж, грязи, потом — купание в настоящей морской воде со сговорчивыми нимфами.
— Ясно. Зойка там в качестве нимфы и побывала.
— Именно так. И так, как пьёт она мало и неохотно, в её памяти остались образы странных клиентов, собирающихся в помещении над бассейном, которые иногда наблюдали сверху за весельем. Девочки, которых туда приглашали, больше не возвращались.
— Откуда у тебя этот план?
— Нашёл среди банной обслуги своего пациента. Он там не на главных ролях, так, старший помощник младшего слесаря… Почти ничего не знает, но кое о чём догадывается. Хорошо знает здание, коммуникации и расписание забав. План он скопировал с документов на случай эвакуации.
— Понятно. Ещё что? — спросила я, разглядывая бумажные листы с чертежами.
— По его словам, госпожа Аста готовит какую-то «генеральную репетицию», а баню закрывают на профилактику. С 19 по 22 апреля.
— Как это называется? Генеральная репетиция? Интересно…
— Да, или ещё, в своём кругу — парадом. Как ты думаешь, что это такое? Ещё мой дружок слышал слово «новь» или «нова», что-то в таком духе.
— Навьё, — подсказал ему Дан. — То же самое, что «подложный». Покойник, умерший не своей смертью — сырьё для нечистой силы.
— Парад навья. Интересно. Надо Бабу Саню позвать. — предлагаю я, перебирая в уме легальные варианты посещения бассейна.
Баба Саня подтвердила, что присутствие навья используется иногда для подготовки сложных сатанинских обрядов.
— Но это очень опасно, даже для самих сатанистов. Это же неуправляемая масса чудовищ. Они могут накинуться на кого угодно. А «парад» — это не один десяток монстров.
— Как-то же Хорс собирается с ними справиться… — спрашиваю и я сама догадываюсь как: Бассейн. Какая там высота, Док?
— Глубина бассейна метров пять, если от края зала… Да от пола до верхней интимной галереи — столько же.
— А объём? То есть площадь. Площадь бассейна? Что там, в плане? Указано?
— Девять метров на двенадцать… Почти сто квадратов. Если без воды — идеальная арена — прикидывает Док.
— Ого! Ну и баня! Прямо — Бахчисарайская роскошь. Бассейн для одалисок.
— Оно и задумывалось, как плавательный бассейн, баню потом оборудовали, рядом, вместо спортзала. Я там бывал. Места много…
— Так, всё понятно. Навье будут встречать у двери по одному, и провожать в бассейн. А там они и прошествуют. Парадом.
— Правильно. — Дан коснулся моей руки холодными пальцами. — А для спокойствия им дадут зелье.
— А у нас есть своё, — подхватил Док, недобро усмехнувшись. — Сохранилась парочка рецептов.
Я подумала, каково ему было в Африке, одному. Да примет Бог его союзницу, которая поддержала, не бросила. Может быть, любила?
— Ты в них уверен, Док? Какое они оказывают действие?
— Непродолжительная активность, а потом долгий сон. До самого солнца.
— А потолок и верхняя часть стен там из стекла?
— Да. Мы можем разом избавиться от всей нежити. Да и живым тоже нанесём очень не маленький урон.
Баба Саня вздохнула, подумала: Хороший план, только где же мы возьмём так много осинового листа? Сейчас весна. Ранняя, хоть и южная, но листвы ещё нет.
— Зачем? У меня в рецепте нет осины. Кровь, мёртвая плоть, растёртая в муку, травы.
— Откуда у тебя такой состав, Олежек? Я про такие слышала, но точных рецептов не знаю.
— Африканский, Александра Гавриловна. Я работал в Африке.
— Он надёжен?
— Вполне. Я видел его действие. Только благодаря ему, я и смог остаться в живых.
— Слава Господу! Ты мне дай список трав, сынок, а я найду всё, что нужно. Остальное поищем в окрестностях. А что, она читала, эта женщина? Примерно?
Баба Саня тоже отличный психолог. Она сразу догадалась, и, главное — не побоялась спросить.
— Не заклинания — это точно. Молитву или что-то подобное. Что могла бы прочесть девочка двенадцати лет? Католичка.
Боже ты мой, милостивый! Док… — я молча сглотнула горькую слюну. Почему-то порядочным и справедливым людям достаётся в этой жизни больше всех.
Я уже неплохо научилась «чувствовать» не только Дана, но и Бабу Саню, она тоже ужаснулась про себя, но голос у неё спокойный: Хорошо, Олег! Ты сделаешь состав, а я почитаю. Я или Тина.
— А время? День, когда это будет? — Дан был таким заинтересованным и оживлённым, каким я не видела его… целую жизнь назад.
— С 19 по 22 апреля… По дню откинем, значит, 20-го, или 21-го. Нужно же им подготовиться, а потом замести следы… Митрофан ищет себе подмену с 18 по 21-е.
— Значит, двадцатого… Кстати, двадцатого апреля день рождения одного чудовищно известного человека, знающего толк в парадах и мистериях. Может быть, для его духа и устраивается праздник? Парад из мёртвых, значит, естественно предположить, что принимать его станет дух. Но, Дан, тебе не надо ходить с нами.
— Почему, Тина? Я не буду кричать «Хайль!» — он даже слегка улыбается и мне становится тепло, как раньше. Эта потрясающая улыбка! Неизменно сметающая с пути все мои сомнения…
— Для тебя это опасно. Эта приманка… Она ведь может повлиять на тебя — пытаюсь уговорить его я.
— Если я усну, вы меня унесёте. Зато, когда я стану её раздавать, мне поверят. Я такой, как они. Из моих рук нежить схватит даже серебряный крестик.
— Я не допущу, чтобы ты к ним приближался.
— А этого и не надо. Навье будет внизу, в бассейне, я на полу зала, а вы заблокируете галерею возле кабинета вверху. Ни те, ни другие меня не достанут. У Хорса нет надо мной власти, его заклинания меня не возьмут. Я в полной безопасности.
Значит, были, всё же призывы. Он не откликнулся…
— Это хороший план, Тинатин, — поддержал Док. — Дверь прямо из зала, под галереей ведёт на улицу, Она есть в плане. Дан может выйти из неё, пока мы сражаемся вверху.
— А твой человек, Док, он верный парень? Ты уверен в нём?
— Их двое. И я им верю. Не стал бы я подвергать нас такому риску, если бы не был уверен. Кроме того, один из них уже прошёл испытание. У тебя.
— Зойка? — догадалась я: Ты хочешь взять Зойку?
— Ты что-нибудь имеешь против? — Док удивлённо смотрит на меня, оторвавшись от очередного листа.
— Нет, пожалуй…
Я имела против… одну-единственную мелочь. Зойка ещё не видела Дана… таким. Но говорить об этом при всех мне не хотелось. Потом попрошу Дока подготовить её. В конце концов, у девчонки тоже есть собственный счёт. И сил у неё хватит, теперь я это вижу…
— Нет, я не против. Значит, нас будет шестеро. Против целой оравы навья.
— Про теплокровную нечисть не забывай — предупреждает Док: Они опасней! Нужно не допускать их к бассейну ни в коем случае.
— Значит, пленных не берём… А охрана, Док?
— Человек шесть, снаружи и в здании. Они могут быть с оружием. Но их в зал не пригласят.
— Бандиты?
— Думаю, что зареченские. Они обычно патрулируют на стоянке, у входа. При необходимости допускаются внутрь, но постоянно там не бывают.
— На параде их тем более не будет. Такие вещи не афишируются. У Хорса и Ко, конечно, есть личная охрана, из посвящённых. А двери-то там какие?
— Вот эта, в зал, полмесяца назад переделана. Она сплошная, из стального листа, закрывается автоматически, от пульта. И в коридоре тоже массивная, но узкая дверца для входа в зал.
— Вернее всего, коридор будет пуст, для изоляции звука — делаю заключение я: Значит, охрана за двумя дверями и опасна она только на улице, со стороны входа. Скверик, в который выйдет Дан с другой стороны. Как мы туда войдём?
— Через подвал котельной. Сзади есть люк для топлива. С тех пор как котёл перевели на газ, им никто не пользуется, там висит обычный амбарный замок. И этой частью двора тоже не пользуются, там всё сплошь затянуто кустарником.
Док медленно ведёт палец по плану: Здесь через забор (один прут будет подпилен заранее), потом в люк, и по подвалу на служебную лестницу, подводящую к галерее. Запасная дверь из зала открывается засовом изнутри, замок на нём кодовый. Комбинация известна. А с галереи в зал — вот этот спуск. Он один, и его мы прикроем, если встанем по обе стороны от кабинета.
— Что это за кабинет?
— Судейская кабина или что-то в этом роде, тридцать пять квадратов, стекло заменили непрозрачным пластиком. Выход только один, на галерею. Мой человек заклинит главную дверь, и в зал с бассейном после нас уже никто не сможет войти. А выйти можно только изнутри, через узкую дверь для эвакуации. Подвал наш парень тоже заклинит, после того, как мы его пройдём.
— Нам нужно оружие, Док — сообщаю я и он задумывается.
— Против мёртвых оно бессильно, я знаю. Для живых есть электрошок и газовый пистолет. Там нельзя стрелять, Тинатин, всюду стекло. Если оно начнёт биться, снаружи услышат шум.
— А если оружие есть у охраны Хорса?
— Нам остаётся только надеяться, что его нет, и это самое слабое наше место.
— Сатанисты предпочитают пользоваться ножом, — подала голос Баба Саня. — Со своими жертвами они обходятся без помощи огнестрельного оружия. Навье забивается ножами, палками, ядом, но не пулей. Иногда натравливают готовую нечисть — тогда в ход идут зубы и когти. Пуля убивает сразу и не даёт времени для заклятий. Стрелять им можно только в подготовленного заранее человека, опоенного.
Я помяла языком едкую горечь во рту, и мысленно помассировала занявшуюся мурашками спину. Никто ничего не сказал. Дан был такой, как всегда. Больше всего мне хотелось обнять его, прижать к моему живому сердцу холодную голову с золотыми волосами, и покричать, но я этого не сделала. Пододвинула к себе план, рассматривая тонкие линии чертежа.
— Значит, будем надеяться. Они уверены в своей безнаказанности и безопасности, и бояться могут только случайных людей, которых не будет. На нас ведь они не рассчитывают. В конце концов, сатанисты тоже не заинтересованы в том, чтобы стрелять в стекло. Им лишний шум ещё больше навредит, чем нам. Теперь определим, что для нас самое главное.
— Навьё, — сразу сказал Дан. — Убрать всё навьё, уничтожить. Его слишком много, чтобы сейчас можно было добраться до Хорса, и оно уже начинает само собой пополняться. На то, что у Хозяина занимает две-три недели, стихийное навьё тратит ночь-другую. И это нужно делать сейчас, пока они послушны ему. Над третьим поколением он уже может потерять контроль.
— А сейчас они послушны?
— Может быть, уже есть отколовшиеся, но их единицы. Основная масса всё равно явится на зов. У них ещё слабые инстинкты самосохранения, а Хозяин учит выживать.
— Ну, вот, это и будет главная цель. Усыпить навьё до первых солнечных лучей и не дать Хорсу их спасти. Оставить его без основной армии, и попытаться проредить главный штаб. Ещё раз повторяю: пленных не берём. Лично о себе могу сказать, что никакой жалости к ним у меня в помине нет, не осталось ни капельки. Я не собираюсь анализировать причины, приведшие личность к катастрофе, и искать пути для её реабилитации. Я хочу крови!
Мне никто ничего не ответил.
Я так неудачно устроена и задумана, что накануне важных дел не могу ни есть, ни спать, ни жить спокойно. Слава Богу, умею, хотя бы, не баламутить окружающих… Сна не было ни в одном глазу. Дан, как всегда, обнимал меня со спины, и, кажется, был спокоен. Я перестала считать баранов, слонов, врагов и обиженных. Просто лежала с закрытыми глазами. Если смогу — высплюсь днём. Для этого нужно всего-навсего очень устать.
— Ты не спишь, Тина.
— Нет, но это ничего. Так бывает… — отвечаю я: Дан, Баба Саня говорит, что у меня Дар. Ты знаешь, какой у меня Дар?
— Конечно — после некоторой заминки отвечает он: Это твои руки.
— Руки? А что с моими руками?
— Они лечат. Рекс уже на ногах, разве ты не заметила? Он бегает и может подниматься по лестнице.
— Почему же я тогда не смогла вылечить своего сына?
— Тогда ты ещё не могла. Тогда ты только снимала боль. Ты сумела продлить его жизнь, и он не мучился угасая.
— Это Алексо? — спрашиваю я, пожевав губы, ставшие сухими и непослушными. (Мама, поладь!).
— И Алексо тоже. Ты лечила Алексо, он давал тебе силы. Но ты сама. Твои силы растут.
— Зачем Хорсу такой Дар?
— Ты вылечила и меня тоже, без всяких зелий и колдовских чар. Мои раны затянулись. Для навья это великое умение. Повреждения, полученные от святой силы, почти невозможно лечить — ответил он и изменил тему разговора: Тина, завтра будет тяжёлый день. Ты должна отдохнуть.
— Мне не спится. Для меня всегда тяжкая забота уснуть, когда это необходимо. Я, обычно, и не пытаюсь…
— Раньше я мог… Сейчас попробую…
Он положил холодные пальцы, большой и указательный, мне на ключицы возле самой ямки и стал медленно проговаривать слова знакомой греческой молитвы, поглаживая в такт косточки от центра к краям. И я мягко, неторопливо стала проваливаться в лёгкий ласковый сон…
— Значит я — Целитель? — невинным голосом спросила я у Дана перед рассветом, поднявшись с постели. Он присаживается на край кровати, и молча смотрит на меня. Я вижу, что ему не по себе. Его лицо уже обрело все обычные человеческие свойства и теперь непросто что-то от меня скрывать.
— Это ты сразу и разглядел во мне там, в Курятнике? А потом пришёл в Изумруд, чтобы убедиться, что не ошибся?
— Чтобы окончательно влюбиться, Тина. Погрузиться в это с головой… Я уже знал, что ты Целитель. И чувствовал, что ты единственная на свете… Я пришёл, чтобы тебя увидеть. Всё остальное тогда отступило на задний план.
— Но долго так продолжаться не могло, сколько не надейся. Целители в Братии на вес золота и приносят огромную пользу. Я вернула к жизни Алексо и ты был готов привлечь меня в Братию… В качестве Целителя, да? Ты рассказал мне всё о своих ранах и группе крови, о своей семье…
— Я мечтал о том, чтобы ты стала моим драгоценным Оплотом. Я видел, что могу тебе понравиться… Но никак не мог понять, почему ты не хочешь себе в этом признаваться. Понял позже… Братия — это было не к спеху и это вопрос выбора. Ты могла стать Целителем, или отказаться, это неважно.
— Это важно, Дан и я бы не отказалась. И это было бы чудесно для нас обоих. Но тут появился Вилов и заставил тебя волноваться. Ты старался сберечь меня от него всеми силами. Я никак не могла понять, почему ты иногда бывал таким напуганным: тебя ведь очень трудно испугать, Дан… Когда произошла та драка в Паласе ты испугался до того, что выдал мне напрямик все свои чувства… Почему ты тогда так встревожился, Дан?
Он молчал, опустив голову, и мне пришлось поднять её за подбородок, чтобы увидеть его лицо. В нём было столько муки…
— Кого ты увидел во мне тогда, Дан? Кто я, скажи. Я Боец или Защитник?
— Прошу тебя, Тина… — Дан попытался встать, но я мягко удержала его на постели, обняв за плечи.
— Я теперь всё знаю, Дан и могу сделать выводы самостоятельно. Это уже лишь вопрос времени. Скажи мне, Дан, кто я?
— Ты… Тина, ты — всё. Ты Боец и Защитник, Целитель и Оплот. Так не бывает и не было никогда, я могу ошибаться, но я не ошибаюсь: ты — всё сразу.
— И ты этого не хочешь — заканчиваю я, даже не пытаясь анализировать всю силу тяжести, которую начинаю чувствовать при этом ошеломляющем известии: Ты не хочешь для меня жизни, в которой мне некогда будет даже найти время для отдыха.
— Пожалуйста, Тина, не бери на себя всё, что можешь, и всё, чего не можешь. Ты сама сказала, что самое ценное для Братии — это искусство Целителя. Я… Я не смогу оставаться с тобой так долго, как всегда хотел. Но я должен быть уверенным, что ты в безопасности…
— Нет, только не говори о том, что ты… что ты исчезнешь! Прошу тебя, не надо! Ты будешь всегда со мной, Дан! Мы не можем расстаться! — наступила моя очередь паниковать и я начинаю сходить с ума от страха. Ну куда он собрался!
— Это то, чего мне больше всего хотелось… Но Тина, у тебя должна быть нормальная человеческая жизнь. А я… ты знаешь, что я такое теперь. Я никогда бы не смог отказаться от тебя раньше. Не знаю, чтобы я делал, но я просто не сумел бы без тебя жить. Ты, может быть, и не любила меня, но полюбила бы — я уверен. А сейчас для тебя лучше, чтобы рядом с тобой был живой человек…
— Любила или не любила, Дан, это же неважно! Я уже никогда никого не полюблю больше, чем тебя. Я всё про это знаю: про себя и свои чувства… Я никого не смогу любить кроме тебя, поверь мне!
— Тот, о ком мы оба думаем сейчас, сможет обеспечить тебе полную безопасность. И я буду спокоен за твою жизнь в монастыре, где мне найдётся место. Он…
— Нет никакого «он»! И не может быть! — прерываю его я: Даже если ты оставишь меня, ничего не изменится! Может быть, я стала бы встречаться с другими, много лет спустя… Но я тебе уже сказала: мужчина всей моей жизни — это ты! Ты, Дан! Никто никогда не сравнится с тобой и ты напрасно стараешься сейчас быть таким бессердечным…
— Я не бессердечный, Тина — Дан старается улыбнуться, покачав головой. Он всегда знал, как на меня действует его улыбка…
— У меня есть сердце, Тина… Послушай…
Он прикладывает мою голову ухом к своей остывшей груди. И я слышу, как в ней что-то шуршит, шелестит и постукивает с неправильным, но отчётливым ритмом.
Я сразу забываю о том, что мы только что обсуждали и потрясённо вслушиваюсь в этот тихий, еле различимый звук.
— О-о-о, Дан! Дан! Я счастлива, если смогла помочь тебе… У меня нет слов, чтобы объяснить тебе, как я счастлива…
— Спасибо, моя золотая! Я уже никогда не стану прежним, но сердце у меня есть и оно бьётся. У единственного, среди неживых. Благодаря тебе, Тина… И оно твоё. Я весь твой. Всегда.