Зойка боится спать одна, и это вполне понятно — слишком много ей пришлось пережить. Но она отлично держалась, не всякому мужику такое под силу. Я приютила её в своей спальне на раскладном кресле, чтобы не тревожить попусту Бабу Саню. Что самое удивительное, Зойка прекрасно чувствует себя, когда я брожу по ночам, без конца залажу в бар за минералкой, выглядываю в окно. Стоит мне замереть — и уже она начинает метаться в постели, тяжело дышать, всхлипывать во сне.
Ей спокойней при звуках человеческого движения, чем в тишине. Она рассказала, что почти неделю провела в комнатушке возле склада, где по ночам стояла жуткая мёртвая тишина, иногда прерываемая невнятным шёпотом и царапаньем стен. Тогда она сбивалась в комок на кровати, и колотилась всем телом, пялясь в темноту.
— Это были неживые, Тина! Целый подвал нежити. Как раз за тем поворотом, до которого мы не дошли. Перед выходом на лестницу, в той бане. Может, и Танька среди них… Ненавижу, ненавижу этот бассейн.
— Он теперь закрыт. И надолго, я думаю, если не навечно. На дне там должна быть такая каша, что за десять лет не соскоблишь… А работничков у Хорса поубавилось. С охраной он тоже разругался. В Автосервисе, ребята болтали, отказался платить охранникам. А когда прижали посильнее, рассчитал всех своих рабочих и служащих до последнего.
— Значит, мы ему всё-таки пощипали перья?
— Конечно, и очень чувствительно пощипали: армию наш Фюрер потерял, охрану разогнал, соратников не досчитался.
Зойка уже отоспалась после поездки, и теперь иногда просыпается среди ночи, садится в постели, обхватив руками ноги, и смотрит, как я тяну глотками холодную воду.
— Нас теперь тоже только трое осталось, Тина — с опаской заглядывая мне в глаза, говорит она.
— Зато мы все в тельняшках! И стоим десятка! — я иду к окну, и дотягиваюсь до форточки, вдыхаю пахнущий сыростью воздух: Морем пахнет. На севере весенняя ночь пахнет травами, на юге — морем.
— Ты думаешь, мы справимся, Тина?
— Нет, не думаю. Нужна подмога. Это вопрос, о котором я думаю в последнее время.
— Ты бандитов хочешь нанять? Или…
— Или. Хотя, бандиты, тоже, не самый худший вариант. Никаких хлопот, никаких обязательств, заплати пощедрее — и всё. Но времени на их отбор и подготовку мало. И объяснения придумывать — тоже масса лишних хлопот.
— Тогда, что, у Маго будешь просить помощи?
— У Васо.
— Почему у Васо? У Маго самые лучшие джигиты в городе.
— Во-первых, Васо православный грузин, для которого женщина статусом всё же повыше домашнего животного…
— У Маго тоже есть православные. И статусом ты для него повыше многих мужчин.
— … А во-вторых, Васо отец троих детей, и ждёт четвёртого, от любимой жены.
— Вот так всё запущено, да? Думаешь, что Маго… Конечно, он к тебе неравнодушен, козе понятно. Я просто никогда об этом не задумывалась, а это невооружённым глазом видно… Наверное, это потому, что ты ведёшь себя так, будто ничего такого нет… Но он же готов ради тебя вдребезги разбиться. И потом, ты его от пули спасла, и имеешь право…
— С кавказскими мужчинами никогда не знаешь, где находится грань, за которой права переходят в обязанности.
— Значит, ты ему не доверяешь?
— Я ему доверяю. Доверяю всё, что могу доверить. Он, в самом деле, лучший в городе. И хороший человек, и надёжный друг, и неотразимый мужчина. Но он из той породы людей, для которых внешняя умеренность не является гарантией внутренней. От близких людей ему нужно всё: их счастье, их горе, чувства, мысли, секреты…
— Так он и сам всё отдаст.
— Нет, потому что он мужчина. Кавказский мужчина, а, кроме того, ещё и глава клана. Мы с ним можем дружить только так, как дружим — с корректной прохладцей, издалека.
— А Док тебе всё доверяет? Каждую мелочь?
— С Доком совсем другое. Мы с ним родные по духу. Птицы одного полёта. Думаешь, он за меня не боялся там, в бассейне? Да хуже проклятого трясся, но он знает, что меня не удержишь. И я за него боялась, но тоже молчала. А Маго окружил бы меня двойной цепью боевиков, готовых сдувать пылинки, подать «Кока-колу», и, главное, прикрыть виды на самое страшное. И бояться за него я не имела бы права — женское дело беречь красоту, а не умирать от тревоги. Понимаешь?
— Да, кажется, понимаю…
— Теперь представь себе, что Маго идёт со мной на Майскую ночь. Всё сам, только сам! Какие там джигиты! Кому меня можно доверить? А ведь это уже не просто уничтожение нежити. Это противостояние двух сил, и я главное лицо с нашей стороны. Я на это нацелена, специально обучена, и готова на всё. И рядом Маго, оберегающий каждый волосок на моей голове. Комментарии требуются?
— Не требуются… Но мне было бы спокойнее, если бы он тебя оберегал.
— Меня уже оберегали один раз, и сберегли… Такой дорогой ценой, что у меня на эту тему до сих пор слов нет… одни вопли.
Зойка передёргивает плечами, закутывается в одеяло. Отводит глаза в сторону.
— И не мудри, Зойка, предупреждаю. Если ты скажешь Маго хоть одно слово, я этого не забуду. Есть вещи, которых я не прощаю, слышишь? Я тебе этого никогда не прощу!
— Слышу. Я не скажу, Тина, честное слово, не скажу. Ну, хочешь, перекрещусь?
— Не надо, я и так верю. А перекрестись лучше на сон грядущий. И спи давай, у нас завтра день трудный…
Звонок Льва Борисыча ворвался в мой беспокойный сон, когда я искала и не находила кого-то в тёмном густом кустарнике. Я продиралась сквозь заросли, путаясь ногами в траве, а воздух вокруг был жёлто-оранжевого цвета, сухой и душный. Бордово-грязные тени перемещались с двух сторон от меня, и от них тоже несло жаром. Прохлада маячила впереди, но я никак не могла до неё добраться, до нежной, желанной, голубовато-зелёной, как вода, ласково журчащая в жёлтом тумане…
— Алло, Тина, это ты? Здравствуй. Нам нужно поговорить. Ты давно не звонила… Ты можешь подъехать в салон?
— Что случилось, Лев Борисыч? Важный заказ?
— Нет, не заказ… Здесь у нас такое… В общем, ты очень нужна здесь. Приезжай, мы ждём. Все вместе. Пожалуйста, если можно, поскорей. Мы не пойдём на обед, так что лучше прямо сейчас.
Я собиралась минут двадцать, успев отмочить лицо в холодной воде и выпить кофе, насильно всунутый мне Зойкой, вместе с пирожком. К Изумруду подскочила после двенадцати, и на всякий случай поручила свой рено знакомому охраннику.
— Глаз не спускай. Сюрпризов что-то, в последнее время много стало…
Мастерская выглядела по-прежнему, но чувство было такое, как будто я вернулась сюда через много лет. Производственно-художественные хлопоты остались позади, как сладкий сон, и были дальше Северного полюса.
Они откликнулись на моё приветствие, и я сразу засекла озабоченность Льва Борисыча и замкнутое одиночество Ашота. Ильяс растерянно вертел в руках серый рабочий фартук, и хмурился. На Витьке лица не было. Таким ошарашенным и перепуганным я его не видела никогда.
Витька в шоке, Ашот отводит глаза. Ясно, он не хочет меня впутывать, это Лев Борисыч настоял. А Витька… Кажется, я знаю, что с ним. От его новостройки до реки — всего ничего. Сад-огород как раз выходит к плёсу.
— Рассказывайте! — предлагаю я, встав перед Львом Борисычем: Что случилось?
— Тут такое дело, Тина… Садись, пожалуйста, разговор долгий… — приглашая меня устраиваться поближе шеф запнулся, снял очки и достал платок из кармана. Протёр стёкла очков, уложил их зачем-то в футляр, потом достал и снова надел. Таким я его ещё не видела… Ашот поднял на меня глаза, сцепил над столом руки: — Тина, тебе придётся поверить в… то, что услышишь.
Лучше бы мне не слышать, а тебе не говорить, но я поверю — думаю я. — Конечно, поверю. Что мне ещё остаётся?
— Я поверю, Ашот. Поверю всему, что услышу. Теперь говорите. Ну, Виктор, рассказывай.
Витька очень дружно живёт с родителями и всей роднёй жены. Это среди корейцев не редкость, они умеют не демонстративно, но основательно обособиться в своём семейном клане, сделав его «государством в государстве». Для таких целей и строится на том берегу огромный двухэтажный дом, предназначенный соединить многочисленную родню под общей крышей. Только спален в нём спланировано около дюжины, а земельный участок рассчитан на целую подсобную фабрику: на земле все корейцы трудяги и кудесники.
Витька пропадает на стройке все выходные и праздники, и в будни прихватывает час-другой, до темноты. И, конечно, ставит мелкие ловушки для рыбы по берегу. Вчера перед заходом солнца он обошёл свои морды (так они называются), вниз по течению, и, набрав целое ведро рыбы, решил проверить возле своей лодки в камышах. Уже подходя, он заметил что-то белое через сухие стебли, и подумал: местное ворьё из бомжей или малолетняя шпана. Но это были не воры.
В лодке сидела Нина Сергеевна, обнажённая по пояс, а ниже — обросшая серо-бурой травой или шерстью. На дне, положив ей голову на колени сидела голая Маринка. Нина Сергеевна поглаживала дочь по длиннющим седым волосам, и пела известную телевизионную колыбельную, снабжая песню непристойными идиоматическими оборотами. Маринка жеманно закатывала бледные глаза, и тоненько хихикала в самых пикантных местах. Витька застыл, и, уронив ведро, с размаху сел прямо в лужу от пролитой воды. У него отнялся язык, а ноги стали невесомыми. Маринка оглянулась на него с деланно-скромным выражением синеватого, с чёрными пятнами лица, и пропищала:
— Ой, Витя… Не ждали, Витя, не ждали… Ну, привет, Витёк! Как ты поживаешь?
Витька сумел только раскрыть рот и вдохнуть немного воздуха, чтобы не сдуреть окончательно.
— Как там наши? Все здоровы? А Тина? Ты её трахаешь, Витя? — весело спросила Маринка.
У него ещё хватило сил отрицательно помотать головой, а Маринка, раздражаясь, уже завела, капризно шепелявя и картавя, как дошкольница: Трахаешь, трахаешь, не отпирайся. Ты у нас такой проказник, Витя… — Она шаловливо пригрозила пальчиком, и переменила возмущённый тон на обиженный.
— А меня никогда не трахал, Витенька! Как не стыдно! Я же красавица! Не чета вашей Тинке. Я — мисс!
— Молчи, бесстыдница, — с шутливой строгостью пропела Нина Сергеевна, и шлёпнула дочь в готовно подставленный голый зад. — Порядочные девочки так не говорят.
— Я не порядочная, не порядочная. Это у нас Тинка порядочная. Зато у меня, непорядочной — тёплые мальчики, а у Тинки — подложный. Она из него домового сделает, ха-ха-ха!
Витька продолжал без сил сидеть среди дёргающейся, подпрыгивающей рыбы, и так же, как рыба, беззвучно раскрывал рот.
— Иди ко мне, Витя! — ласково поманила Маринка, отводя волосы от своей белой груди и встав на лавочке лодки на колени. — Я сейчас тёплая. А внутри — пожар, — а потом, кривляясь, заламывая руки, пропела: Тебя я лаской огневою и обожгу и утолю!
— Нет, я утолю. — Нина Сергеевна кокетливо улыбнулась, демонстрируя щучьи зубы. — Я умелая женщина, с опытом, и очень прохладная. Не надо никакого огня — ласки должны быть холодными. Огонь — это плохо. Тинка своим огнём мою дорогую девочку уже обласкала, хватит. Но ей мои слёзы материнские ещё отольются, молодой человек! Кровью смоет — клянусь! Но не хотите ли вы, наконец, приступить к любви, юноша? Я вся ваша!
Маринка заартачилась: Да пошла ты, старая… к себе, в болото.
— Не смей так с матерью разговаривать!
Нина Сергеевна отвесила дочери крепкую пощёчину, и у Маринки выпал, повис возле носа левый глаз. Она преувеличенно-спокойно и аккуратно вставила его на место, и в ответ дала матери ногой в живот. После этого жуткая парочка затеяла драку, раскачивая лодку, вырывая друг у друга клочья шерсти, волос и кожи. Потом оторванная корявая рука в чешуе упала возле Витьки, и уцепилась длинными загнутыми когтями за его высокий резиновый сапог. Это вывело беднягу из состояния ступора. Он вскочил на четвереньки, а затем, уже на ногах, рванул к машине, оставленной на берегу… Обманутые в своих вожделениях дамы, поначалу не заметили в пылу драки его бегства, но, спохватившись, попытались догнать. Отстали только на мосту. Витька помчался прямо ко Льву Борисычу.
Мы помолчали. Ашот уже не спускал с меня глаз и был заметно расстроен, что я не удивляюсь. Не удивилась — значит, знаю.
— Тина, это в самом деле ты обожгла Маринку? Как? — спросил Лев Борисыч.
— Навела на неё свой крест. Тот самый. Мне отдал его Дан.
— Что это было, Тина, скажи? — выдавил из себя бледный Витька, поднявшись с места и встав возле стола Ашота, лицом ко мне. — Почему они такие? Как это случилось?
Ильяс отбросил свою тряпицу, и тоже придвинулся, испытывающее буравя меня глазищами в пол-лица. Все были встревожены, ошеломлены. Все, кроме Ашота. Он тоже знал…
— Почему же ты молчала, Тина? — Ильяс уже не скрывал нетерпения. — Почему не сказала никому?
— А кто бы мне поверил? В дурдом не хотелось — вот и молчала.
— Так расскажи теперь. — У Льва Борисыча было несчастное, но, как всегда, доброжелательно-сдержанное лицо, а голос твёрдый и почти спокойный.
Не нужны никакие боевики Васо! — внезапно пришла мне в голову мысль. Вот она — команда, которую я знаю и люблю, в которую верю. Каждый стоит отряда. Я могу пойти с ними хоть куда… Я могу… и не хочу… но я пойду! Если я им откажу, они меня свяжут и понесут на руках, как боевое знамя.
И я рассказала всё в третий раз. Медленно, спокойно и сухо, без эмоций, с оценочными комментариями, расчётами, догадками. Я говорила обо всём, кроме Братии, которая была тайным союзом. Когда я закончила, в мастерской стало тихо. Лев Борисыч снова протёр очки белоснежным платком, Ильяс пробормотал слова молитвы, Витька помял лоб и щёки ладонями. На Ашота я не взглянула ни разу за всё это время. Мне кажется, он тоже иногда кричит про себя, а это только его личное дело…
— И что теперь делать, девочка? — прервал молчание Лев Борисыч.
— Подождать.
— Чего ждать? — Витька вскочил и забегал по мастерской. — Как ждать? У меня семья! Одних детей одиннадцать человек. Чего же ещё ждать?
— Майской ночи. С тридцатого на первое наступает ночь Большого шабаша. На шабаш в честь неё соберутся все сатанисты города. Тогда, даст Бог, мы и встретимся. Лицом к лицу.
— И что? Они будут стоять и ждать, когда ты разобьёшь их своим крестом? — Витька остановился напротив, наклонившись ко мне помятым от недосыпания, серым лицом.
— Не думаю… Но я тоже не собираюсь просто стоять. Я готовлю на это случай целый сценарий. И оружие.
Он успокоился так же внезапно, как и вспыхнул. Принёс свой стул и уселся передо мной.
— Говори, Тина! Я хочу получить роль в твоём сценарии.
— Тиночка, надо хорошенько всё обдумать, очень хорошо! Я знаю, у тебя светлая голова, — подал реплику Лев Борисыч. — Только одна голова хорошо, а две… три лучше.
— Четыре, — отозвался Ильяс, а Ашот, молча подняв руку, отметив своё участие, переменил позу и успокоил обе руки на коленях.
— Говори, Тина! Хоздравати!
Это странное слово — волшебное. Оно приносит мне покой. Как давно я его не слышала… Как-то пыталась сказать сама себе хоз-дра-ва-ти, но эффект был совсем не тот. Без характерных Ашотовых растяжек и придыханий это просто слово, у него — как прикосновение.
— В первую очередь нужно выяснить, где прячется Хорс. Он затаился, но из города не уехал — слишком много наворочал, бросать жалко. Прячется где-нибудь на окраине. Там его не достанут зареченские, с которыми у секты вышел конфликт. Это лучше узнать тебе, Ильяс, через ребят Маго. Мне нельзя — Маго сразу насторожится и начнёт «принимать меры». А ты можешь придумать что-нибудь, про предполагаемый заказ, например…
— Да я вообще к ним не полезу — обещает Ильяс: Через дядю всё узнаю. Он теперь у Маго в Сервисе работает.
— Так… Хорошо! Мы установим слежку. Время терпит и несколько дней ещё есть.
— Оружие я возьму на себя, — предлагает Витька.
— Много его не понадобится. У меня своё, у Ильяса, наверное, тоже… — отвечаю я.
— Да, есть, как без оружия. Охотничье есть и боевое найдётся, если поискать. — Ильяс на мгновение опускает глаза в пол и, стряхнув какую-то невесёлую мысль, с лёгким вздохом говорит: — Уж чего-чего, а оружия-то, кругом достаточно…
Мне хочется погладить по голове этого мальчика, который насмотрелся на боевое оружие к своим 23 годам до упора, но я продолжаю: — Обязательно понадобится взрывчатка. Особая, чтобы огня и шума побольше, но в одном месте. И чтобы с её помощью можно было распылить особое снадобье.
— Огонь, шум — это я устрою, — говорит Ашот, неподвижно сидящий на своём стуле.
Я даже не спрашиваю про взрывчатку. Если Ашот говорит, что может, значит, он может. Только, — откуда?
Лев Борисыч настаивает на соблюдении секретности, и мы соглашаемся. Посвящать будем только самых близких, в минимальном количестве. Огласка ничего хорошего не принесёт, да и кто поверит. Для Витьки такое решение, конечно, проблема, а мне и выбирать нечего. Мои близкие знают всё. Мы расстаёмся в конце рабочего дня, и я подвожу «безлошадного» сегодня Ашота. Ехать далековато, но я и не спешу. В три меня ждёт Аскер, у меня есть ещё более получаса.
Рядом с Ашотом, даже расстроенным, как всегда, хорошо. Он излучает прямо осязаемое тепло и симпатию, и я по привычке жалею, что не провела рядом с ним всю жизнь. Мне хотелось бы ходить с ним в один детский сад, а потом сидеть за одной партой в школе, и, если можно, жить по соседству. Лет в шестнадцать он бы, возможно, в меня влюбился, а лучше раньше — чтобы мы успели это пережить, и поняли, что есть вещи куда важней и дороже любви…
— Скажи, Ашот, ты знал? С тобой что-то было… подобное?
— Не со мной, с Мадиной, младшей сестрой. Она соцработник, работает с бомжами. После благотворительной раздачи в Сарае её провожали до остановки наркоманы… И в безлюдном переулке на них напали два чудовища из фильма ужасов. Одного парня сразу разорвали на куски, а второй дал ей время убежать. У него был крестик на шее и нож.
— И ты ей сразу поверил?
— Не сразу. Думал, игра воображения со страху. Съездил, посмотрел… и поверил. Это не могли сделать люди… Я скажу только Мадине, Тина. Больше — никому.
— А ведь тебе нельзя собой рисковать, Ашот. Ты старший в семье.
— Племянник через два месяца получит паспорт, двоюродные дядья живут на побережье, у них есть сыновья. Будет, кому зажигать огонь, если что… И потом, Витька тоже старший, хоть и не годами, а у Льва Борисыча вообще одни женщины: тётки, жена с сестрой и три дочери на всех. Незаменимых нет, Тина, ты же знаешь. Со мной полный порядок, поверь. Ужасно, что в этом придётся участвовать тебе.
— Что же тут ужасного? Я достаточно сильная, будь уверен. И мне-то как раз некого сиротить. Моя родня, в отличие от всех вас, осиротеет благополучно и счастливо.
— А старушка? Твоя Баба Саня?
— Она не старушка, у неё ещё хватит пороху… Но ты прав, я не могу оставить её одну. Значит, я должна выжить, и я буду об этом помнить. У меня получится, Ашот, вот увидишь. Я хорошо подготовилась — в огне не горю, в воде не тону… Я выживу.
Навстречу Ашоту из дома по ступенькам, слегка припорошенным лепестками абрикосовых деревьев, сбежала дивная красавица, худенькая, в свободном длинном платье цвета бордо. Я поняла, что это Мадина. Они были очень похожи, только он блондин, а Мадина — с чёрными, как ночь, глазами, с волосами, отдающими синевой. Я поздоровалась с ней, и невольно улыбнулась тому неподдельному искреннему восхищению, с которым меня рассматривала эта сказочная восточная пери.
Женщины национальных меньшинств странные существа. Даже самая несравненная красавица всегда с восторгом воспринимает светлые волосы и холодные северные глаза. Одного этого достаточно, чтобы прослыть среди них совершенством. Представляю, как семья гордится белокурым Ашотом — он, наверное, завидный жених, несмотря на недостатки осанки.
Мы познакомились и немного поболтали. Мадина стала приглашать в дом. Мне очень хотелось с ней подружиться…
— Простите, я спешу. Может быть, в другой раз. Ты же знаешь, Ашот, мне нужно ехать, заступись за меня.
Она внезапно нагнулась и поцеловала меня на прощанье, обдав сладко-горьким запахом пряностей: Тина, до свидания! Мы ещё увидимся. Я это знаю…
Я обязательно к ней приеду. Потом. Кто сказал, что друзей должно быть мало? Это я всегда говорила… Ну да, это так: друзей должно быть мало. Но они обязательно должны быть.