В непролазном кустарнике возле шоссе мы оставили Мадину с Бабой Саней и микроавтобус с Кимом — это их сопровождение и защита. Отсюда начиналась еле заметная насыпная колея в сторону острова, узкая и кривая, чуть шире просёлка. Здесь будет держать оборону вооружённый старым трофейным — ещё от деда, пистолетом Григорий Борисыч. Мы помогли ему загнать мицубиси подальше, где её не будет видно, прикрыли срезанными ветками. Он пожелал нам удачи, и залёг неподалёку в зарослях боярышника, закутавшись в армейскую плащ-палатку. Отсюда семь минут трусцой назад, если женщинам понадобится помощь. Бородатый Рустам, с автоматом на шее, дошёл с нами до острова, и остался у начала дороги, под тощими прибрежными ивами, шепнув на прощанье:
— Храни вас Аллах!
Дальше пошли цепочкой. Впереди я, чутко прислушиваясь к Алексо и шуршанию веток вокруг и над головой. За мной — шеф с пакетом ядзы. Наша одежда, пропитанная отваром Бабы Сани, издавала горький запах полыни, но снадобье по рецепту Дока пахло сильней, и, в отличие от полыни, неприятно. За Львом Борисычем огромной гибкой кошкой неслышно крался Ильяс. После Ильяса Ашот со своей пиротехникой, и Витька замыкал. Алексо иногда вздрагивал и я молча выкидывала руку в сторону нечисти. В эту сторону и бросал свёрточек с ядза Лев Борисыч, и мы, кажется, слышали удовлетворённое чавканье. Отведавшие ядзы нежити, становились для нас неопасными, впадая в спячку. Если не догадаются забиться в подходящие норы — утром выгорят дотла.
Дорога была мягкой после недавних дождей, но грязь высохла и утрамбовалась проехавшими на остров машинами. Мы обошли стоянку стороной и свернули на тропку к валунам, налево. Витька с Ашотом исчезли в орешнике под стоянкой. Теперь мы втроём будем ждать. Витька, снимет охрану возле машин, и они с Ашотом обойдут остров по периметру, заложив капсулы с взрывчаткой. Это поможет создать немного паники, а, возможно, и вреда. Мы перевалили через небольшой песчаный пригорок, и увидели костёр на поляне. Я сразу узнала местность с кассеты, даже прикинула ракурс, с которого начала двигаться камера.
Веселье было почти на пике активности. Вокруг огня резвились группы изобретательных любовников. Хорс в рогатом головном уборе, но без маски, заканчивал приём знаков почтения. Несмотря на расистское направление его дьявольских реформ, одетая и полуодетая толпа пестрела не только белыми, но и смуглыми телами кавказцев. Был даже один негр, который вместо Асты подавал к «причастию» ритуальные кубки, несколько корейцев или вьетнамцев. Тот, кого Хорс когда-то представил Иваном, тоже голый, тощий, с кривыми короткими ногами, пел, чуть в стороне, сатанистскую абракадабру сильным звучным голосом, прозвучавшим с кассеты. Весь этот бедлам мне не так стыдно было смотреть вместе со Львом Борисычем, но Ильяс… Парню лет всего ничего, ещё краснеть не разучился…
Кстати, где он?
Я оглянулась. Ильяс махался с двумя «кожаными мальчиками» слева, пониже, прикрытый от поляны пригорком и деревьями. Туда уже метнулась ещё одна тень, и я скатилась прямо под ноги третьему боевику. Драться было рано, злость тоже не успела разогреться, и я обошлась электрошоком. Мы связали пленных скотчем и примотали витыми шнурами к самым крепким деревцам, с кляпами во рту, потом вернулись в засаду.
— Почти без оружия, — шепнул Ильяс. — Только у одного кастет.
— Забрал? Давай мне, пригодится.
Среди детдомовцев кастеты были, что называется, «западло», но против чужих, в честности которых приходилось сомневаться, мы их иногда надевали. Как раз тот самый случай.
— Хорош. Свинцовый, тюремная работа — я пробую выступы кастета пальцами и удовлетворённо киваю головой.
— Он на левую руку, Тина — предупреждает Ильяс.
— Как раз подойдёт. Правая мне свободная нужна… Всё, слушаем!
Навья было очень мало, десятка два. Мы хорошо постарались в бассейне, а Хорс, вероятно, не успел восполнить потери. Небольшая страшная группка жалась возле чахлых дрожащих берёзок на первом плане, и я, несмотря на полумрак, успела увидеть несколько знакомых лиц. Среди них — застенчиво улыбающаяся Нина Сергеевна с Маринкой в обнимку, и дядя Вадик, синий, с лысиной в тёмных пятнах, в огромных белых тапочках «зайчиками» с длинными ушами. Я ещё не узнала, что он умер, а меня уже ждёт сюрприз — удивляюсь я про себя: Какая отменная предупредительность. А уж чувство юмора… Хорс, ты настоящий козёл, можешь собой гордиться…
Господи! Глупый, старый жадный дурак. Тебя-то чем подманили?
И эта толстая кокетливая идиотка! Улыбка — прямо из прошлой жизни… Нет, злиться рано. Сначала будем считать… Навьё скоро отключится, а после взрывов — заметно потеряют активность и подготовленные кандидаты на убой, те, кто «на новенького». Остаётся чуть больше сотни. В бой полезет половина, может — треть. Значит, с припуском, голов тридцать-сорок… Нас пятеро. Главные их силы пойдут на Ильяса и Витьку. Витьке это на руку — все его восточные умения, вместе со школами-секциями, как раз для толпы. Ильяс тоже справится, он настоящий богатырь. Человек двадцать — тридцать они завалят запросто. Я кажусь слабым противником, но по одному-двое успокою, надеюсь, ещё с десяток-полтора, по мере поступления. Льву Борисычу с Ашотом надо только защищать себя и друг друга. Рустами пока не зовём… Мы справимся, должны справиться!
Ильяса всё-таки стошнило, и он, бросив на нас виноватый взгляд, снова вернулся на своё место. Лев Борисыч, если и был шокирован, то умел это хорошо скрыть. Чего-чего, а подобного-то он, наверно, насмотрелся ещё маленьким мальчиком в киевском гетто, где лютовали чужеземные изверги. Дикий секс ему не в диковинку…
Что-то знакомое, какая-то близкая мысль крутится в голове, не даёт покоя, а я не могу её поймать… И это не подсчёт вражьих голов. Что же? О чём я думала перед этим? Дядя Вадик… В гробу, в белых тапочках… А гроба вовсе нет… Это Хорс так пошутил… Нет! Не дотягивает Хорс для такой шутки… Это… это мои слова… Сказанные в запале, как проклятье… Неужели…
Шеф тихо кашлянул и я обратила на него внимание. Он взглянул на часы, и, вопросительно, — на меня. Я тоже проверила время. Оно уже подошло, Витька с Ашотом уже должны были справиться. Я отрицательно потрясла головой, снова впиваясь глазами в толпу. Ещё минут пять, для полной уверенности… Взрывное дело не любит спешки.
Я отметила про себя местонахождение Митрофана, любезничающего под кустиком с двумя хорошеньким, бледно-светящимися, парнями.
Тоже навьё. Но эти — привилегированные, личная блажь. Ядза они могут и не захотеть: закормленные.
Толпа вдруг взвыла, и Иван подошёл к длинному свёртку, уложенному позади Хорса, на высоких носилках. Он откинул чёрную ткань, свёрток зашевелился, и с носилок встала Аста. Зеленовато-белая, со следами укусов на голом теле, с багровым шрамом через всю шею, от уха до уха. Хорс прокричал что-то восторженное, и обнял новообращённую. У меня по телу прошла знакомая зыбь озноба, а потом — жар.
Аста стояла слишком далеко от других подложных, ядза ей не будет слышно, это уже не поправишь. Значит, не стоит выпускать из вида эту гадину… Ничего, пробьёмся! И уже пора! Ашот с Витькой ждут сигнала! Я подожгла ракету, и направила её вверх. Она рассыпалась на искры чуть дальше костра, и сразу вспыхнуло, загорелось огненное кольцо вокруг поляны, среди деревьев, разбрасывая снопы голубоватой пыльцы.
Прозвучало два-три ракеточных взрыва прямо над толпой, и навьё кинулось наземь — подбирать распылённое ядзо. Наперекор моему предположению, мальчики Митрофана, тоже поползли по траве, всхлипывая от нетерпения, закатывая белые глаза. Скуповат, доктор — то, потчевал, видать, плохо… Маринка с матерью сели прямо в грязь, и стали кормить друг друга землёй, пахнущей упоительным зельем.
Господи, прости им, если можешь. Как я прощаю… Прости!
Я высоко подняла Алексо над головой, и встала на край высокого пригорка. Сатанисты меня ещё не видели. Сейчас, увидите… Зелёный луч Алексо воткнулся прямо в огонь костра, и там жарко запылало пламя. Четверо приближённых Хорса быстро, по-деловому, кинулись в сторону машин. Неужели, за оружием? Ильяс побежал им наперерез, прячась в тени пригорка. Хорошо соображаешь, парень! Только не ошибись! Не дай им взять тебя в кольцо… А мне тоже пора!
— Ну, вот, голубчики сатанисты! Теперь вам всем пришёл конец. Именем Господа Бога объявляю вам судную ночь! — голос на низких тонах у меня сильный, он прозвучал так, как надо: достаточно спокойно, громко и вполне уверенно.
Толпа отшатнулась, зашумела. Переждав крики, я снова подняла Алексо, стараясь как прожектором пройтись по рядам лиц. Это подействовало. Подготовленные попадали, забились в судорогах. Алексо подогрел в них, принятое при вдохе, распылённое ядзо.
Их даже больше, чем я рассчитывала… Значит, противников-бойцов может быть поменьше. Теперь навьё…
Те, что ещё не уснули, вспыхивали и бежали от прикосновения луча Алексо. Завыли бледные мальчики, дядя Вадик упал на колени, прикрывая лицо перепончатыми, как гусиные лапы, руками. Живые отчаянно вопили.
— Тихо! Молчать и слушать! Всем стоять, поляна окружена. Мы с оружием, на перешейке вас встретит огонь!
Со стороны, где скрылся Ильяс, словно в подтверждение моих слов, раздались один за другим два взрыва, мгновения спустя — третий. Двое ещё не вырубившихся подложных поползли к месту боя, на запах свежей крови. Хорс выступил вперёд, раскрыв рот, и я, почти не целясь, выстрелила в его сторону. Он заорал, упал, схватившись за ногу. Его тут же прикрыли, сомкнув ряд приближённых.
— Молчать, я сказала! У вас есть выход — и только один! Повторяйте за мной всё, что я буду говорить.
Я произнесла первые слова Отречения от скверны, по-гречески, и несколько голосов повторили.
— Нет, нет, не смейте, — закричал Иван, выбегая вперёд.
И я снова выстрелила, уже прицелившись. В него я попала крепко, без сомнения. Он зажал рану на груди обеими руками, и свалился. Толпа бросилась врассыпную, поднимая топот. Но Витька и Ашот, а за ними Ильяс, уже заняли свои позиции. На стоянке горели взорвавшиеся машины. Кажется, кто-то из сбежавших вырвался на перешеек, потому что небо над головами прорезала короткая очередь трассирующих пуль. Это Рустам…
Я повысила голос: Повторяйте! Спасайте же себя, идиоты! Вы ещё можете себя спасти! Говорите вслед за мной!
Я снова сказала слово. На этот раз хор был дружнее. Я сказала следующее слово, потом ещё, отыскивая Митрофана глазами. Ему Отречение не поможет, даже если бы и повторял. Но он молчал. Знал, что к Богу его не отпустят.
Аста, воспользовавшись заминкой, вдруг разбежалась, и полетела, не касаясь земли. Она летела ко мне, распластавшись в воздухе, раскинув руки, и длинные чёрные волосы змеились по сторонам страшного, с оскаленной пастью, безжизненного лица. Я внутренне содрогнулась под взглядом люминесцентно-белых, выкаченных глаз, и отступила на шаг, усиливая точку опоры. Я точно высчитала время, и, когда эти глаза, приказывающие, умоляющие, притягивающие… оказались в полутора метрах от меня, с усилием разгоняя туман в голове, выкинула вперёд руку с Алексо.
Кулак ушёл в её голову насквозь, с мерзким сосущим звуком, и она лопнула, обдавая меня зловонными брызгами. Я упала на бок, успев плотно сомкнуть веки, и лицо обожгло. Кое-как обтеревшись рукавом, я вскочила. Жирное тело без головы содрогалось и корчилось возле моих ног, распадаясь, растекаясь по земле, испаряясь и выжигая траву. Я попятилась и инстинктивно прижала Алексо к щеке, жжение прекратилось.
— Спасибо, родной…
Что там, на поляне? Основная толпа, слава Богу, разбежалась под укрытие кустов или жалась у костра, прикрываясь, чем придётся, но драка всё-таки началась. Хрупкий Лев Борисыч рядом со мной отбивался, как настоящий лев, обложенный шакалами, выкидывая руку с электрошокером, и заслоняясь толстым ореховым суком. Орех — это хорошо, нечисть его не любит. Витька дрался ногами, так ловко, красиво и точно, что за него не стоило беспокоиться.
Я била свинчаткой, надетой на кисть левой руки, а правой стреляла по ногам тех, кто рвался к шефу и Ашоту, стоявшими спина к спине. Злость начинала накатывать волнами, и я еле сдерживалась в подходящем диапазоне — умеренно горячем. И-и-и раз — в нос! Ушёл. Промазала… В ухо тоже больно… Не берёт? Тогда — на, в горло… Готов… Этот лишний — выстрел в бедро. Отпал… Этому — только по лбу. Правой замахиваемся… Левой — на… Всё… Готов!
А мы, оказывается, с опытом? Привыкли девочек бить? Открытой ладонью и в лицо… Нет уж… Хорошо, попрыгай… Отскочим… Любишь руки вытягивать? Больно, но не смертельно… Ещё разок… На! Ну вот, рука тебе теперь долго не пригодится… Локти нужно беречь, когда на кулаки надеешься… Я не боксёр, голубь, извини… Не протягивай руки… Свободен… Ещё выстрел… А ты полежи, браток, подумай…
— Ильяс, слева! Тина, сзади! — Конечно, Ашот совсем не драчун, и тем удивительнее его хладнокровие и стойкость. Он успевает отбиваться, и видит всё вокруг в этом столпотворении.
Алексо стучит в грудь, и я, оглянувшись, хватаю за руки окосевшую от ядзы мелкую ведьмочку, с длинным носом и растрепавшимися волосами. Она неожиданно сильная, верткая. Я тесню её к обломанному вязу, и толчком насаживаю спиной на обрубок, как на кол. Возле шефа с Ашотом, приходят в себя, и расползаются в стороны из кучи тел два бандита покрепче. Я снова вырубаю их пинками. Ильяс, стоя по колено среди поверженных врагов, крушит кости и челюсти налево и направо прикладом карабина, который некогда перезарядить.
Рядом вскрикивает Лев Борисыч, и я устремляюсь к нему, стряхивая на ходу двоих вопящих дурным голосом девиц, а за мной Витька.
Мы раскидываем человек пять, и тут гремит выстрел. Витька хватается за правое плечо рукой, между пальцами кровь. Я пускаю пулю прямо в лоб удачливому стрелку, и прижимаюсь к Витьке сбоку, а с другой стороны — взлохмаченный, исцарапанный и без очков, Лев Борисыч. Ильяс с оглушительным рёвом движется к нам, проделывая каждым взмахом рук, коридор в строю нападающих. Он создаёт мне необходимое пространство, и я спешно сую Витьке в рот таблетки, стягиваю рану.
— Кость задета, не маши правой… Это болеутоляющее и стимулирующее. Пуля ушла, крови будет много, но крупные сосуды целые. Если совсем плохо, встань за Ильяса… Ты как?
— Ничего, Тина, отобьёмся! — он умолкает, глядя мне за спину, и я, холодея, оборачиваюсь.
Примеченный мною негр, ростом чуть ниже Ильяса, стоит над обрывом, и, удерживая Ашота над пустотой, подзывает меня жестом. Я перестаю дышать, Алексо не отзывается.
— Ильяс, прикрой меня. Витёк, стреляй во всё, что движется! — Я иду.
Ашот совсем бледный, одна рука висит плетью, лицо в крови. Негр делает предостерегающее движение и я останавливаюсь как можно ближе к нему. Вокруг нас всё смолкает.
— Отдай мне это, и я поставлю его на землю. Ну, отдай, — по-русски, почти разборчиво говорит негр. — Дай! Я смогу это взять. Я — могу! — он раздвигает в ухмылке толстые губы, и зрачки у него отсвечивают в отблесках костра нечеловеческой зеленью.
Вот он, прикидыш… Он успел приехать. Его ждали и дождались. Мурашки стягивают кожу головы на лбу и темени. Я киваю, не сводя взгляда с его посверкивающих глаз.
— Тина, нет. Нет! — просит Ашот, и в его голосе слышится еле сдерживаемая боль.
Я волной прогоняю по телу холод с затылка, до самых ног. Ильяс тяжело дышит, но стоит на месте. Только стой, стой, ради Бога, не шевелись…
— Ты обманешь. Я тебе не верю! — Я отступаю, и через голову снимаю Алексо. — Я повешу его здесь, на ветку, и отойду. А ты поставишь Ашота на землю, и возьмёшь крест.
Самое уязвимое у него — голова, я это помню, но стрелять мне нечем: магазин не перезаряжен. Только бы он отошёл от Ашота, и нагнулся. Я допрыгну, и он меня уже не оторвёт. Буду целить в горло. Я так в него вцеплюсь, что он меня не может скинуть: я смогу… Всего-то навсего, разодрать эту чёрную глотку. У меня выйдет, если не кастетом, то — зубами… Всё когда-нибудь делаешь в первый раз…
— Хоздравати… Тина! Нет!
Негр встряхивает его, и Ашот содрогается от боли, скрипя зубами. Он смотрит мне в глаза, как…
— Нет, Ашот! Не-е-ет!
Я уже срываюсь с места… и не успеваю. Он отталкивается от негра здоровой рукой, и, обхватив его ногами за пояс, с мучительным криком — бьёт в кадык кулаком хрустнувшей перебитой руки, а целой — в глазницы, рывком увлекая за собой, в обрыв, усеянный обломками камней.
— Ашот! Ашот!
Я отбиваю руки Ильяса, и падаю над краем. Ашот разорвал свои объятья при падении, и они лежат в нескольких метрах один от другого — прикидыш с расколотой головой, и Ашот, пронзённый в грудь высокими сучьями бурелома, покачиваясь над землёй. Глаза у него закрыты и изо рта бежит струйка крови… Он… мертв. Мертв…
— Ашот! Ашотик! Ашо-о-от!!
Лицо у меня одеревенело и губы не слушаются, а глаза застилает красной пеленой. Тело немеет, перестаёт болеть. Вокруг ничего нет… Никого и ничего… Пустота…
Я умру! Я сейчас просто умру, и пропади оно всё пропадом! Я больше не хочу ничего видеть, слышать, знать. Я не хочу! Я хочу умереть…