Мы распростились у моего подъезда, и в четверг, слава Богу, я его не видела. Я закончила кое — что из предыдущих заказов, помудрила над крестом. Со сплавом, как это и ожидалось, возникли проблемы, но падать духом ещё рановато, — решила я. Нужно порыться в справочниках, своей картотеке, связаться с бывшими коллегами. Ашот — волшебник, и выльет мне заплатки хоть из лунного света, главное, определить хотя бы приблизительный состав.
У меня есть немного старинного золотого лома на такие случаи и несколько собственных реликтовых резцов. Всё — таки, реставрация — моя главная специальность, и я в своё время, совершила ради неё несколько «семейных преступлений», утаив часть заработанных денег от всевидящего ока «мамочки Ивиной».
Вечером я поджарила себе отбивную и полюбовалась из окна кухни на свою охрану на Пятачке. Они сидели в тёмной хонде, и сверху мне были видны только их руки с бутылками минеральной воды. Может, покормить их? Не стоит, пожалуй, — могут неправильно понять… Ничего, перебьются, мальчики крепкие.
Я вымыла тарелку и пошла наверх, в «сердце своих владений». Когда затевалась перестройка квартиры, я не шиковала и устроила на нижнем уровне просторную гостиную с большой кухней — столовой, внушительную бытовую — кладовую около санузла, а наверху — только три комнаты и душ. Самой большой роскошью, которую я себе тогда могла позволить, и стал этот душ, если не считать двух туалетов и автономного отопительного котла. Отделка квартиры и мебель — импортные, естественно, но неброские, слегка консервативные, дополнялись и совершенствовались позднее.
Теперь эта традиционно — скучноватая обстановка «под классику» очень удачно создавала ощущения домашнего уюта. Поднимаясь по лестнице, я с удовольствием предвкушаю вид длинного полупустого холла с окнами во всю стену и выходящими в него дверями спальни и кабинета, а так же замаскированные зеркалами узкие дверцы душа и «удобств». Спокойные приглушённые цвета, минимум украшений, тяжёлые портьеры и толстые добротные ковры на полу.
Настоящих ценностей у меня и сейчас мало: старинные иконы в гостиной, неплохая подборка книг, да вот эти антикварные ковры. Ну, и стол с оборудованием — совсем не дешёвый, выписанный по каталогу из Германии, с прекрасной оптикой и массой оригинальных приспособлений. Я частенько работаю дома и он мне очень кстати. Основная часть работы, конечно, осуществляется в мастерской, на дом я беру только то, что требует кропотливой тонкой отделки руками, терпения и любви.
Мой архив по специальности, кстати, вполне может претендовать на статус предмета зависти какого-нибудь профессионального музея. Я собираю его почти пятнадцать лет и кроме учебников, справочников, каталогов и компакт — дисков, в нём есть рукописи и личная картотека, где за разделом «Технологии», в рубрике «Сплавы», я надеюсь отыскать то, что мне требуется.
Но сначала — крест! Я укладываю его на кожаный экран для работы и долго любуюсь, безо всяких мыслей и расчётов, просто смотрю. Потом осторожно, как к живому, прикасаюсь пальцем к самой большой царапине. Края повреждения уже обработаны, но это всё равно выглядит как рана. Теперь — изумруд…. Он тоже удивительно хорош, этот глаз, похожий на мои собственные.
Я улыбаюсь, и, пользуясь полной свободой одиночества, тихо шепчу: А теперь — в своё гнёздышко! Слово напоминает мне старика Гаецкого и улыбка снова согревает сердце.
— Гнёздышко! Зубчики! Камешки! Нежная ты моя, студенточка, у тебя золотце в формочке не перестоит?
Святая простота, добрейший покойный Ефим Ильич! Моё погружение в бездны высшего образования было намного стремительнее, чем освоение азов детдомовской жизни, и мой русский и могучий лексикон не соответствовал новой среде обитания. Чтобы заполнить обозначившуюся пустоту, я изощрялась в применении суффиксов и окончаний, пока не научилась по-человечески говорить…
Я тихонько фыркаю, а потом смеюсь. Со стороны, это, наверное, похоже на острый приступ идиотизма. Какое счастье, что меня никто не видит, что я смогла позволить себе быть невидимой окружающим, запираясь в «своей берлоге»!
Мобильник глухо проиграл мотивчик обычного вызова, и я не сразу вспомнила, что оставила его в кресле, где он завалился между подушек. Чужие меня так поздно не беспокоили, и я подумала, что это Дан выпытал мой номер у Маринки…
— Алло, Тина, это я Дан. Здравствуй! Я хотел тебя спросить….
Вот мы уже и на «ты», без взаимной договорённости сторон и брудершафтов. Не заметила…. Ну да ладно, это мы переживём. Какая многозначительность в голосе…. Хотел спросить! Может быть, его интересует моё мнение о международном положении в пол — одиннадцатого ночи? Только никуда я сегодня не собираюсь, ни в Иран, ни в ресторан, ни просто на улицу прогуляться перед сном. Почему, интересно, в Иран? Чего бы он мне вспомнился….
— Я тебя не разбудил? Время позднее…
— Нет, я ещё не спала — без малейшего намёка на удивление или недовольство бесцеремонным «тебя» отвечать непросто: Как раз занимаюсь твоим крестом. Села за эскизы, пытаюсь реконструировать узор центральной части…. Так что ты хотел узнать?
— Я тебя отрываю от работы, извини…. Скажи, пожалуйста, Тина…. Ты крещёная?
Час от часу не легче! Неисповедимы пути твои, Господи, а так же, — чад твоих! А так же, слова их и мысли…. Кому рассказать, — со смеху помрут!
— Да, крещёная, по русскому православному обряду, в православной церкви. А что, если бы я была некрещёной, мне не стоило бы доверять работу с твоим крестом? — раздражения в моём голосе всё ещё нет, но иронии я избежать не могу.
— Нет…. Не думаю, — медленно выговаривает Дан, а потом добавляет чуть быстрее: Нет, конечно!
Хорошо почувствовал настроение, мальчик, молодец. Ну до чего умён, а воспитан-то как! Не прослезиться ли мне от восхищения?
Я нахожу в узком «душевом» зеркале отражение ехидной мымры, сжавшейся в уютном, обтянутом бархатом кресле и размыкаю узел сплетённых крест-накрест щиколоток, упираюсь локтями в подлокотники.
— А если бы я была некрещёной, это грозило бы какой-то опасностью твоему фамильному кресту?
— Нет, Тина! Я просто спросил — в его ответе чувствуется заминка и неловкость.
— Тогда почему, вдруг, такой вопрос? — иногда я сама себя терпеть не могу за это дурацкое желание обострить ситуацию, но и удержаться, тоже, не всегда получается: Лев Борисыч у нас, кстати, иудей. Такое вероисповедание тебе не внушает доверия? А Витька, если не ошибаюсь, — буддист. Ты только христианам доверяешь своё сокровище, или как?
— Ну что ты, Тина! Никакого недоверия я не высказывал. И ни в ком из вас я не сомневаюсь…. Мне просто… так спокойнее.
— Спасибо! Мне теперь тоже гораздо спокойней. Можно продолжать работу? — я говорю уже без агрессии в голосе, и готова поздравить себя за дипломатию.
— Прости, Тина! Конечно, это глупость; задавать такие вопросы. Не знаю, что на меня нашло… Представляю, как это выглядит.
— По телефону это никак не выглядит. Это слышится. Странновато, но вполне прилично — успокаиваю его я.
— Что слышится? Что я дурак? Но я же не совсем дурак, Тина! Я раненый на излечении, а кроме того, ещё и контуженный. Ты простишь дурака? Или — контуженного… Кого тебе легче простить, Тина? — я чувствую по голосу, что он улыбается и, почему-то, довольна, что он не видит моей ответной улыбки. Обаяния у этого контуженного не отнимешь!
— Ну, прости, Тина — а — а! — теперь он слегка передразнивает Маринку, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не рассмеяться: Скажи, прощаешь?
— Прощаю, живи спокойно! Теперь всё? Я пошла?
— Спасибо, Тина! Спокойной ночи!
В пятницу у нас царит Вивальди. Это мой день и музыку заказываю я. Я же плачу и за обед в Пицце. У меня всё ладится и спорится с самого утра. Эскизы для Дана готовы, и Ашот, как всегда, «на высоте». Мы с ним решили, что бережёного Бог бережёт, и, прежде чем латать царапины на кресте, сделали пробные образцы. Полного тождества металлов добиться, в наших условиях, разумеется, невозможно, но визуально вышло как раз то, что надо: цвет в цвет.
Я не рискнула снимать аппликацию, поэтому, с помощью хитрых приспособлений, мы стали заливать повреждения поэтапно, — сначала золото, потом, после чуть ли не шаманских ухищрений и предосторожностей, — платину. Не знаю, как чувствовал себя Ашот, а у меня поджилки тряслись, но всё получилось.
Мне очень хотелось, чтобы реставрационное вмешательство было минимальным, и это, разумеется, очень «давило на нервы» каждому. С оборудованием обычной, пусть даже первоклассной мастерской, делать такую работу — авантюра, но мои дорогие коллеги считают это подвигом, и мы с Аштом не подвели! Когда я загладила последние неровности на границе аппликации, Витька, давно бросивший свои «морские цацки», шумно перевёл дух у меня за плечом.
— Ну, Тайна! Молодец ты, девочка, вот что я скажу! Видел я мастеров художественной штопки, но таких!..
— Это Ашот молодец, а моя песня ещё впереди! — отмахиваюсь я, хотя про себя согласна с ним ровно на пятьдесят процентов.
Ашот молча улыбается и посылает мне фирменный кивок «снизу — вверх», в котором участвуют сначала подбородок, потом слегка наметившаяся улыбка и, наконец, взмах ресницами.
Мы с ним с самого начала знакомства отметили эту нашу общую странную особенность приветствовать всех не обычным наклоном головы, а, наоборот, коротким запрокидыванием лица вверх. У всех людей такой жест означает воспоминание, узнавание, удивление, у нас двоих — привет и одобрение, а в данном случае, и понимание.
Витька, обняв Ашота за плечи, потряхивает его от полноты чувств и начинает перечислять все лестные эпитеты, которые приходят ему в голову. Когда смеяться начинают уже все, шеф поднимается со своего места, куда ушёл после двухчасового стояния за моей спиной и торжественно объявляет, что мы не перестаём его изумлять и радовать.
— Жалко, что Дана нет! — добавляет Маринка: Вот бы кто обрадовался….
— И магарыч бы поставил, за такую удачу — мечтательно тянет Витька с видом завзятого алкаша.
— Витюля, солнышко, — укоризненно заявляю я: Клиент не обязан «смазывать» каждую нашу отдельную мелкую удачу. Так его и разорить недолго. Это мой собственный праздник, значит, и магар ты можешь требовать с меня лично. Хочешь шампанского?
Он делает коварное лицо и азартно потирает руки: Ну, Тайна! А ты прямо золотая рыбка, а не коллега! Хочу… пива! Да не простого, а «Баварии»! Холодненькой!
— Хоть замороженного! Только ангину снова не подхвати! От жадности…. Сейчас звякну Васо, будет тебе «Бавария», сноб ты несчастный! Ашот, тебе заказывать?
Ашот, конечно, тоже хочет участвовать в угощении жаждущих, а я возражаю, Витька требует «двойного обмывания», Лев Борисыч грозит ему страшными карами за разложение трудовой дисциплины, всем весело и радостно, — получилось!
Пиво решено заказать в Пиццу, а пока дружно заняться работой и подчистить хвосты по всем «горящим» заказам.
— Тайна, ты супер! — хрипит за моей спиной Витька, громким, рассчитанным на всеобщее внимание шёпотом, и я досадливо — нарочито шиплю в ответ так же громко.
— Сам никто! Работай, сачковать вредно! Деньги от этого убывают!
Ну, зовёт и зовёт Тайной, пусть! Я, и в самом деле, не слишком откровенная. Зато Ашота он зовёт Асом, а за одно это я позволю ему величать меня хоть Чумой Болотной. Ашот, действительно, ас, хотя Витька имеет в виду «Ашот — сын», — старый Багратян тоже был Ашотом.
За полчаса до обеда прозвенел колокольчик у входной двери, и я подняла голову, ожидая увидеть Дана, но это был незнакомый мужчина в толстом кожаном плаще и шляпе. Он заговорил с Маринкой, и я снова склонилась над замком жемчужного колье, который следовало бы не ремонтировать, а переплавить как лом, если бы не впаянные в него крошечные бриллианты.
Низкооплачиваемая, трудоёмкая и, честно говоря, недолговечная работа: стоит снова за что — нибудь зацепиться, и опять будет разрыв спайки или выпадение пружинки замка. Я посоветовала клиентке убавить длину колье сантиметров на шесть, но случай оказался безнадёжным: тут, чем длиннее, тем престижнее, а девица на этом помешана.
Маринка вызвала шефа. Ашот ещё не закончил своей возни с золотым браслетом.
Витька, судя по звукам сзади, начал «прибираться» у себя на столе, превращая большой бардак в кучу — малу.
У меня, вдруг, похолодел позвоночник, и по спине пробежала знакомая «колючая волна», поднимающая воображаемую шерсть на загривке. Я медленно осмотрела свой стол, переглянулась с Ашотом и повернулась к новому клиенту. Он, не проявив ко мне интереса, увлечённо беседовал со Львом Борисычем, что-то слушал, озабоченно объясняя детали заказа. Я оглянулась на Витьку, потом посмотрела на площадь через окно.
Под кустами сирени два воробья с переменным успехом дерутся за хлебную корочку, но она не достаётся никому. Прилетевший сверху голубь подхватывает её более ловким клювом и, отскочив в сторону, заглатывает. Затем появляются несколько его сизокрылых собратьев, деловито подбирающих оставшиеся крошки. На противоположном конце площади стоят несколько легковых авто, по виду — пустых. Между ними спокойно прогуливается бродячая собака, обнюхивающая колёса. Тишь да гладь, ничего особенного… Тогда, что?
— Витя! Тина! Вас Лев Борисыч зовёт! — пропела Маринка, приоткрыв дверь. Я пропустила Витьку вперёд, неспешно укладывая штихели. Лев Борисыч зовёт Витьку, значит, нужен резчик по камню.
Это основная Витькина специальность. Он хороший ювелир, но начинал как резчик, и здесь ему равных нет: он точный, ловкий, изобретательный и виртуозный мастер своего дела.
Так что же это было? Где? Может быть, я начинаю шарахаться от каждой тени? Где опасность, и что мне не по душе?
На столе перед Львом Борисычем стоит ваза из дымчатого хрусталя с простой геометрической огранкой. Я смотрю на неё и молчу, давая Витьке закончить свои рассуждения.
Сюда бы Машку Соловьёву, сокурсницу и соседку по общаге! Дурноватая была особа и слишком уж сексуально озабоченная, но эта ваза — как раз её тема. Вот бы заверещала сейчас от восторга….
Назвала бы этот кубок, похожий на большую гранёную рюмку «антиком» и, пожалуй, возражений в ответ не получила бы… Богата наша Родина, однако, по части загадочного антиквариата! Вот понатаскать ещё совсем немножко, из заморских стран, и на городской музейный отдел хватило бы!
— Итак, Тиночка, что скажете? — голос у шефа спокойный, и, если в нём проскальзывает оттенок неуверенности, это заметно одной мне: Витька думает о чём-то своём, а клиент улыбается в мою строну с преувеличенной мольбой во взоре.
— Морион, Лев Борисыч, чёрный хрусталь. Ваза — кубок около тридцати сантиметров высотой, диаметром более двадцати сантиметров в верхней окружности, и десяти — в нижней. Короткая ножка, не более четырёх сантиметров длиной, служит подставкой. Всё вырезано из цельного кристалла и отшлифовано округлыми гранями шириной до полутора сантиметров. Толщина стенок немного больше чем положено при таких параметрах… А что с ней не так, с этой вазой? Как будто, всё в полном порядке, повреждений нет. Нужна оценка или заключение о стоимости?
— Нет, не оценка… Оценка здесь не причём. Нужно вырезать два кубка в этом же стиле, с подобным внешним видом — растерянность в голосе шефа заметил и Витька: он перестал крутить в пальцах тесёмку фартука и замер, уставившись на меня.
Теперь я обратила внимание на два приличных по объёму тёмных кристалла на лоскуте синего шёлка в другом конце стола.
— А время, Тина? — продолжает Лев Борисыч, и я отвечаю без промедления.
— Это же работа для Виктора, он лучше меня прикинет, сколько нужно времени. Эскизы я сделаю хоть сейчас.
Я уже знаю, что мне не нравится. Клиент. И его внимательный, предупредительно ожидающий взгляд. Почти физическое прикосновение: молчи, не развивай темы! Желтовато — смуглое гладкое лицо, довольно правильное, и, возможно, достаточно привлекательное. Возможно, — но не для меня. Свинцово — серые цепкие глаза, одновременно и мутные и водянистые, с опущенными внешними уголками, длинный бледный рот, растянутый в любезную улыбку, короткая жилистая шея. А руки ухоженные, с холёными и наманикюренными сухими пальцами. Перстень, тоже, кстати, очень непростой, с огромным опалом, — века на полтора, да потянет… И этот взгляд, как у… Как у кого? Неприятный тип!
— Нет, Тиночка, я не об этом. Какого времени сама ваза? — настаивает шеф, и я снова спешу с ответом.
— Точно не скажу, Лев Борисыч, это не моя тема…
Молчи, так молчи, мне-то что! Если этот тип верит, что может найти во мне союзника по умолчанию, мы позже сами обсудим, зачем это ему могло понадобиться. Бывало и такое…
— Осмотр, ведь, поверхностный, — продолжаю я: Без детального обследования трудно определить… Ну, лет двести этому сосуду есть…
— Сто пятьдесят, так мне сказали — поспешно вставляет клиент, — Это восточная ваза, привезённая из Бухары. Очень недорого, по случаю досталась. Вот и хотелось бы иметь полный, как говорится, комплект.
А на кой чёрт тебе комплект, приятель? И откуда бы тебе знать, каким должен быть комплект…
На нувориша, сбесившегося на желании тратить бабки, ты не похож, да и для нового русского не совсем русский. Тогда зачем тебе к древней ритуальной вазе пара кубков? Поставишь на антикварный столик и станешь ошеломлять гостей? Сто пятьдесят лет… за дураков нас держите, гражданин. А голос какой! Бомжи с перепоя матерятся как соловьи по сравнению с этим хрипо — сипением…
— Ну, так что, господа, Вы берётесь? — гнусавит клиент, попеременно сверля глазами нас троих: Мне бы очень хотелось к Новому году. Это возможно?
Не нравится мне этот заказчик! Не нравится с редкостной силой, и всё! Противен безо всяких веских причин и объяснений… хотя — голос. Чтобы иметь такой голос, утро надо начинать с соляной кислоты.
А уже потом — кофе.
— Да, разумеется, Виктор у нас превосходный резчик. Думаю, он и раньше сумеет управиться. Завтра, — нет, простите, — в понедельник, Тина сделает эскизы, и потом — дело за Виктором. А сейчас нам необходимо получить замеры и снимки образца.
— Я могу оставить и сам образец, если угодно, ненадолго, конечно — предлагает этот «не соловей»: Неделя вас устроит?
Я перебиваю его любезности спокойным голосом, не изменяя прохладно — вежливого, отрепетированного много раз перед зеркалом, выражения лица: В этом нет необходимости, спасибо. Фотографий будет достаточно. Ваза немного великовата для нашего сейфа, а держать такую хрупкую и недешёвую вещь в шкафу — слишком рискованно. И, кроме того, зачем же вам платить за её хранение? За сохранность изделия наши компаньоны — сторожа включают счётчик: чем старее вещь, тем выше оплата.
Лев Борисыч, не высказав ни малейшего удивления моей тирадой, направляется с кубком в свой карманчик.
— Тиночка, сколько делать снимков и в каком ракурсе? — извиняющаяся улыбка клиенту: Извините, всего несколько минут…
В карманчике Лев Борисыч включает свет, устанавливает вазу и поворачивается ко мне: В чём дело, Тина? Что тебя беспокоит?
— А вас? — я не нахожу ничего лучшего, чем вопрос на вопрос вместо ответа, и шеф досадливо хмурит брови.
— Ну, хорошо! С ней что-то нечисто, с этой вазой, Лев Борисыч, я чувствую! Не нужно её оставлять! Сделаем два снимка: сверху и боковой, для чертежа этого достаточно. Я вычерчу всё как надо, без замеров.
— Так ты думаешь, — краденая? Но фотографии — то, останутся…. И договор с заказчиком. След, всё равно, есть. Лучше уж, совсем не браться…
— Мы же не оставим у себя саму вазу! Ну, посмотрели, сфотографировали, — велика беда! Снимок не оригинал, да и испортиться может запросто…. Эксперта по старинной… посуде у нас на сотни километров в округе нет, а остальные способны ошибаться. Для меня лично, не зазорно ошибаться в этой области, я за славой не гонюсь. Мы взяли заказ, и всё, а вазу просто посмотрели как отправную точку для изготовления кубков. Мы ведь, не музей и не органы правопорядка, не таможня… Мы — мастерская.
— Да, пожалуй…. А почему бы не отказаться совсем? Мы осмотрели вазу, но не осмотрели сырьё, в кристаллах могут быть недостатки, делающие работу рискованной — задумчиво спрашивает Лев Борисыч.
— Не могут быть, а есть…. В том кристалле, что поуже, небольшая трещина в центральной части, но Витёк с ней справится. Ему это даже удовольствие доставит… Лев Борисыч, ему такая работа раз в год перепадает, пусть отведёт душу. Он на свои морские цацки уже смотреть не хочет. Вы же видели, как он завязки от фартука рвёт. На сырье для кубков нет клейма, значит, они чистые. Витька, он же спец — универсал, и по эскизам всё сделает великолепно.
— Хотелось бы мне знать, что этот господин Вилов собирается делать с будущими кубками… — задумчиво тянет шеф: В буфет поставит?
— В сервант под стекло. И будет считать им года, дни рождения отмечать. Мечтать о том времени, когда они станут антиквариатом под стать вазочке! — я не могу сдержать насмешки, и успокаиваюсь, чтобы сгладить впечатление.
— Долгонько же ему ждать придется. Лет этак…. Пятьсот?
— А тысячу и побольше, не хотите?
— Даже так? Действительно… — Лев Борисыч качает головой и тоже выдаёт короткий смешок: Хороший, какой город Бухара, всё в нём есть. Даже миленькие лавочки при медресе, где продают такие вот вазы.
— Ни один правоверный мусульманин, если он себя уважает, даже в руки не возьмёт языческую культовую вазу, тем более, — не станет держать её в медресе. Это, примерно, то же самое, что в церковной сторожке торговать скандинавскими рунами или гадальными картами.
Я ещё не готова ответить точно на прямой вопрос, но шефа интересует совсем другое.
— Где же он её раздобыл? Ограбил музей, или клад нашёл? Такие штуковины, как я понимаю, на дороге не валяются.
— Взял да и раздобыл вот! Не всё же из бывшего Союза вывозят, Лев Борисыч, надо когда — нибудь и сюда кой — чего привезти. В мире сейчас неспокойно, кругом революции, смены власти и прочие неблагоприятные для искусства события, вещей бесхозных навалом, — вот и привезли. Потому, что нет у нас таких кладов, а музейные пропажи я, время от времени, просматриваю. Эта ваза, как мне кажется, появилась не только за добрую тысячу лет от нас, но и не за одну тысячу километров.
— Ты уверена? Может, стоит Петренко подключить?
— Не стоит, шеф, потому, что я не уверена. Ничего идентичного из такого материала я ещё не видела. Сужу по степени старения хрусталя и некоторым стилевым особенностям. Если бы этот кубок искали, то я бы об этом знала. Я регулярно просматриваю сайт о ювелирных и антикварных пропажах. И я, честное слово, не знаю, чем мне не нравится эта ваза, но с ней лучше не связываться. Не наше это дело. Не царское…
— Ты права, не царское… — соглашается шеф: Ладно! Я делаю снимки и расстаёмся с этим сокровищем. Хорошо?
Нет, не хорошо! — кивая в ответ, думаю я: Вся эта история «не хорошо», но у меня нет по её поводу ни внятного объяснения, ни веских аргументов, ни перспективных выводов. Я не уверена, что эта чёртова ваза похожа на одну ритуальную штуковину, которая служила для проведения погребальных обрядов, потому, что материал не тот, и способ обработки не тот, и размеры имеют слишком внушительную разницу. А стиль не имеет особого значения, тем более что я не специалист. Если где-то в Передней Азии, кто-то, под шумок, разрыл древнюю могилу, то такая мелочь сейчас просто никого не интересует… Тогда, зачем нам суетиться?
Собственные мысли и поступки можно хоть частично объяснить, просчитать, распланировать, но как разгадать действия человека, которого не знаешь, а главное — знать не хочешь? Они чреваты неизвестными последствиями. Может, этот Вилов, какой — нибудь кабинет министров подкупил, или чужое министерство внутренних дел… Был уже такой случай, когда на министерскую свадьбу посуду его императорского величества Александра Третьего из музея «позаимствовали». Где теперь ревностные хранители того музея? Нет уж, овцы пока целы… а вот с волками как? Но я молчу, не собираюсь попусту волновать шефа.