Громко, испуганно кудахтали куры. Возмущенно кричал петух. И где-то надсадно брехал пес. Весь этот гвалт перекрывался вороновым карканьем.
В открытое окно тянуло вечерней прохладцей.
Аглая поднялась. Сил от отвратительного на вкус варева и правда прибавилось. Немного кружилась голова. Но ноги ступали твердо. Да и руки не дрожали, не покрывалось испариной тело от малейшего усилия.
Аглая прошла к окну.
Зеленый дворик, за деревцами невысокий штакетник. Деревянные домики под соломенными крышами. На изгороди тройка кур и петух, голосивший на всю округу.
– Пустоголовы! – беззлобно прокомментировала Аглая, переводя взгляд к калитке. К ней вела вытоптанная тропинка. В паре шагов от нее коричневый пес с толстой цепью на плешивой шее. Он хрипло потявкивал, задрав голову в небо. Аглая проследила за поднятой мордой. Синее небо с легкой краснотой уходящего солнца разбавлялось кружащими силуэтами воронов. Их было много. Очень много. Они сидели на верхушках далеких елей. И на ближних штакетниках. На соломенных крышах.
«Кар-р-р!» – гулко, злобно разносилось по округе.
«Ау-у-у!» – затягивал в унисон старый пес.
Тревожно хлопали крыльями взъерошенные куры. И только петух тряс гребнем, семенил лапами по изгороди, и голос его звонко разбавлял карканье. Он будто пытался разогнать воронье. Выворачивал голову, посматривал глазом вверх, настукивал шпорами. В ответ ему звонко разносилось пение другого поселкового петуха. И они вторили друг другу. И еще один голос вплетался, совсем издалека. Да куда там паре-тройке петухов против такой стаи. Воронье даже не смотрело в их сторону. Кар-р-р!
Аглая отступила от окна. Жутко. Не то от собачьего воя, не то от вороньего крика. А может, от всего разом. И маетно как-то.
Помнится, у бабули в деревне хорошо было. Тепло. От людей, от того, что из ближайшего леска травой и ягодой тянуло. Дождик. Летний, слепой. По сенцам. Крап-крап. Аглая лежит на свежевыкошенном и смотрит в щели толстых балок, прикрывающих крышу амбара. А потом босиком, по влажной траве, до дома. Там уже бабуля крынку с молоком на стол поставила и хлеба свежего. Запа-ах!
Аглая проглотила слюну. Бросила быстрый взгляд на стол. Краюха хлеба и кружка с варевом. От вида варева стало муторно. Она взяла краюху, жадно откусила, озираясь, нет ли ведра с водой.
От еды ее отвлек стук калитки. Аглая икнула, покосилась на неаппетитную кружку и все же взяла. Нехорошо при хозяйке икать. Сделала глоток. Цыкнула сама на себя. В кружке оказался компот. Невесть из каких ягод, в них Аглая никогда не разбиралась, не сладкий, но в меру кислый, смягчающий сухоту в горле.
Именно с кружкой и куском хлеба в руке ее застал входящий.
Аглая икнула сильнее от неожиданности.
«И отчего решила, что Тала пришла? Мало ли кто может зайти, калитка-то, поди, даже не запирается».
Вошедший при виде Аглаи усмехнулся. Высокий крепкий парень в черной косоворотке, подпоясанной черным же плетеным ремнем. Черные штаны заправлены в высокие кожаные сапоги. Пожалуй, вид его, учитывая события последних дней, навряд ли мог заставить Аглаю удивиться. Но брови ее все же взметнулись вверх. Поверх рубахи лежала толстая черная коса, тянувшаяся почти до пояса. Глаза на слишком белом лице казались серыми воронками под темными дугами бровей.
Аглая громко сглотнула вставший в горле последний глоток компота. Отставила кружку, хлеб так и остался в руке.
– День добры-ый!
Она снова икнула. Вошедший нехорошо усмехнулся, оценивающе всматриваясь в девушку.
– Слышал, издалека прибыли, – сказал, не здороваясь и не сводя глаз. А те то темнели, становясь черными, как угольки, то снова покрывались серой дымкой, пристально вглядываясь в Аглаю.
Она растерянно кивнула. И тут же разозлилась на себя. И чего такого? Ну сидит, а вернее стоит, ест, никого не трогает. Вваливается этот…
– Оно и видно, – сказал «этот» хмуро. – У нас не принято девкам в ночных рубахах перед мужиком являться.
«Девкам!» – резануло слух.
– У нас не принято без приглашения вваливаться! – Смерила вошедшего пренебрежительным взглядом. Принято у них здесь! Хм! Пусть смотрит, не голая, поди.
А он смотрел. Нагло и цинично.
– Хороша! – кивнул. Аглаю обдало жаром, да так, что щеки запылали. – Подруга, пожалуй, лучше будет. – Из жара бросило в озноб.
– А я вроде в невесты не набиваюсь, чтобы смотрины устраивать. А ты, коли у вас негоже на девчат в нижней рубахе смотреть, отвернулся бы.
Он продолжал смотреть и лыбиться насмешливо.
– Я разве говорил, что смотреть не принято, я сказал, что девицам негоже в рубахе перед мужиком. А коли сама показывается, отчего же не смотреть.
От возмущения затрясся желудок.
– Вон пошел!
– С чего это? – искренне удивился парень.
– С того, что это не твоя хата, нечего здесь делать.
– Ишь ты какая гонористая. – Он облокотился о косяк. – А ежели моя хата, тогда что?
– Тогда… тогда я пойду… – Аглая уверенно направилась к двери.
Он не сдвинулся с места:
– В нижней одеже пойдешь?
Аглая отчего-то с надеждой глянула на божницу. Лик на иконе смотрел укоризненно-назидательно.
«Чтоб те с громом провалиться!» – подумала Аглая, переводя взгляд на непрошеного гостя.
– И что? Мне здесь не жить и детей с вашими мужиками не крестить. – Она сделала очередной, но уже не столь уверенный шаг.
– Нельзя, – сурово посмотрел гость, сложив руки на груди. Ухмылка стянулась в тонкую полосу губ. Он сощурил глаза.
Аглая отступила. Нехороший у него был взгляд – темный. «С таким в глухой чаще повстречаешься, там, пожалуй, и останешься», – подумала испуганно.
– Чего на входе встал? – провозгласила голосом Талы открывающаяся за его спиной дверь.
Гость посторонился, но глаз с Аглаи не сводил.
Хозяйка вошла в избу, в руках таз, полотенце на локте. Поставила таз на стол, перевела дух и обернулась к парню:
– Так и будешь стоять? Выйди, кувшин да узел в сенях. Принеси! – Закинула полотенце на плечо.
Он скривился, косо глянул на Талу:
– Не прислужка я тебе. Коли надо, так ее и направь, – кивнул на Аглаю и откинул косу назад. Взгляд так и сверлил. – Глава чуждых видеть хочет. Поутру у себя ждать будет.
– Не прислужка? Так и нечего здесь хвостом крутить. Передал? – уперла руки в бока Тала. – И на выход. Нечего почем зря здесь отираться. Видишь, не в себе девонька, а ты и рад глазенки почесать.
Аглая, чувствуя поддержку, встряхнула головой, резко глянула в лицо обидчику. Он нехорошо усмехнулся. В темных глазах отразился отблеск заходящего солнца и тут же погас, поглощенный тьмой, разраставшейся в глубине зрачков.
– Давай отсель! – вскинула руки Тала. Гость скользнул в дверь. Тала направилась следом и тут же вошла обратно с кувшином. И только тогда облегченно выдохнула: – Принес неладный. Хуже воронья. Никогда доброго слова не скажет.
– Кто это? – Аглая поежилась от вечернего сквозняка и воспоминания о взгляде гостя. Странное чувство, будто видела уже. Да только где она могла видеть его? Здешние края уж точно ей незнакомы. Аглая задумчиво смотрела в раскрытое окно. Гулко хлопнула калитка, пес проводил непрошеного гостя гавканьем, петух прокричал, вытянув вслед шею, и тряхнул гребнем.
– Аглая!
Она оглянулась. Тала указала ей на таз с водой, положила полотенце на скамью, из кармана выудила кусок коричневого мыла.
– Тимир, найденка. Глава его в детстве в дебрях восточных нашла. То ли родителям в тягость стал, то ли… Ты голову ниже наклони. – Тала смолкла, с тоской глядя в открытое окно и намыливая Аглае волосы. Пес во дворе завыл. Тала начала поливать из кувшина. Вода стекала пенными ручейками, от травяного запаха мыла стало горько в носу. Аглая жмурила глаза, но их все равно щипало.
– Темный он. Сила в нем, да не ведовская. Ведовской-то уж нет у нашенских. Всю Гаяна стерла начисто. А силушка вот вдруг объявилась, уж и не ждали. Да только темная. В былое время отправился бы в Обитель. Ведьмы провели бы ритуалы нужные, стал бы наш Тимирка жрецом. А теперь жрет его это изнутри. Щерится. Иногда так глянет, что душа готова вон выпростаться. Того и гляди, сила сама свое возьмет. Неподчиненная, как такой силой повелевать да в какое русло направлять? Бывало, в давние времена не успевали в Обитель носители и становились сумеречными, не справившись. Не люди, не жрецы, не мертвые, не живые. Так в то время знающие еще были, да и то без ведьм приходских не обходились, а тут мальчишка, да совсем один. Ох, возьмет чернь свое. Застонет поселок. Сила темная в неподчинении! Вся округа содрогнется, завоет в мучениях. Да только ненадолго. Соглядатаи разнюхают, несдобровать Тимиру.
– Так, может, и лучше, чтобы его того… Ну, если опасен. – Аглая запрокинула голову, кутая в полотенце, вытерла ладонью мокрое лицо.
Тала посмотрела на нее вопрошающе. Отошла к рукомойнику, вытерла ручки о рушник:
– Холода сколько в словах твоих. Никак обидел кто? Мужчина?
Аглая не ответила. Тала нахмурилась, указала на узелок:
– Здесь одежа твоя, перекинься.
Аглая была уверена, что одежа – то самое черное, в пол, платье.
Взяла куль, размотала. Не ошиблась. Наскоро переоделась.
Тала ушла на улицу, вылила воду и накрыла на стол. После еды милостиво кивнула:
– Пошла бы прогуляться. Ишь вся серая стала.
У двери висело круглое зеркало. Аглая глянула на отражение. Лицо худое, впавшие от жара и болезни щеки, да так, что скулы выпирают. Зелень в глазах поблекла, став больше похожей на муть болотную. Аглаю аж передернуло. Темные круги под глазами.
– Иди, иди во двор. Воздух тебе нужен. Живого мира почитай пять дней не видела. Там у ворот подруга твоя, вся изнемогла. Вам небось потолковать нужно.
Аглая, услышав про Нику, на ходу обула стоявшие у порога кожаные сандалии и выскочила наружу:
– Ника!
Подруга махнула рукой:
– Алька!
Ника полезла обниматься. Шарахнулась в сторону проходящая мимо женщина с ребенком на руках. Тот от резкого шага заголосил. Ника кинула на них неприязненный взгляд и потянула Аглаю прочь, мимо низких изб по узкой улочке. Махнула стоящему у открытых ворот пареньку. Вывела за околицу в поле. И только здесь остановилась:
– Смотри, Алька!
Зеленые, кое-где подернутые осенней желтизной травы тянулись почти до горизонта, где их проглатывали гигантские деревья. Вороны зло граяли в выси. Аглая ошарашенно осмотрелась:
– Где мы, Ника?
– Хороший вопрос. Ответить некому. Поселковые шарахаются от меня, как от прокаженной. Девки креститься начинают, мужики и те волками смотрят. Тетка, у которой в хате живу, лишнего слова не скажет. Вечером придет только для того, чтобы еды принести, и тут же за дверь. Дикие. А говорят как – с вензелями и присказками.
Аглая задумчиво села на пригорок. Из поселка тянуло варевом, доносились крики детворы, лай собак. И все перекрывало карканье воронья.
– Странная местность. И люди странные.
Ника опустилась рядом, подняла с земли соломинку, сунула в рот, пожевала и выплюнула.
– Алька, мы не дома… не в нашем мире.
Аглая посмотрела на Нику недоверчиво.
– Неужели сама не видишь?
– Ты звонить домой пыталась? – Аглае совсем не нравился разговор.
Ника нервно усмехнулась:
– Так я уже говорила, мой телефон в болоте покоится. А здешние жители про сотовую связь слыхом не слыхивали.
– А мой, пока бежали, потерялся, – призналась Аглая.
– Да если бы даже остался, толку мало. Ты вокруг посмотри. Хоть один столб видишь? Ни высоковольток, куда ни глянь, ни простых опор. За все дни ни одной машины в деревню не заезжало. Зато парнокопытные в каждом дворе. А вчера вечером… – Она задумчиво всмотрелась в даль. – Алька, ты меня можешь за сумасшедшую считать… В поселке четверо ворот, и все на ночь запираются. Не ходит здесь люд по ночам. Тихо, как в гробу. Выйти за ворота после того, как солнце село, невозможно: стоят, охраняют. Я уж было подумала, всяко бывает, может, банды какие лихачат, места-то дикие… – Помолчала. – Не банды. Пока солнце не село, вышла за ворота, думаю, окрестности огляжу, может, где и на трассу выйду или встречу кого, позвонить попрошу…
Шла Ника не сворачивая, помня, что именно так и можно заблудиться, шаг влево, шаг вправо, и закрутит-завертит тропа узкая. Отошла вроде недалеко, да только оглянулась и поселка не увидела, будто не было. Поле сорное да кусты ежевики дикой, можжевельник испуганно трясет ветками на ветру, дереза за подол колючками хватает. Отчего стало страшно? Оттого ли, что внезапно поняла, что потерялась, или от чувства одиночества, так же внезапно обрушившегося на неуемную головушку? Развернулась и обратно направилась. А сердце гулко стучит да трепетно. Уж не километр, все пять прошла. Выдохлась, но не видно ни высокого забора, ни ворот бревенчатых. Тропа выворачивала, крутилась под ногами, забредала за кусты, хотя Ника точно помнила, что никуда не сворачивала. От страха завыла в голос.
– Никак заблудилась-заплутала, девица красна?..
Ей даже оглядываться было страшно, так жутко прозвучал невесть откуда возникший хриплый, дрожащий голосок.
– Что это ты не отвечаешь, девица? – елейный голос. Топает, ногами по земле чавкает, будто по болоту их тянет.
«Не оглядываться, только не оглядываться», – уперто твердила себе Ника и шла вперед, с ужасом понимая, что тропа уводит в лес. Тот самый, откуда с Аглаей вышли. Тот, где болото, тварь и черные иноходцы с гикающими наездниками. А позади хриплый не отстает, Ника его спиной чует.
– Обернись, краса-девица! Я ничего молодец! – Хихикает мерзостно, а по коже у Ники мороз. – В дом свой приведи, с родителями познакомь, я мужем хорошим буду.
Ника остановилась у первого дерева. Куда далее? Вперед, в чащу жуткую. Оглянуться еще страшнее – встретится нос к носу с хриплым и отчего-то твердо знает: нельзя. А хриплый уж в спину дышит, и чует Ника, как пальцы рук ее касаются. Холодные, влажные. От ужаса у самой ладони вспотели, в жар кинуло. Стоит и трясется.
Откуда внезапно вышел огромный черный волк, не заметила. Только остановился и щерится. Руки тут же от Ники отдернулись. Волк прижал уши и, не издав ни звука, прыгнул. Нервы не выдержали, Ника зажмурилась и завизжала.
– Ты чего тут после захода шастаешь? – сказали прямо в ухо, прерывая визг.
Ника распахнула глаза. Перед ней стоял высокий крепкий парень. Ни волка, ни хриплого за спиной не было. Солнце уж давно зашло. Вокруг тьма. И забор бревенчатый, вот он, рядом, в шаге от нее, высится темным ребристым полотном. Ника кинулась на шею спасителю, не рыдала, тряслась всем телом, не в состоянии успокоиться.
– Говорили тебе не выходить одной за ворота. Чего на ночь глядя поперлась? – волок ее спаситель к створкам. Рука крепко сжимала запястье, Нике было больно, но от пережитого страха она не могла сказать ни слова. И только когда парень впихнул ее в калитку ее дома, выдавила приглушенно:
– Спасибо!
Он сверкнул темными глазами, на секунду отразившими блеклый свет луны. И совсем близко завыли соседские собаки. Протяжно и дико, будто восстала в них кровь древняя, волчья. Ника не могла сдвинуться с места, пока не пропал спаситель во тьме. Собаки еще долго выли, а позже скулили, испуганно прижимаясь к косым будкам и забиваясь под сени.
– Странный, – подвела итог Ника, выдрала из земли соломинку и начала ее жевать. – Парень вроде, а коса по пояс.
– Черная?
Ника кивнула.
– Тимир его зовут, – вздохнула Аглая.
– Ты успела познакомиться?
– Пришлось.
И обе замолчали. Смотрели на зеленые травы, в затухающую синеву неба и прощающиеся с днем солнечные переливы, на воронов, кружащих над поселком. Тоскливо и муторно, и воронье вроде не в небе грает, а в душе царапается, кричит сотней голосов.
– Алька, тот хриплый… Я ведь уверена была, что неживой. Не знаю, кожей чувствовала, если оглянусь, тут мне и конец… И по ночам они у ворот ходят, я слышала, как зовут к себе. По именам. Стену когтями царапают, ногами землю ворочают, чавкают, а только рассвет скользнет – пропадают. Я к сторожам ходила, спрашивала. У виска крутят, говорят, совсем на голову пришибленная, ну, мол, чего взять, считай, полуживая пришла, вот в уме и мутится. А я слышу их… Алька, я не сумасшедшая. Я голоса их от живых отличаю. Страшно! – Ника нервно теребила в зубах соломинку. Вроде как и закончила рассказ, только побоялась сказать о том, как руки чернели, когда спаситель, крепко сжимая ее запястье, тянул к воротам. Как в глазах потемнело и казалось, что вот сейчас вырвется из нее нечто злое, жуткое, и как оно тянулось по пальцам к спасителю, а едва коснулось, и тот задрожал. Лицо серое стало, когда в калитку втолкнул. Уходил шатаясь. И видела Ника за спиной уходящего Тимира черную пелену тьмы. И скользящие тени дымчатые по сторонам. Оттого и собаки выли – чуяли. Оттого и ей не просто страшно, а жутко было, да так, что сама готова была завыть. Да только в тот момент будто внутри что-то лопнуло и зашептало: «Выпусти! Не бойся, я с тобой!» У Ники от голоса того волосы дыбом встали. А после она всю ночь сидела на кровати, поджав под себя ноги, дрожала и прислушивалась, уснула лишь под утро.
Зеленые травы чуть волновались на слабом ветру. Бледное задумчивое лицо Аглаи было повернуто к лесу на горизонте. Глаза цепко всматривались в даль, пытаясь увидеть хоть что-то знакомое. И не видели.
– Может, мы умерли и попали в мир мертвых?
Ника ткнула в Аглаю соломинкой.
– Ты чего? – взвилась та.
– Чувствуешь? То-то и оно. Мертвым уж, наверное, боль нипочем.
Аглая смотрела на ладонь. Крохотная красная точка от тычка. Потерла. Больно.
– Смотрю, вы наконец соизволили одеться! – раздалось за спиной.
Ника обернулась. Аглая вспыхнула, узнав голос подходящего к ним парня. Он остановился за ее спиной.
– Буду предельно вежлив. Доброго вечера. Однако до вас не только слова, но и приключившееся не доходит, – последнее он адресовал Нике. Та побледнела.
– Волки съедят? – Аглая не желала разговаривать, но от рассказанной Никой истории на теле выступили мурашки.
– Если повезет, то волки, – согласно кивнул неожиданный собеседник. – Только они к поселку не пойдут. А вот кто пострашнее… Солнце садится.
Ника хотела добавить, что видела совсем рядом и волка. Но не успела.
– Здесь есть кто-то страшнее тебя? – спросила, поднимаясь и оборачиваясь к собеседнику, Аглая. Как раз чтобы увидеть, как насмешка на его лице меняется на гримасу неприязни.
Ника покосилась на виднеющийся на гризонте лес:
– А отстреливать не пытались?
Молодой человек нехотя перевел на нее взгляд:
– Не срабатывают против нежити пульки незаговоренные. А заговаривать в нынешние времена некому. Перевелись ведьмы.
Аглае послышался тихий звон в ушах, успела заметить, как Ника совсем побледнела, дыхание стало редким, прерывистым.
– Какие ведьмы? – тихий шепот перешел в хрип.
– Все! Все перевелись. Вернее, перевели. Изжили уходящей властью, – без тени смешка ответил собеседник, и зрачки его стали темнеть.
Ника схватила Аглаю за руку. Муторно и нехорошо стало от взгляда Тимира.
– Мы пойдем.
– Вот так сразу? А мне казалось, некоторое время назад вы очень желали узнать о происходящем здесь. Кто-то даже не побоялся выйти за ворота в ночь.
Ника глянула на Аглаю. Бледность сошла с лица, заменившись желанием уйти, сбежать от неприятного собеседника.
– Я шарахаться от вас не стану.
Он пристально смотрел на Нику. И от этого взгляда было не по себе не только Нике, но и Аглае. Она разозлилась уже не только за свой страх, но и за Нику, внезапно занервничавшую:
– Чего же так? Не боитесь нас?
На бледном лице юноши растянулась тонкая улыбка презрения.
– Я? Вас? – Казалось, он сейчас засмеется. Не засмеялся. Улыбка сползла. Он протянул руку Нике: – Тимир. Мы вроде забыли познакомиться.
Ника снова покосилась на Аглаю. Что ей ответить? Аглае он был неприятен.
– Не бойтесь, я хороший.
– Тала так не думает, – осторожно шепнула Аглая.
– Тала! – Тимир кивнул. – Тала умная. Ее нужно слушаться.
– Значит, мы пошли. – Ника потянула Аглаю за рукав. Но ее руку тут же перехватил Тимир. Пальцы крепко вцепились в тонкое запястье. Ника охнула.
– Мы не закончили…
Аглая ухватила парня за другую руку:
– Не смей!
– Чего не сметь? Я пока ничего не сделал. А вот она сделала. – В потемневших глазах заплясали воронкой черные вороны. Они затягивали, увлекали. Воронье в небе поддерживало их криком. Аглае почудилось, что все вокруг стало заметно темнее. Разом посерело заходящее солнце. Пожухли травы. И лицо Ники стало темным, безликим. Будто жизнь оставила ее, и только в глазах плескался ужас, словно видела она перед собой не Тимира, а нечто страшное.
– Сила темная, если свое возьмет, будет в неподчинении. Застонет округа, завоет от муки. Да ненадолго. Соглядатаи разнюхают, не жилец ты тогда, – звенящим шепотом в ухо парня повторила Аглая мрачное предзнаменование Талы. И сама содрогнулась, когда посмотрел на нее Тимир. Под потемневшими глазами залегли глубокие черные круги, не было ни радужки, ни век, только черные глазницы на бледном лице.
– Не то ты видишь. Ее не от меня спасать нужно… – он не договорил.
– Пусти! – отчаянно, зло прохрипела Аглая.
Тьма из глаз Тимира метнулась наружу. Аглая крепче вцепилась в удерживающую Нику руку. Заломило пальцы.
– Пусти!
Тьма остановилась. Крутанулась воронкой.
– Изыди! – захолодев от ужаса, хрипом выдавила Аглая первое, что пришло в голову.
Тьма замерла. Посерела. Отхлынула от лица Тимира мертвенная бледность. Вокруг Аглаи снова заиграли краски. Окрасился багрянцем закат. Изумрудной зеленью поднялись вершины деревьев-исполинов. И только трава так и осталась жухлой, словно выжгло ее солнце досуха. Рука Тимира, державшая Нику, ослабла. Аглая рванула ее в сторону. Тимир отшатнулся и безмолвно упал на колени.
– Бежим! – разнесся голос пришедшей в себя Ники. Она схватила растерянную Аглаю за руку и потянула. Аглая рванула следом. Пробежала сотню шагов и остановилась. Оглянулась. Тимир продолжал стоять на коленях у поля. Его сотрясала крупная дрожь.
– Стой, Ника!
Та споткнулась от резкого вскрика, глянула непонимающе. В расширенных зрачках еще стояло то жуткое потустороннее, что видела она в Тимире.
– Только не говори, что собираешься ему помогать! Он же… он… – Ника задыхалась от ярости и страха.
– Тала сказала – нельзя, чтобы им сила овладела. Потому что темная. Всем плохо будет.
– Ты не видишь! Если есть в нем темная сила, то она им явно уже овладела!
Аглая нахмурилась:
– Он все же отпустил тебя.
– Повезло, – согласилась Ника и тут же покачала головой. – Второго раза может не быть.
Аглая была согласна с Никой. Только… Не в ее правилах бросать слабых. А Тимир сейчас был слабым. Аглая видела это, чувствовала на расстоянии. Она уверенно пошла к парню. Остановилась за спиной.
– Тим… Тимир, – боязливо прикоснулась к дрожащим плечам.
– Помоги мне! – едва слышное бормотание.
Аглая обошла его. Тимир с трудом приподнял голову. Лицо серое от напряжения. По лбу стекали капли пота. Он обнимал себя руками. Коса растрепалась.
– Помоги!
– Даже не думай! – перехватила ее руку Ника.
Аглая холодно отстранила ее:
– Я могла бы не думать и там, у болота.
Ника закусила губу. Вместе они помогли Тимиру подняться.
– Где твой дом? – как можно громче спросила Аглая, превозмогая боль в горле.
– Домой нельзя, – прошептал он. – Там мать… Изгонит…
Аглая воззрилась на парня. Какая мать? Что значит – изгонит? Тала говорила…
– Приемная! Килла, – он едва шепнул и повалился на руки Аглае.
Ника успела подставить плечо:
– К нам точно нельзя. Меня хозяйка и так не сильно любит…
– Тала. Она не выгонит, – кивнула Аглая на бесчувственное тело Тимира. – Здесь его нельзя бросать.
Ника заглянула в лицо юноши и спросила:
– Алька, куда мы с тобой попали?
Аглая пожала плечами:
– Не знаю. Но нужно как можно скорее отсюда выбираться.