– Тогда в страховую иди. Дело верное. Супругу страхуй и мамашу для весу. Сейчас тебе выпишу взнос. Должен будешь. Но мне эти деньги не спеху, не бойся. Вернёшь когда сможешь.
– А как я верну?
Его собеседник ушел от ответа:
– Она в гувернантках когда-то была. На двух языках говорит, рыбка наша. Наскучишь ты ей, Авраамыч, боюсь!
– Да что ты пужаешь? Подарков куплю! Вон автомобиль заведу, как у Пашки!
– Куда же с хвостом-то её? Засмеют!
– Тогда я бассейн ей построю хрустальный! Сам видишь, чертяка…
– Ты как отгадал? – насупился гость. – Я вроде одет хорошо, чисто выбрит…
Тут Хрящев осел:
– Так ты… что? Из этих? Постой! Ты ответь!
– Из этих! – Гость грустно кивнул. – А то из каких же?
Купец хотел перекреститься, но что-то ему помешало. Легонько погладил ладонью серебряный, оставшийся от прапрапрадеда крест, который носил, никогда не снимая.
Визит закончился тем, что перед самым уходом молодой человек вытащил из кармана хрустящую пачку денег и положил её рядом с Хрящевым, который начал сразу же лихорадочно пересчитывать их и словно забыл обо всем остальном.
Договорившись со слабохарактерным купцом, черт заглянул на пустынный берег Москвы-реки и подал условный знак заранее подкупленной русалке. Когда же она подплыла и высунула из воды свою прилизанную голову с полузакрытыми томными глазами, он грубо сказал:
– Вылезай!
Она глубоко вздохнула, выплеснула на песок тело и в самой непринужденной позе улеглась на песке, поигрывая ожерельем.
– Ты был у него? – спросила она хриплым голосом.
– Да был. Хилый малый. Зачем ты связалась с таким?
– А мне по душе.
– По какой по душе? Ты душу свою уж давно погубила.
Русалка надула белесые губки.
– Бестактный ты, право! Давай хоть покурим.
Черт достал из кармана пачку дамских папирос, сам закурил, дал закурить ей, и пару минут они молчали, наслаждаясь тишиной и полной безнаказанностью.
– Нет, не понимаю я этих людских. – Черт сплюнул на камень. – Всё время трясутся от страха. То бок заболит, то нога онемеет, то дочка сбежала, то деньги украли… И каждый ведь знает: помрёшь, и всё кончится. А как им напомнишь про смерть, так дрожат. Уж, кажется, весь поседел, зубы выпали, не видит, не слышит – ну, что тебе жизнь? Ведь это же мука одна! Нет, боюсь! Чего ты боишься? Боюсь да и всё!
Русалка выпустила голубое кольцо дыма из узких своих, розоватых ноздрей.
– Ты любишь стихи?
– Я? Стихи? – И черт покраснел в темноте. – Очень даже люблю.
– Послушай тогда, – попросила она.
– Сама сочинила? – спросил живо черт.
– Один из людских сочинил. Афанасий. Поганый старик был, как мне говорили.
– Не знал я его. Многих знал, сочинителей, а этого нет. Даже и не слыхал.
– Ах, всех не запомнишь! – Русалка приплюснула влажный окурок. – Хорошую новость принёс ты, рогатый. Купец, значит, денежки взял и жену готов укокошить с младенцем в утробе? Понравилась наша речная любовь!
– Ну, ты уж совсем… «Укокошить»! Кровавая! Тут, можно сказать, человек пропадает… Какой-никакой, а живой человек!
– Придвинься, – сказала она, задышав на черта остатками горького дыма. – «Живой человек», говоришь? Он мужик. А я бы их всех, мужиков этих мерзких, на кол посадила бы всех их живьём, и пусть они медленно, медленно дохнут!
Черт даже отпрянул.
– Ну, ты, мать, люта! Иди тогда в большевики запишись!
Она усмехнулась, куснула травинку.
– А я там уже побывала. И что? Веселое дело идет, молодое! Живые-то нам будут скоро завидовать.
– Куда веселее! – перебил её черт. – Работы прибавится. Это отрадно. Хотелось бы мне над матросами встать. Я сам ведь при Цезаре правил флотилией.
– Ой, врешь! Не флотилией и не при Цезаре. А палубу драил у грязных пиратов.
– Так это вначале. А после флотилией.
– Вот ты хоть и черт, а всё врешь, как мужик. Тебя бы я тоже на кол, тощезадый!
– Да что мне твой кол! Мне что кол, что травинка. Не чувствую я ни черта.
И сам усмехнулся на свой каламбур.
Русалка кивнула:
– Да, с этим беда! Подружки зовут у моста тусоваться. «Давай, – говорят, – подразним мужиков! Кого пощекочем, кого заласкаем! Ведь всё-таки жизнь!» А я отвечаю: «Какая там жизнь? Одна суета бестолковая, глупость!» Вот ты не поверишь: забыла, как плачут. Скажи мне: как плачут?
– Соленое что-то… Вода вроде с солью… Обиделся вот я недавно на наших. Хотелось всплакнуть, аж в груди зачесалось! Я тужился, тужился! И ничего! Сухой я, наверное, внутри, вот в чем дело. А всё-таки лучше тебя. Посердечнее. Вот ты ведь совсем не жалеешь людских?
– Совсем не жалею. Кого там жалеть?
– Нет, а я не такой. – И черт пригорюнился. – Мы тоже, пираты, бывало влюблялись… Найдешь себе шлюшку портовую, ладную… С кудрями до пяток. Давно это было… Когда я с флотилией плавал… Давно.